Страница 40 из 98
Взбрело ему на мысль написать масляными красками голову Медузы с клубком змей вместо прядей волос – самая странная и причудливая выдумка, какую только можно себе представить. Но так как подобное произведение требует времени, то оно осталось, как это было почти со всеми его вещами, не законченным13. Оно находится среди других превосходных вещей во дворце герцога Козимо вместе с полуфигурой ангела, поднимающего к небу руку, изображенную в постепенно приближающемся сокращении от плеча к локтю, а другую – прижатой ладонью к груди14. Достойно изумления, что гений, стремясь придать своим произведениям большую выпуклость, применял преимущественно темные тени, чтобы получить еще более темные фоны, и изыскивал такую черную краску, которая еще темнее, нежели остальные черные цвета для того, чтобы светлые краски при таком сопоставлении казались бы еще более светящимися; в конце концов, при этом способе он дошел до такой темноты, что в его работах не осталось ничего светлого и они имели скорее вид произведений, изображающих ночь, нежели тонкости дневного освещения, а между тем все это явилось итогом поисков большей выпуклости и стремления к пределу художественного совершенства. Он испытывал такое удовлетворение при виде какого-нибудь человека со странной головой, или запущенной бородой или волосами, что мог целый день бродить следом за такой понравившейся ему фигурой; при этом запечатлевал ее в своей памяти, что, придя, зарисовывал ее, как если бы она сейчас перед ним стояла15. Таков у него ряд голов мужских и женских; и у меня самого, в не раз уже помянутом собрании рисунков есть подобного рода вещи, выполненные им собственноручно пером. Таково же изображение Америго Веспуччи, представляющее прекраснейшего старца, нарисованную углем, а также голова цыганского атамана Скарамучча, принадлежавшая впоследствии к мессеру Донато Вальдамбрини из Ареццо, канонику в Сан Лоренцо, и полученная им от Джамбуллари17. Начал он также на дереве «Поклонение волхвов», в котором есть много превосходного и в особенности головы; оно находилось в доме Америго Бенчи, что против лоджии дома Перуцци, но осталось столь же незаконченным, как и другие его произведения18. Случилось, что, когда умер Джован Галеаццо, герцог Миланский, и в герцогский сан был в 1494 возведен Лодовико Сфорца, Леонардо был с им почетом отправлен в Милан к герцогу, который очень любил игру на лире и которому он должен был играть. Леонардо взял с собой этот инструмент, который смастерил собственноручно большей частью из серебра в виде лошадиной головы, – вещь странную и новую, обладающую гармониейбольшойсилы и величайшей звучностью; этим он одер жал верх над всеми музыкантами, сошедшимися туда для игры на лире20. Сверх того, он был лучшим импровизатором стихов своего времени. Узнав о столь удивительных дарованиях Леонардо, герцог до такой степени пленился его достоинствами, что прямо-таки невероятно, поэтому он обратился к нему с просьбой написать алтарный образ «Рождества Христова», который герцог послал императору21. Точно так же выполнил он в Милане у братьев доминиканцев в Санта Мария делла Грацие «Тайную вечерю» – вещь превосходнейшую и изумительнейшую22; он придал головам апостолов такую величавость и красоту, что был вынужден оставить голову Христа незаконченной23, ибо не чувствовал в себе сил изобразить ту небесную божественность, какой подобает образу Христа. Так и осталось это произведение в подобном виде, но миланцы относились к нему всегда с величайшим почтением, равно как и иноземцы, ибо Леонардо удалось выразить задуманное и показать то смущение, которое овладело апостолами, желающими знать, кто предал их господина. Потому-то и видны на их лицах любовь и страх и негодование или же скорбь из-за невозможности постичь мысли Христа. Это вызывает не меньшее удивление, нежели, с другой стороны, проявление непреклонности, ненависти и предательства в Иуде. Наконец, любая малейшая часть произведения обнаруживает невероятную тщательность вплоть до того, что даже в скатерти ткань передана так, что и в настоящем полотне она не яснее.
Рассказывают, что приор монастыря очень настойчиво требовал от Леонардо, чтобы он кончил своепроизведение, ибо ему казалось странным видеть, что Леонардо целые полдня стоит погруженный в размышления, между тем как ему хотелось, чтобы Леонардо не выпускал кисти из рук, наподобие того, как работают в саду. Не ограничиваясь этим, он стал настаивать перед герцогом и так донимать его, что тот вынужден был послать за Леонардо и в вежливой форме просить его взяться за работу, всячески давая понять, что все это он делает по настоянию приора, Леонардо, знавший, насколько остер и многосторонен ум герцога, пожелал (чего ни разу не сделал он по требованию приора) обстоятельно побеседовать с герцогом об этом предмете: он долго говорил с ним об искусстве и разъяснил ему, что возвышенные дарования достигают тем больших результатов, чем меньше работают, ища своим умом изобретений и создавая те совершенные идеи, которые затем выражают и воплощают руки, направляемые этими достижениями разума. К этому он прибавил, что написать ему осталось еще две головы: голову Христа, образец которой не хочет искать на земле, и в то же время мысли его не так возвышенны, чтобы он мог своим воображением создать образ той красоты и небесной прелести, какая должна быть свойственна воплотившемуся Божеству; недостает также и головы Иуды, которая также вызывает его на размышления, ибо он не силах выдумать форму, которая выразила бы черты того кто после стольких полученных им благодеяний нашел в себе достаточно жестокости, чтобы предать своего господина и создателя мира; эту голову я хотел бы еще поискать; но, в конце концов, ежели не найдет ничего лучшего, он готов использовать этого самого приора, столь назойливого и нескромного. Это весьма рассмешило герцога, сказавшего, что он тысячекратно прав. Таким-то образом приор, смущенный, продолжал понукать полольщиков в саду, но оставил в покое Леонардо, который хорошо кончил голову Иуды, кажущуюся истинным воплощением предательства и бесчеловечности. Голова же Христа осталась, как было сказано, незаконченной. Благородство этой картины, как в отношении композиции, так и в отношении несравненнойтщательности ее отделки вызвало у французского короля24 желание перевезти ее в свое королевство. С этой целью он всячески старался найти архитекторов, которые сумели бы скрепить ее деревянными планками и железом так, чтобы ее можно было в сохранности перевезти, невзирая на то, каких расходов это потребует, – до такой степени он желал ее иметь. Но, то обстоятельство, что она была сделана на стене, не позволило его величеству осуществить свое желание, икартина осталась у миланцев. В той же трапезной, работая над «Вечерей», он изобразил на исполненном в старой манере «Распятии» портрет упомянутого Лодовико с первенцем его – Массимилиано, а с другого краю герцогиню Беатриче со вторым сыном Франческо оба они стали впоследствии герцогами Миланскими – и нарисовал он их божественным образом25.
Пока Леонардо занимался этим произведением, он предложил герцогу сделать бронзового коня необычайной величины, чтобы увековечить память герцога Франческо, и начал его в таких огромных размер и повел дело так, что не смог никогда довести его до конца. Кое-кто высказывал мнение (ибо часто обычно суждения людей исполнены хитрой зависти), что Леонардо тут, как и в других своих работах нарочно начал так, чтобы не кончить; ибо при столь громадной величине должны были возникнуть неодолимые трудности в отливке из одного куска; в этом отношении можно поверить, что у многих действительно сложилось подобное мнение, ибо многие из его произведений не доведены до конца. На самом же деле следует иметь в виду, что его возвышеннейшая и совершеннейшая душа, ставившая себе слишком большие цели, наталкивалась на препятствия и, что виной тому являлось его стремление искать в совершенстве еще большего совершенства и в качественности еще большей качественности; таким образом, творению мешало желание, как говорит Петрарка. И действительно, те, кто видел сделанную Леонардо из глины модель огромных размеров, говорят, что никогда еще не видели они произведения более прекрасного и более могущественного. Модель существовала до той поры, когда Милан не заняли французы, предводительствуемые Людовиком, королем Франции, и разрушили ее26. Точно так же погибла и небольшая модель из воска, которая почиталась совершенством, равно как книга анатомии лошади27, написанная им для своих занятий. Позднее он приступил, но с еще большим усердием, к анатомии человека, при помощи и содействии в этом деле Маркантонио делла Toppo, превосходного философа, который читал тогда лекции в Павии и писал о данном предмете. Он, насколько я слышал, был одним из первых, кто стал изучать положения медицины учением Галена и освещать истинным светом анатомию. И в этом отношении он чудесно использовал гений, труд и руку Леонардо, составившего книгу с рисунками сангиной чертежами пером, в которых он собственноручно с величайшей тщательностью дал в перспективе, сокращениях и изображениях все кости скелета к ним присоединил, потом по порядку все и покрыл их мускулами: первые – скрепленные с костями, вторые – служащие опорными точками, третьи – управляющие движениями. И над каждой частью он написал неразборчивым почерком буквы, сделанные левой рукой в обратном виде таким образом, что тот, у кого нет навыка, не сможет их разобрать, ибо прочесть их можно только при помощи зеркала28. Большая часть этих рукописей об анатомии пока находится в руках мессера Франческо да Мельцо29, миланского дворянина, который во времена Леонардо был прекраснейшим отроком, очень им любимым, так же как ныне он – прекрасный благородный старец, дорожащий этими бумагами, хранящий их как реликвию вместе с портретом божественной памяти Леонардо; тому, кто читал означенные рукописи, кажется немыслимым, чтобы этот божественный дух так прекрасно рассуждал об искусстве и о мускулах, нервах и сосудах, причем обо всем этом с такой обстоятельностью. Точно так же некоторые рукописи Леонардо находятся в руках… 30миланского живописца, все написанные почерком справа налево и являющиеся рассуждениями о живописи и способах рисоватьи писать красками31. Помянутый живописец недавно приезжал во Флоренцию повидаться со мной, желая напечатать этот труд, и повез рукописи в Рим для осуществления издания. Что, однако, из этого получилось, мне неведомо.