Непорочная куртизанка

Сады пышно цвели. Графство действительно оправдывало свой титул «сад Англии». И сейчас, в эту прекрасную погоду, Кларисса стояла в библиотеке, у отцовского стула, понимая, что за тот последний час, когда она оставила отца за чтением, он тихо и навсегда ушел от них. Книга валялась на полу, и Кларисса нагнулась, чтобы ее поднять. Она ощутила пустоту комнаты, едва вошла. Отца здесь больше не было...

Кларисса не помнила, сколько простояла, ошеломленно глядя на отца, пытаясь осознать ужасную действительность. Отцовская рука по-прежнему была теплой, волосы — густыми и блестящими, как при жизни. Но в комнате она была одна.

Одна в комнате. Впервые за двадцать лет жизни — одна на этой земле. Больше уже не почувствовать поддержки отца. Его силы. Не услышать его шуток, временами немного язвительных, но мгновенно выдергивавших ее из любого переплета, в который она попадала по молодости. Как же часто он вмешивался, становясь посредником между амбициями жены, мечтавшей о блестящей партии для дочери, и совершенно противоположными желаниями Клариссы.

Наконец она очнулась и потянула шнур сонетки. Почти сразу же в комнате появился дворецкий Хескет. Взглянул в сторону отцовского кресла и тут же, встревожившись, предложил послать за доктором.

— Да, так будет лучше, — словно во сне ответила Кларисса.

Позже она попробует справиться со своей скорбью, но сейчас придется все рассказать младшему брату Фрэнсису. Ему было десять. Пять лет назад они потеряли мать: леди Лавиния умерла в родах, ребенок тоже не выжил. Непреходящая тоска сквайра по усопшей жене окутала весь дом черным флером. Прошло немало времени, прежде чем он вспомнил о детях. Связь между ним и сыном становилась все крепче. Кларисса, понимая неизбежность печального исхода, пыталась подготовить мальчика к неминуемой кончине отца, поскольку не знала, как Фрэнсис воспримет известие.

Она оставила Хескета, приказав ему выполнить обычные формальности, а сама отправилась на поиски брата. И нашла его, как и ожидала, в конюшне, с одним из лучших друзей, старшим конюхом Сайласом. Сайлас был человеком сдержанным и молчаливым, но никогда не выказывал ни малейшего раздражения или нетерпения, слушая непрерывную болтовню и бесконечные вопросы ребенка, которые тот обрушивал на его голову. Он станет неоценимой поддержкой, когда придется помочь Фрэнсису примириться со смертью отца.

Неделю спустя состоялись похороны. Фрэнсиса Астли знали и любили в графстве, где он почти всю свою взрослую жизнь был мировым судьей и главным охотничьим, а потому и в церкви, и во дворе яблоку было негде упасть.

Вечером адвокат семьи, еще один друг сквайра, торжественно зачитал завещание Клариссе, Фрэнсису и младшему брату усопшего — Люку. Люку... так не похожему на старшего брата. Крепко сбитый великан-сквайр был человеком сердечным, добрым и искренним в общении с окружающими. Люк был высоким, с угловатыми чертами худого лица и маленькими, глубоко посаженными, постоянно бегающими глазками, которые никогда не встречались ни с чьим взглядом. Жесткие и холодные, как коричневые камешки, они не смотрели прямо, даже когда их обладатель улыбался и сыпал медовыми словами.

Кларисса всегда терпеть его не могла. Не доверяла. Хотя он не давал для этого никакого повода. Ее нелюбовь к нему была инстинктивной, хотя отец обращался с ним с присущей ему неизменной вежливостью и добротой, и Люк всегда был желанным гостем в красивом особняке красного кирпича, доме его детства. Но он редко приезжал, и, по убеждению Клариссы, только когда ему что-то было нужно от брата или приходилось скрываться от кредиторов.

В этот майский день в библиотеке сидели четверо. Кларисса почему-то прислушивалась к доносившимся с газонов голосам, в открытые окна вливался напоенный цветочным ароматом воздух.

В комнате раздавался монотонный голос адвоката Дэнфорта:

— «Я, Фрэнсис Ивлин Астли, находясь в здравом уме и твердой памяти, оставляю состояние и поместье своему сыну и наследнику Фрэнсису Чарлзу Астли. Дочери Клариссе Элизабет Астли, по достижении совершеннолетия, достается наследство от ее матери: сумма в десять тысяч фунтов. Опекуном моих детей до того момента, как моей дочери исполнится двадцать один год, назначается мой брат, Люк Виктор Астли. После этого опекуншей становится моя дочь. А до того моя дочь будет получать все тот же квартальный доход с поместья, что получала и раньше».

Люк стоял перед пустым камином, опустив глаза.

Фрэнсис сидел на подлокотнике кресла, болтая ногами в чесучовых штанишках. Его грустное личико распухло от слез.

Когда адвокат закончил чтение, Люк поднял глаза и бросил оценивающий взгляд на мальчика. На миг перевел взгляд на племянницу и снова уставился на ковер. Он ничего не сказал, но Клариссе стало не по себе.

Адвокат откашлялся и продолжал читать дальше, но его уже не слушали.

Кларисса знала: не стоит удивляться тому, что опекунство поручено дяде. На бумаге все выглядело вполне логичным. Она станет совершеннолетней только через год и до тех пор не может отвечать за Фрэнсиса. Но в глубине души она надеялась, что отец поручит формальное попечительство одному из своих верных друзей: доктору или адвокату. Он знал, что Кларисса вполне способна позаботиться о Фрэнсисе, управлять домом и даже поместьем. И всегда могла обратиться за советом к старым друзьям отца. Но сквайр Астли, по-видимому, не захотел обижать брата, и, кроме того, такое решение выглядело бы странным для окружающих.

После чтения завещания Люк немедленно вернулся в Лондон, и целый месяц после этого в доме шла обычная жизнь. Фрэнсис постепенно стал свыкаться со смертью отца, хотя старался постоянно держаться рядом с сестрой и точно знать, где она находится в тот или иной момент. Он продолжал учиться вместе с детьми викария, а Кларисса по-прежнему занималась хозяйством, что стало ее обязанностью после смерти матери.

От Люка не было известий, и Кларисса уже начинала думать, что таким же образом пройдет десять месяцев, остававшихся до ее совершеннолетия, но как-то утром, весело напевая, она вошла в столовую для завтраков и хорошее настроение мигом улетучилось, сменившись тревогой. За столом сидел Люк. Глаза налиты кровью, лицо осунулось, рука сжимает рюмку с бренди. Перед ним стояла тарелка с нетронутым жарким.

— Дядюшка! Вот это сюрприз! Мы вас не ожидали.

Его взгляд мгновенно скользнул в сторону.

— Я выехал из Лондона на рассвете. Хочу забрать Фрэнсиса с собой. Часа через два мне нужно в обратный путь. Будь так добра, присмотри, чтобы вещи Фрэнсиса уложили побыстрее.

— Но, дядюшка, нельзя же отрывать ребенка от дома без всякого предупреждения, — возразила Кларисса, стараясь говорить вежливо и рассудительно. — Фрэнсис только немного успокоился после смерти отца. Зачем вам увозить его в Лондон?

Перед тем как ответить, Люк осушил рюмку.

— Ты забываешь, Кларисса, что брат отдал мальчишку под мое попечительство, и мой долг — чтить его волю. А это лучше всего можно сделать, если Фрэнсис будет и жить и учиться под моей крышей. Пора найти ему приличного наставника. Чему он может обучиться у викария?

— Но мой отец считал, что этого вполне достаточно, — оборонялась девушка.

— Как ни печально, мой брат в последнее время был слишком болен, чтобы принимать разумные решения, касающиеся его сына, — пропел Люк сладким голосом. — Поверь, дорогая племянница, я желаю племяннику только добра. Он мой родственник, и я горячо его люблю.

Язык оранжевого пламени, взметнувшийся в камине, вернул Клариссу к настоящему. Она выпрямилась и посмотрела на умиравший огонь. Подсыпав еще угля, Кларисса стала ворошить его кочергой, пока огонь не разгорелся. Только тогда она вновь наполнила бокал.

Она снова пережила ту боль, которую испытывала тогда, но что сделано, то сделано. Хуже всего то, что пока ей ничего не удалось узнать.

Бедный маленький Фрэнсис так расстроился, узнав, что придется покинуть любимую сестру! За десять коротких лет своей жизни он потерял мать, потом отца, и вот теперь предстояло потерять и дом, и последнего любящего его человека. Кларисса попыталась утешить его, пообещав, что скоро приедет его навестить. Сама она едва сдерживала слезы, чтобы еще больше не огорчать брата. Но как только рыдающего ребенка бесцеремонно швырнули в экипаж и захлопнули дверцу, слезы хлынули ручьем. Люк почти не дал мальчику времени попрощаться с людьми, населявшими его мир: с няней, экономкой, Сайласом, Хескетом. Все стояли на подъездной аллее, уныло махая вслед экипажу, уносившему орущего Фрэнсиса.