Страница 8 из 49
В «Исчезновении тени» старый знаток скиомантии, или гадания по теням, уверяет автора, что тень покидает человека за тридцать дней до его смерти. «Мотив тени» пронизывает все творчество Аполлинера, став для него символом прошлого — и непреходящего настоящего. Как братья Лимбург, впервые открывшие тень в живописи, Аполлинер с энтузиазмом неофита и первопроходца «открывает» (а вернее, подхватывает у немецких романтиков) образ тени в литературе как смысловое художественное явление. «Мертвые не исчезают, — писал он в другом рассказе на ту же тему „Тень“. — Та одинокая нетленная тень, что бродила по улицам городка, не менее реальна, чем образы ушедших от нас, запечатленные в нашей памяти, — голубоватые призраки, не покидающие нас никогда». И в стихах он непременно обращается к этому символу — от «Алкоголей»:
до «Каллиграмм»:
Символика образа тени у Аполлинера имеет самую широкую амплитуду — тень прошлого и тень любви, тень человека и тень Бога; история тени в интерпретации Аполлинера — это и традиция «темного текста» от «Пимандра» Гермеса Трисмегиста, автора тайных книг, полных мистики и суеверий, до «Химер» Жерара де Нерваля и «Озарений» Артюра Рембо, до отдельных мотивов Жюля Лафорга — поэта, сыгравшего немалую роль в становлении поэтики Аполлинера.
Написанная им самим в 1908 году «Онирокритика» (согласно Ларуссу — «искусство интерпретации слов»), вошедшая затем как последняя главка в «Гниющего чародея», предмет его тайной гордости, может считаться образцом такого иррационального текста — недаром он был высоко оценен сюрреалистами. «Некоторые поэты имеют право оставаться необъяснимыми, — писал он, — и, по правде сказать, те, что кажутся такими ясными, оказались бы не менее темны, если бы кто-то пожелал углубиться в подлинный смысл их стихотворений». Тема тени у Аполлинера в равной степени близка Максу Жакобу, сказавшему в стихотворении «Война»: «Уличные фонари отбрасывают на снег тень мой смерти», и другому его приятелю, Пьеру Мак-Орлану, позднее написавшему: «Тень женщины на углу интереснее, чем сама женщина, которая отбрасывает эту фантазию на опущенные шторы… Ибо тень молодой женщины бесконечно фантастичнее, чем сама молодая женщина».
Запечатленная на бумаге, тень не исчезает. Может быть, поэтому Аполлинер так много, подробно и с таким вдохновением писал про своих современников и ушедших из жизни друзей: исчезновение их тени он допустить не мог.
Эссеистика Аполлинера — особая страница в его творчестве, равно как работа журналиста, хроникера, художественного и литературного критика. Работа эта была в основном связана с Парижем, то есть с литературно-филологической и художественной культурой города, обогащенной сопутствующими бытовыми реалиями и оригинальными человеческими судьбами. В этой среде выросли многочисленные заметки и хроники Аполлинера и прежде всего — замечательная его книга «Слоняясь по двум берегам».
Трудно определить ее жанр. Это и очерки, и беглые зарисовки, и мимолетные воспоминания, и краткие, но глубокие исследования. Вослед Бальзаку можно было бы назвать их очередной «физиологией» Парижа, вослед Бодлеру — очередными «философскими фантазиями». Однако мы можем вспомнить и романтического Гюго, и богемного Мюрже, и натуралистического Золя, и лирического Мопассана, и декадентствующего Гюисманса, и многих других, не менее примечательных бытописателей Парижа, чей опыт угадывается, а то и прослеживается в подтексте книги Гийома Аполлинера.
Отдавая должное всем, вспомним одного — Бодлера. Определяя замысел своих знаменитых стихотворений в прозе, «Парижского сплина», автор сделал существенное дополнение: «философские фантазии парижского праздношатающегося». То, как впоследствии французская традиция распорядилась этим удивительным жанром, свидетельствует: стихи в прозе оживали, обретали дыхание и своеобразие, как правило, именно тогда, когда в них самих оживал город, Париж, когда урбанизм превращался в поэтическую философию литературы. Выхваченные из городской толпы лица, из городской жизни — детали, из городского говора — слова становились главными элементами новой поэтики.
Чуткий Теофиль Готье, одним из первых откликнувшийся на «Парижский сплин», заметил в 1868 году: «…одна фраза, одно-единственное слово, капризно выбранное и помещенное, вызывало целый неведомый мир забытых, но милых образов, оживляло воспоминания прежнего далекого существования и заставляло предчувствовать вокруг таинственный хор угасших идей, шепчущих вполголоса среди призраков беспрестанно отделяющихся от мира вещей». Готье писал о Бодлере, что тот «схватил и уловил нечто не поддающееся выражению, передал беглые оттенки, занимающие среднее место между звуком и цветом».
Отзвуки бодлеровской прозы в стихах во всю мощь зазвучали в XX веке — в поэтической прозе Аполлинера, в парижских картинах Франсиса Карко, в книгах Леона-Поля Фарга. Три этих имени надо поставить рядом — Париж первой четверти прошлого столетия обязан своим литературным воплощением прежде всего, возможно, именно этим писателям.
Книга Аполлинера «Слоняясь по двум берегам» вышла уже после смерти поэта, в конце 1918 года; ее французское название — «Le flaneur des deux rives» — отсылало к одному из рабочих названий «Парижского сплина» Бодлера; «Парижский фланер». Эссе и зарисовки аполлинеровского «Фланера» впитали и многолетний опыт парижского журналиста, и талант мемуариста, и ту смесь рационального и воображаемого, которая всегда была по сердцу французским поэтам.
Аполлинеру Париж интересен в той мере, в какой он проходит сквозь его судьбу. Парижский район Отей для него — один из наиболее трогательных и меланхолических уголков Парижа — здесь жила Мари Лорансен, здесь же, в военном госпитале, он был прооперирован после ранения в марте 1916 года. Быт и литературная история округа тесно переплелись с его жизнью. Так же как, например, достопримечательность Латинского квартала, улочка Бюси, вызывает воспоминания не только о дружеских посиделках в местных кабачках, но и об услышанных там ноэлях, замечательных образцах народного поэтического творчества, — Аполлинер их приводит со скрупулезностью и любовью собирателя-фольклориста.
Однако главными героями его «книжной» эссеистики становятся именно книги и то, что их порождает, окружает и пестует: библиотеки, книжные лавки, букинисты, типографы, издатели, коллекционеры, поэты из народа и те писатели-эрудиты, к которым Аполлинер относился с особенным трепетом и к которым в конечном счете принадлежал и сам. Воспоминания Аполлинера окрашены меланхолической иронией, сквозь которую проступает свойственная ему въедливая наблюдательность, — чего стоит хотя бы один отрывок из каталога книг некоего г-на Кюэну, выставленных на продажу для вожделеющих библиофилов. Порою читателю необходимо призвать на помощь эрудицию и ассоциативное мышление, чтобы до конца понять веселую подоплеку «профессиональных» комментариев: