Страница 6 из 49
Знаменитый папаша Фреде, владелец «Проворного кролика», играл на гитаре, а завсегдатаи этого монмартрского кабачка, среди которых бывал и Аполлинер, всласть распевали за столиками все, что душе угодно. Мари Лорансен была по сердцу подобная атмосфера: ее мать часами напевала за рукоделием, и сама Мари осталась в памяти современников поющей красивым высоким голосом старинные нормандские песни. Не это ли сочетание домашнего шитья и народного пения вызвало в памяти Аполлинера ритмику старинной ткацкой песни XIII века? При первой, журнальной публикации он еще следует вплотную за народной мелодикой, выстраивая трехстрочный куплет песенного одиннадцатисложника:
Но в работе над книгой смело делит вторую строку на две — по четыре и семь слогов, — создавая необычный поэтический эффект образовавшимся нерифмованным и словно выбивающимся из ритма четырехсложником. Не менее удивительный эффект узнавания происходит и в рефрене. Комментатор творчества Аполлинера Мишель Декоден указал на связь второй строки рефрена — «Les jours sʼen vont je demeure» — со строчкой из «Большого Завещания» Франсуа Вийона: «Aile sʼen est, et je demeure» — «Оно <время юности> ушло, а я продолжаю жить». Во французском «je demeure» — «я остаюсь, живу, пребываю в настоящем» анаграммировано «je meurs» — «я умираю, исчезаю, гибну». Эта игра на антитезе, борьба жизни и смерти, воплощенная в одном слове, вдвойне важна и как жест высокой печали, и как символ высокой поэзии.
Автор «Моста Мирабо» не просто созерцает, как река жизни уносит от него любовь, превращая судьбу в перечень утрат и несбывшихся надежд. Поэтическое мышление ищет аналогии увиденному, и этот поиск роднит Аполлинера с Бодлером, непреходящей мукой которого было чувство ускользающего времени. Аполлинер в разные годы отмечал свое родство Бодлеру — и в пристрастии к живописи, и в интересе к средневековым поэтам, и в том «духе современного сознания», которое, по его словам, впервые было воплощено именно в Бодлере. «Нас ежеминутно гнетут идея и ощущение времени», — записывал тот в дневнике; «Изменился Париж мой, но грусть неизменна», — говорил он в стихах; Аполлинер развивает эту «психологическую симультанность» и создает шедевр лирической поэзии.
При всей аритмичности позднего Аполлинера, Аполлинера «Каллиграмм», песенные мотивы то и дело возвращаются в его поэзию: «В Ниме», «Времена года» (с характерным рефреном: «Ты помнишь Ги…»: так — Ги — он подписывался под своими фронтовыми письмами), «Прощание всадника», «Параллели», наконец, «Поет пичуга» — с ее проникновенным зачином:
Десятилетия спустя эту «птичью песню» подхватил венгерский поэт из Румынии Йожеф Мелиус, посвятивший в своей книге «Западное кафе» несколько поэтических страниц памяти Аполлинера: вокруг памятника поэта работы Пикассо, что стоит у церкви Сен-Жермен, растут, писал он, «деревья, чьих названий я не знаю, деревья в высшей степени странные; они словно ждут, что из красных их крон выпорхнут странные, разноцветные птицы, свистящие, кричащие, вопящие, очаровательно поющие, влюбленные, но в конце концов изменяющие птицы, одна — Анни, другая — Мари, третья — Лу, там — Мадлен, а вот еще одна, с дивными рыжими локонами: Жаклин; но, может быть, именно она, Жаклин, — не кто иная, как Анжелика Костровицкая, мать. Они поют. Поют не песни, а нечто иное. Они выкрикивают слова любви, каких не писал в этом столетии ни один поэт, только один он, открывший разговорную речь»[5].
Французский писатель Даниэль Остер как-то заметил, что в «Алкоголях» Аполлинер представляется Орфеем, спускающимся в ад воспоминаний. Последние два года перед выходом «Алкоголей» особенно могли смахивать на «ад» — во всяком случае, на ад душевный, в который нет-нет да и низвергался Аполлинер. По крайней мере, три события этого времени определили душевную напряженность, смятение и мучительный поиск поэтической сублимации, которые привели его к созданию лирических шедевров: разрыв с Мари Лорансен, история с похищением «Джоконды» и встреча с Блэзом Сандраром.
«Джоконда» была похищена из Лувра 21 августа 1911 года. Аполлинер был арестован 7 сентября по подозрению в причастности к этому преступлению. Подозрение пало на Аполлинера из-за его дружбы с неким Жери Пьере, одно время работавшим секретарем поэта; Пьере оказался нечист на руку, он похищал из Лувра всякие мелочи, которые затем продавал по дешевке коллекционерам, втянув в это дело даже Пикассо. Арест Аполлинера оказался непродолжительным, 12 сентября он уже был на свободе, благо сбежавший от правосудия Пьере дал заочные, но правдивые показания, а лицейский друг Аполлинера Анж Туссен-Люка, ставший к тому времени адвокатом, защитил своего старого товарища в суде. Однако дело было закрыто только в феврале 1912 года, и весь этот период панических мучений, обуревавших поэта, высветил то, что он порою скрывал от самого себя: его гражданскую «неполноценность», которая легко приводила к националистическим нападкам со стороны тех, кто видел в инородце опасность для общества и культуры.
Еще не стерлось из памяти современников дело Дрейфуса, интерес же поэта к славянским и еврейским традициям только подогревал лжепатриотизм его литературных недругов. Начавшаяся через три года война еще более усугубила эту очередную двойственность его положения — понятно, с какой силой он жаждал получения французского гражданства.
Пребывание в парижской тюрьме Санте стало поводом для написания выдающегося цикла стихотворений, знаменательного для «Алкоголей»: подхватывая традиции «тюремной лирики», прежде всего Верлена, Аполлинер создает шедевр в духе классической поэзии, следом за которым мог быть только один шаг — в сторону поистине новой поэтической эстетики.
Этот шаг был сделан в 1912 году, когда Аполлинер опубликовал «Зону» и «Вандемьер» (кстати, первое из аполлинеровских стихотворений, которое появилось в печати без знаков препинания).
Известно, что написанию «Зоны» предшествовало чтение Блэзом Сандраром в мастерской художника Робера Делоне своей поэмы «Пасха в Нью-Йорке», сочиненной в апреле 1912 года. Эта поэма, написанная Сандраром на одном дыхании, впервые открыла путь той ритмике, тому потоку поэтического сознания, без которых сегодня уже немыслима французская поэзия. По воспоминаниям бельгийского биографа Сандрара Робера Гоффена, Аполлинер после чтения «Пасхи» якобы воскликнул: «Великолепно! Что по сравнению с этим книжка стихов, которую я сейчас готовлю!» Но именно в этой «книжке», в «Алкоголях», были напечатаны «Зона» и «Вандемьер», в которых, оттолкнувшись от Сандрара, Аполлинер совершил переворот в поэзии, найдя для мощнейшего лирического чувства адекватную поэтическую форму. В «Зоне» Аполлинер показал, как можно совместить биографию, современность и поэзию, и это совмещение оказалось настолько точным, новым и чувственным, что именно «Зона», а не «Пасха в Нью-Йорке» стала, по словам Юлии Хартвиг, «поэмой поколения».
Напомним, что все эти события разворачивались на фоне мучительного разрыва Аполлинера с Мари Лорансен. История с похищением «Джоконды» еще больше отдалила художницу от поэта, так же как отдалила от него многих мимолетных друзей и знакомцев, так же как заставила его брата Альбера покинуть Париж, где он работал банковским служащим и, в опаске за поруганную честь фамилии, уехать в Мексику. Америка уже отторгла у него Анни и теперь забрала второго близкого ему человека. Мать Аполлинера негодовала и презирала сына, мадам Лорансен его явно недолюбливала. Ее смерть в пасхальную ночь 1913 года, буквально накануне выхода «Алкоголей», лишь на короткое время снова сблизила Мари и Гийома. А через год все пошло прахом: в июне 1914 года Мари выходит замуж за молодого немецкого художника Отто Вайтьена, а еще через месяц начинается Первая мировая война, поставившая крест на всей прежней жизни Гийома Аполлинера.