Страница 174 из 180
Не отставали и тушинки, их гостеприимство было мастерским. Чего только ни придумывали они! Даже князей удивляло их сердечное радушие. Без устали двигались девушки в длинных черных платьях, расшитых бисером, в плавном танце передавая движение плывущего облака.
Все шло хорошо. Царь Теймураз повеселел. Но одно тревожило Анта Девдрис: хевис-тави продолжало одолевать сомнение, имеет ли он право выполнить просьбу Моурави и послать в Терки хевсуров, – ибо нет ясности, кому – хевсурам или тушинам – принадлежал меч, найденный «барсами» на хевсурской тропе. И вот десятый день пять старцев тушин и пять старцев хевсуров исследуют свойства меча.
Впрочем, Анта Девдрис скрывал глубоко в тайниках своей души все волнения, выполняя малейшее желание царя. А желания Теймураза неизменно сводились к одному – как можно скорее вернуть себе трон.
Собственно, Теймуразу незачем было беспокоиться, тушины не нуждались в поощрении, но он уже несколько раз устраивал смотр воинству. Пытливо вглядываясь в стройные ряды, он никак не мог определить численность. То ему казалось воинов слишком мало, – тогда Анта Девдрис пояснял, что в одном Паранга не может разместиться и десятая часть собравшихся изгнать врагов из царства Теймураза. Когда же Теймуразу казалось, что слишком много скопилось воинов в одном Паранга, Анта Девдрис уверял, что со всех концов слетелись витязи взглянуть на любимого горцами царя Теймураза, неустанно сражающегося с персидскими разбойниками, и в сотый раз благодарил царя за то, что он внял мольбе горцев, покинул Имерети и прибыл с семьей в Паранга…
Чернильницы из белого камня, окаймленного золотом, стояли перед Теймуразом. Задумчиво вертя гусиное перо, он вспоминал, сколько гор и рек пересекли и переплыли с ним эти чернильницы. Суждено ли им вернуться домой, в Телавский дворец, или белая вьюга в горах вновь застигнет их на этой вершине?
Он обмакнул перо в красные чернила. Чем больше вставало испытаний на его пути и чем сильнее потрясали его превратности судьбы, тем чаще он разворачивал пожелтевший свиток и вдохновенно вносил добавления в свои сетования. Сейчас он изменяй седьмую и восьмую строфы «Жалобы на мир», открыв беседу с душой. Томления ее вызывали в нем жалость. Лишенная земной неги, зажатая в бедах, она, как в пустыне, скиталась в злых смятениях, подвластная удару копья вечной муки.
Незаметно перо выпало из его руки. И он снова был не поэт, а царь…
Не так просто было ему решиться на рискованное путешествие. Но обстоятельства принудили переменить Имерети на более верное убежище, и он принял гостеприимство близких ему тушин…
Сначала имеретинский царь Георгий, как уже неоднократно, оказал ему сердечный прием. Посовещавшись с верными князьями, он решил остаться в Кутаиси и там выждать удобный час для возвращения в Кахети. Но для возобновления борьбы с крепко засевшими персами необходимо войско – и он послал князя Чавчавадзе в Самегрело. Но Леван Дадиани наотрез отказался подвергать свою страну гневу шаха Аббаса. Ни с чем вернулся из Гурии и Вачнадзе. Гуриели даже не дослушал: «Войско?! Что оно, на деревьях растет?! Сколько сил надо и средств, чтобы его собрать. А разве Леван Дадиани умеет предаваться сну, когда у соседа войско гуляет по чужим странам?! И где, – хотел бы он, Гуриели, знать, – блаженствует Зураб Эристави, благородный зять царя? Не у него ли, раньше, чем у других, надлежит искать войско?» Вернулся и Джандиери из Абхазети. Светлейший Шервашидзе удивился: «Сколько раз еще Теймураз собирается отвоевывать с чужим войском свое царство? Почему оттолкнул от себя Великого Моурави? Разве не продолжает отважный Георгий Саакадзе сейчас борьбу с персами, хотя он и не царь?» Эту мысль подхватил и имеретинский царь, когда к нему за воинской помощью обратился потерпевший везде неудачу Теймураз. Нет, не может царь Имерети подвергать опасности свое царство. Или неведомо Теймуразу, что прекращенная было Великим Моурави вражда с новой силой вспыхнула между ним, царем Имерети, и владетелем Самегрело, который хищно поджидает подходящий случай захватить Имерети? И Шервашидзе абхазский прав: почему отстранил Великого Моурави? Если бы доверил ему с самого начала ведение войны, не пришлось бы теперь выслушивать неприятную правду и отказ… Но еще не поздно, пусть Вачнадзе проникнет к Георгию Саакадзе, и если тот согласится возглавить войну с Исмаил-ханом, то Имерети, Самегрело, Гурия и Абхазети, сговорившись, дадут войско. Всем известно: только Моурави может изгнать персов и вновь дать расцвет Картли-Кахети.
Мелкие души! И они носят короны и вздымают скипетры! – вскрикнул почти громко Теймураз, вспоминая прошедшее. Он поднял перо, гневно обмакнул в чернила, но перо упрямо выпало вновь из его руки.
С невероятным возмущением тогда отклонил он, Теймураз, предложение царя Георгия. Как, он, царь Кахети, Багратиони, будет униженно просить зазнавшегося плебея возглавить войну?! Или царь Картли-Кахети совсем пал?! Или не он всю жизнь боролся с шахом Аббасом и постоянно отвоевывал свое царство? Выходит, что Георгий Саакадзе сильнее, чем Теймураз Багратиони?! Не бывать такому! И персов изгонит! И воцарится! Никогда он не нуждался в услугах какого-то ностевца!
Имеретинский царь что-то начал говорить о Гонио, но вовремя вспомнил, вероятно, что царь Теймураз был его гостем…
С каждым днем все тягостнее становилось его пребывание в Имерети. Пробовал он осторожно действовать через имеретинского католикоса Малахия. Но и тут натолкнулся на упорное желание «для блага Грузии» примирить царя с Моурави…
«Подумай, царь, – умилялся католикос Имерети, – не чудесное ли это ниспослание неба? Моурави с горсточкой азнауров запер Симона в Тбилиси, даже храбрый Хосро-мирза и храбрейший Иса-хан не смеют высунуть оттуда не только копье, даже нос. Кто не знает, как, оставленный князьями, прибег Моурави к молитве, и божья матерь помогла ему в битве с врагами Христа?»
А за окном шумят и шумят листья. И сквозь жалобу леса снова пробиваются слова Малахия: «Не беру на себя грех осуждать святого отца, но не благоразумнее ли для картлийского духовенства помочь богоугодному делу?»
– А мы, царь Багратиони, не богоугодное хотим свершить?!
Теймураз с силой ударил по мраморной подставке. Чернильница отскочила. Тотчас придвинув ее обратно, он резко обмакнул перо и погрузил свои мысли в «Жалобу на мир»: «Миру, смотри, не доверься…» Вдруг Теймураз откинулся: ему почудилось, что он мчится на колеснице… неожиданно на узком повороте круто повернуло колесо. И почувствовал укол в сердце, точно слова Малахия вонзались в него. Елейно, наставительно звучал голос имеретинского католикоса: «Да благословит господь бог твое оружие, царь Теймураз! Да пребудет с тобой благодать!.. Но… почему картлийское духовенство, сильное войском, не пришло к тебе на помощь?»
Он долго не отвечал католикосу Малахия и внезапно повелительно вскрикнул: «Неблагоразумно подвергать церковь опасности, когда магометане сидят в Картли-Кахети!» Почему-то Малахия вскинул руки, и голос его напомнил шуршание шелковой рясы: «А не потому ли, что святой отец боялся тебе доверить войско?..»
Дикая ревность вновь обуяла Теймураза. В сердце разгоралась ненависть. «О, болит мое сердце!» – нервно вписал он в восемнадцатую строфу и, сломав перо, заметался по сакле. Малахия тысячу раз прав! Святой отец доверил Саакадзе для Марткобской битвы монастырское войско, а ему, царю, даже не предложил… Тем важнее уничтожить Саакадзе, и как можно скорее. Неразумно терпеть своевольника! Пока жив Георгий Саакадзе, не может быть спокоен ни один царь!.. Делить славу с ностевским «барсом»?! Это ли не унижение?! Нет, царь Теймураз может царствовать только единолично!.. «С горсточкой азнауров!..» А он, царь Теймураз, не отбивался от врагов Кахети с горсточкой царских дружинников?!
За окном раздалась нежная тушинская песня. Проходили девушки, неся подносы, покрытые вышитыми платками. Теймураз отодвинулся от окна. «Наверно, несут Дареджан сладости…»