Страница 152 из 180
По знаку гостеприимца, отвесив сперва царю, потом придворным почтительные поклоны, купцы и амкары в гробовом молчании покинули Метехи.
Лишь очутившись за мостом, они дали волю своему негодованию.
– Разве время в будни устраивать шутовство!
– А тебе не все равно когда? Покупатели подождут, их у тебя двое: твоя мать и жена…
– Хо-хо-хо!.. – задорно выкрикнул Гурген. – Если шутовство – почему без угощения?
– Эх, Моурави, Моурави! – горестно вздохнул Вардан.
– Напрасно, Петре, ваше амкарство подковы серебряные поднесло.
– Почему думаешь, напрасно? Может, Андукапар подкует своего царя и на нем поскачет в Исфахан.
– Нарочно в Метехи зовет, подарки царь любит.
– Пусть петух свой голос ему подарит!
– Правда, почему в будни людей беспокоит?
– А ты разве заказчика ждешь? Не твоя ли жена решила котел для пилава менять?
– Эх, Георгий, Георгий, почему шакалам нас отдал? – сокрушенно вздохнул Сиуш.
Обычно и часа не проходило, как о таком разговоре узнавал Шадиман, ибо чубукчи вслед «гостям» всегда посылал лазутчиков. Но сегодня не было охоты изучать мысли недовольных. Князь с нетерпением ждал гонца из Марабды. «Кажется, Непобедимый все же немного меня перетянул на свою сторону, – с усмешкой сказал себе Шадиман. – Если любопытные спросят: „Кого ты хочешь больше сейчас видеть – Зураба Эристави, Хосро-мирзу, Мухран-батони, может, царя?“, то отвечу: „Нет! нет! Больше хочу видеть своего кма из Марабды“. И зачем только чубукчи послал его в баню?..»
А началось еще со вчерашнего утра: едва чубукчи успел запить густым вином жареную фазанку, как прибежал дружинник и выкрикнул, что в главные ворота ворвался новый Сакум, убеждает стражу, что он гонец от Исмаил-хана. Вскочив, чубукчи ринулся во двор.
– Кто я такой? Ты что, чубукчи, лишнее выпил? Разве трудно догадаться? Гонец к князю Шадиману.
– В какой одежде, сатана, к князю прибыл?!
– У кма плохая одежда даже праздничная, все же надел, – только дно оврагов и колючие заросли не для куладжи, хотя бы и княжеской… На майдане слышал, гордый советник Сакум по шею золотом облепленный приполз, и все же князь удостоил…
– Сатана! Как смеешь сравнивать! Чей кма?
– Разве сразу не узнал по гордости? Светлого князя Шадимана кма.
– Что? Тогда как осмелился со мною дерзкий разговор вести? Папаху скинь, презренный!
– Где папаху заметил? Давно одна дыра осталась. Все же управляющий обрадовался, узнав о моем желании гонцом идти, даже коня хотел дать. Да я сам отказался: убереги бог, конь еще овраг животом расцарапает!..
– Говори, что передал тебе управляющий?
– Почему должен говорить, разве ты князь?
– К князю все равно не допущу. Сам передам…
– Не допустишь – твоя воля; тогда вернусь в Марабду, там чапару Исмаил-хана и скажу: «Чубукчи не допустил…»
– Ты что, пустая тыква, не знаешь, кто я такой?
– Почему не должен знать, если вся деревня Марабда за тебя молится, чтоб ты в рай попал…
– Если сейчас, болотный паук, не скажешь, велю в яму бросить…
– Гонца в яму? Где такое видел? Одному лишь князю приказал чапар потихоньку слова Исмаил-хана передать, а ты на дворе держишь, слуги рот в помощь ушам открыли…
– Пойдем в конюшню.
– Правда, конюшне все равно – кма пришел или чубукчи. Только напрасно коней на гостеприимство толкаешь, может, самим сена не хватает. Ты что, чубукчи лишнее выпил? Князю все скажу, тебе ничего. Не пустишь, обратно поползу. Старую циновку на майдане выпрошу – под живот стелить… одежды не осталось… Когда в раю будешь, каштаны пожелай.
Чубукчи передернулся: не хватает выставить князя на смех. Да разве князь не изрубит его, преданного чубукчи, узнав, что он не допустил к нему от Исмаил-хана редкостного гонца, который изловчился обмануть зорких собак-азнауров.
С нарастающей внутренней тревогой следил старик за умолкшим чубукчи: неужели те трое плохой совет дали?
– Не могу, старик, таким князю показать…
– Твое дело, чубукчи. Конечно, одежды на мне ни плохой, ни хорошей нет, потому запах от тела идет. Потом блохи закусали, и еще те, другие, что по телу бегают. Хотел на майдане хоть рубаху купить – только один шаури имею; а шарвари еле держатся, – разговор с князем длинный, могут не выдержать и упасть. А если всю одежду заново купить, – самая дешевая – семь марчили. А чувяки? А папаха? Что перед князем буду снимать? И еще, как на грязную голову надеть? Выходит, к цирюльнику надо, в баню тоже, иначе блох или тех, других, что еще хуже, в покоях князя оставлю. Выходит, меньше десяти с половиной марчили нельзя, уже приценился на майдане.
– Ты думаешь, я сумасшедший, давать тебе столько марчили? Бери, старый обманщик, три, и через час будь здесь.
– Меньше десяти не возьму. На полмарчили хотел покушать, пока князь не отпустит; теперь, думаю, ты сюда прикажешь хлеб вынести…
– Бери пять марчили, и чтобы через час тут был…
– И девять не возьму. Я тоже не сумасшедший – вместо вина лягушку глотать…
– Не возьмешь, паршивый кма, велю палками выгнать!
– Твоя воля… меньше десяти не возьму.
Старик чувствовал, как клокочет у него сердце: «Если пять предлагает, непременно десять даст. Те трое саакадзевцев клялись: если твердым буду – даст. „Такого гонца не прогоняют“, – так сказали. Тогда семь марчили за одежду, баню и цирюльнику заплачу, а на три куплю моей Кетеван миткалю на каба, платок, коши – восемь пасох в старом ходит, негде заплату положить… Пресвятая богородица, не дай уплыть десяти марчили!»
Уже несколько раз окликал его чубукчи, предлагая семь, потом восемь, потом девять марчили, но старик, отдавшись мечте, ничего не слышал. «Как обрадуется моя Кетеван! Может, еще останется на миткаль для рубашки?..»
– Ты что, уснул, речной сатана?! Бери десять марчили, и чтобы через час здесь был!
Старик жадно схватил монеты, тщательно пересчитал, оторвал от рукава кусок грубого холста и, завернув, сказал:
– Как могу через час, если два часа в бане просижу? И на майдане тоже не легко сразу по вкусу папаху найти. Такой случай тоже в сто лет раз бывает. Вовремя приду, батоно, – закончил старик под общий смех стражи.
И вот прошел день, наступил вечер, а старик все не шел. Хорошо, чубукчи догадался лишь к вечеру сказать князю о гонце, присовокупив, что сначала он, чубукчи, решил в баню его послать и одежду купить, а потом князю показать…
Только после утренней еды кма постучался в ворота. Они вмиг отворились, и два дежуривших дружинника, схватив старика, потащили к князю.
Хотя Шадиман, расспрашивая, и продержал его более часу, но старик повторил, что уже раньше сказал ополченцам, затем стал пространно рассказывать о Марабде, о скотине, виноградниках. Шадиман нетерпеливо перебил:
– Где остался чапар Исмаил-хана?
– В Марабде, светлый князь. Шесть дней будет меня ждать, потом улетит…
– Как улетит?!
– Иначе, светлый князь, не мог пробраться: саакадзевцы сквозь землю видят; верно, черт посланцу крылья одолжил.
– А по оврагам ты же пробрался?
– Если бы по оврагам полз, непременно уже висел бы на высохшем дубе.
– Значит, тебе тоже черт крылья одолжил?
– Зачем, светлый князь, я посередине дороги шел… Нарочно обманул чубукчи, что полз… одежду хотел выторговать. Почти голый пришел, грязный тоже, голодный тоже… Управляющий два шаури дал…
– Чтобы ты высох, старый волк! – вскипел чубукчи, стоявший у дверей. – Теперь хочешь уверить, что саакадзевские собаки тебя не заметили?
– Почему должны не заметить? Хоть и кма, все же немного больше комара.
– Заметили и пропустили? – Шадиман подозрительно оглядел старика.
– Ишака управляющий дал, – я сыну, что у тебя здесь, светлый князь, дружинником, еду вез: жена плачет – голодный наш парень, все, что на зиму спрятали, отдала… Потом про рай я им напомнил. Видят, смерти не боюсь, – пропустили, только обещали, если без новой одежды обратно пойду, вместе с ишаком повесят… а управляющий не такой щедрый, обещал, если ишак простудится, одного меня повесить… Потому я так крепко чубукчи просил…