Страница 8 из 32
– И убийцы удалились, бросив картину на теле Ларпана? – спросил я.
– Да, раз мы ее нашли.
– Почему же?
– Может быть, потому что сделка, которую они задумали с картиной, срывалась, или оказавшихся при Ларпане денег было достаточно, чтобы оправдать их расходы (Вроде бы он всегда носил с собой крупные суммы). А, может быть, по другим причинам.
– Потому что их спугнули? Или же было бы неосторожно задерживаться?
Фару покачал головой:
– Их не спугнули, и они могли бы оставаться там, сколько захотели. Они могли бы устроить там целое сражение... а вы знаете, как, бывает, затягиваются такие игры.
– В одну такую игру они и сыграли... Но в короткую. А помимо этого? Следы?
– Ничего. Пока мы плаваем. Но я пытаюсь как-то направлять это плавание. Мы натягиваем сеть вокруг двух художников с Монпарнаса, мастеров по столь же безупречным, как оригиналы, копиям, которых уже тревожили несколько лет назад по причине их виртуозного мастерства. Нам также известны двое или трое беззастенчивых собирателей. За ними установлено наблюдение. Мы незаметненько расследуем тех безупречных граждан, которых временами посещал Ларпан. Но я убежден, что это ничего не даст. В равной степени безупречна и Женевьева Левассер, но я принципиально считаю, что в этом преступном деянии слабое место – женщина. Если что-то и выплывет наружу, – но выплывет ли? – то с той стороны. К несчастью, мы не можем открыто ею заняться, я вам уже объяснил почему. И поэтому я поручаю ее вам...
– Она окажется в хороших руках, – заметила Элен.
– Я постараюсь, – сказал я.
– Надеюсь, – вздохнул Фару. – Эти снимки больше не нужны?
– Мне хватит подлинника.
Он сунул два экземпляра Левассер в грудной карман у сердца.
– ... Но никакого прорыва я вам не обещаю, – добавил я.
– Если он что и прорвет, то только лифчик девицы, – резюмировала Элен.
Глава пятая
Горечи сладкой жизни
Несомненно, украшения в стиле рококо отеля "Трансосеан" устарели. Они никак не вписывались в наше время, но наше время мирилось с ними, как и богатые постояльцы этой гостиницы.
В мягких креслах ее холла находились трое. Видно было, что главная их задача на данный момент – убить время. Один любовался своими башмаками, второй лениво искал в газете интересующую его статью, а третий рассматривал потолочную лепнину в стиле рококо.
За стойкой восседал преисполненный сознания собственной важности, вылощенный и блиставший, как полученная на чай новая монета, бритый, ледяной, надутый консьерж отеля. Когда с одной стороны расположена самая тоскливая, но и одна из самых славных, площадь Парижа, та, на которой возносится Вандомская колонна, а с другой – сад Тюильри, столь уютный, тихий и мирный... если не бушует ветер революции, то настроение человека ясно. Разве что в своем качестве высокооплачиваемого служащего, но все-таки только служащего, он тем не менее задумывался о секции Пик, членом которой, среди других великих предков, был и маркиз де Сад. С этими внушительными на вид и непроницаемыми лакеями никогда ничего неизвестно.
Измерив меня взглядом, он кажется не нашел, в чем упрекнуть мой шелковый шейный платок, молчаливо одобрил мой пестротканый костюм (от классного портного, носимый с легкой небрежностью, чтобы не выглядеть принарядившимся), а также мое твидовое пальто и надменно выглядевшую шляпу "борсалино". Чтобы не бросать вызова чьим-либо убеждениям, я припрятал свою трубку. Я был свежевыбрит, и без торопливых порезов. Экипировавшись таким образом, я выглядел либо процветающим кинодеятелем, либо лицом одной из свободных профессий, но уж никак не детективом, даже частным. Иначе говоря, я внушал доверие.
После посещения Флоримона Фару я разыскал в дальнем уголке моих мозгов предлог для установления контакта с Женевьевой Левассер. И намеревался его испытать. Сообща, консьерж "Трансосеана" и Женевьева избавили меня от этого.
Барышни Левассер нет у себя. Консьерж в синей рясе не может мне сказать, когда она вернется. Но я могу, если пожелаю, оставить записку. Я не оставил записки, а сказал, что зайду снова, и ушел.
Приближалось время, когда г-жа Лере должна была бы откликнуться на мой призыв позвонить. Думаю, она это сделает, не опаздывая. Я повернул к своей конторе. На углу улицы Мира и улицы Даниэль Казанова мне почудилось, что за мной что-то тащится. Я незаметно оглянулся и увидел среди прохожих державшегося слишком независимо, чтобы как раз не быть таковым, человека. Руки в карманах хорошо скроенного плаща, строгая шляпа хорошего тона, изысканно тонкая сигарета в губах. Тонкие усики и бледное лицо. С разделявшего нас расстояния больше я ничего не разглядел.
Авеню Оперы мы перешли по одной и той же дорожке и почти рядом. Теперь я смог налюбоваться им вволю. Я не ошибся относительно усиков и бледности. Кроме того, у него было удлиненное лицо с тяжеловатым подбородком и пара серых глаз, которые вроде бы совершенно не смотрели в мою сторону. Перейдя улицу, он замедлил шаг, но не изменил направления. Наверное, мне следовало бы нанять его в качестве проводника. Мои маршруты, кажется, нравились иностранцам. Когда я приблизился к пассажу Шуазель, он стоял на углу улицы Вантадур. Я углубился в коридор здания, где находятся помещения агентства Фиат Люкс, стремглав пронесся два этажа и, ворвавшись в свой кабинет, распахнул окно, чтобы осмотреть улицу. Никого. Обычные прохожие. Моего малого не было.
– Что происходит? – спросила Элен. – Вино ударило в голову?
– Мной увлекся юный пешеход, – сказал я. – Это все наш район. Парень принял меня за одну из парижских девиц на побегушках с вздернутым носиком и игривым видом, за этакую парижскую штучку... Он проследил за мной до дома, и я бы не удивился, если бы он и по лестнице вслед за мной поднялся. Может быть, он еще объявится...
Но он не объявился. Выглянув в последний раз из окна, я увидел его переходящим улицу и застывшим с задумчивым видом на углу улицы св. Анны. Я захлопнул окно.
– Теперь моя очередь понаблюдать за ним.
В этот момент зазвонил телефон. Элен сняла трубку.
– Лимож, – сказала она. Я взял трубку:
– Алло, Лимож? Говорит Нестор Бурма.
– Добрый день, сударь, – произнесла какая-то особа с характерным выговором погонщицы коров.
– Здравствуйте, госпожа Лере.
– Ох, нет, сударь, я не госпожа Лере. Я Мариетта, горничная. Госпожа Лере не может подойти. Госпожа Лере не встает просто так. Госпожа Лере почти беспомощна.
– Очень хорошо, очень хорошо, – сказал я.
– Какое бессердечие! – произнесла Элен, слушавшая по другому аппарату.
– Гм... – поправился я. – Я хотел сказать... Извините... Ну, я не знал...
– Здесь все об этом знают, сударь.
– Конечно, конечно. Так вот, послушайте, Мариетта, с господином Лере произошел несчастный случай...
Мне пришлось заставить ее разучить почти что наизусть то, что ей следовало передать г-же Лере для того, чтобы та не волновалась. Я высказал требуемые обычаем наилучшие пожелания и повесил трубку. Снова подошел к окну. Моего преследователя больше не было видно.
– Пусть это нам не портит аппетит, – сказал я Элен. – Вы не хотите пойти пообедать? Уже давно пора, а я, кажется, знаю, где найти моего молодца. Если не ошибаюсь, я видел его важно утонувшим в клубном кресле холла "Трансосеана".
За обедом мы ознакомились с первыми выпусками вечерних газет: убийство Ларпана и находка украденной в Лувре работы Рафаэля на его трупе привлекли особое внимание. Статью иллюстрировала репродукция (подлинника или копии) холста. Никакого портрета умершего. Надо признаться, что было бы трудно воспроизвести черты человека, каким я увидел его в подвале. Ничего художественного в нем не было. А среди его вещей, по всей видимости, не нашлось снимка, который был бы воспроизводим. Да и чем могла быть полезной публикация такой фотографии? Несмотря на размеры газетных шапок, заголовков и длину статей, следствием проявлялась сугубая сдержанность. Никаких намеков на прошлое Ларпана. Сообщалось только, что он прибыл из Швейцарии и проведенные в столице несколько дней жил в отеле. Название гостиницы не упоминалось. Тоже и о мадемуазель Левассер. Личность убитого, как и предрекал Фару, была установлена "рядом особ из окружения покойного".