Страница 24 из 44
Обо всем происходящем на Бугенвиле я ничего не знал. Пока я работал на востоке Новой Гвинеи, газеты не попадали мне в руки. Кое-что я услышал в Маунт-Хагене, а подробности узнал только в Рабауле перед вылетом на Бугенвиль. К тому времени положение серьезно обострилось. Но отказаться от поездки на Бугенвиль я не мог: я тогда не собрал бы образцов горных пород в этой интереснейшей для геолога области и моя коллекция была бы неполной.
Геологически и географически Бугенвиль — часть длинной, прямолинейной цепочки Соломоновых островов. Административно он принадлежит к Новой Гвинее. В центре острова находятся три вулканических массива высотой более двух тысяч метров над уровнем моря: Балби, Нума-нума и Багана. Именно Балби, как сообщил мне геолог, работавший здесь год назад над составлением карт, был относительно легко доступен и интересен своими андезитовыми породами. Там удалось собрать лучшие образцы андезита, а Вакунай, небольшое поселение на побережье в тридцати километрах от Киеты, был самым удобным пунктом для восхождения.
Грузовая «дакота» остановилась на зеленом поле у здания аэродрома с надписью «Вакунай». Стены постройки с дырами вместо окон были сплетены из расщепленных стволов бамбука. Недалеко от нее среди бугенвиллей, кустов с красными цветами, стоял еще один дом с такими же плетеными стенами — какая-то контора. На аэродроме стоял «лендровер» — вездеход, и возле него топтались два аборигена и один белый. Пыльная тропинка вела к взлетной полосе. Нигде, сколько хватает глаз, никаких признаков цивилизации. Гора Балби высилась в белом тумане, ни одного из ее семи кратеров не было видно.
Из самолета в Вакунае вышли только мы, остальные пассажиры остались в салоне. Я задумался, в какую сторону нам идти, как вдруг сзади раздался голос:
— Хеллоу, хау ар ю, янг мэн!
Как известно, эту фразу можно перевести по-разному, и на английском она имеет разный смысл, в зависимости от того, с какой интонацией и в каком контексте она сказана. Еще не оборачиваясь, я понял, что тон был дружеский, и фраза эта звучала примерно так: «Дружище, не делай глупостей. Зачем в такую жару тащить на спине этот гигантский рюкзак и заставлять жену с ребенком шлепать пешком?»
Я обернулся и увидел, что наш багаж летит в кузов вездехода. Человек, который меня приветствовал, на нас внимания больше не обращал, а занялся погрузкой хлеба в машину. Я представился так, как представлялся всюду в Австралии: «Питер Джейкс», поскольку никто не знал, что буква j может читаться иначе, чем «дж».
Мужчина, не отрывая взгляда от коробок с яйцами, сказал:
— Я знаю, ты геолог из Чехословакии и работаешь в Австралийском национальном университете. — А потом, обернувшись ко мне и немножко подразнивая, добавил:
— Ты пробудешь здесь неделю, и тебя не интересуют, ни медь, ни жители этого острова. Тебя интересуют только вулканы и их проклятые камни.
Я открыл было рот, но он продолжал:
— Не удивляйся, эта информация идет от тебя самого, ты о своих намерениях писал еще в Канберре. То письмо, которое ты писал, теперь у меня. Я Боб Дьюэрелл, начальник этого района.
Мне все стало ясно, и я невольно смял письмо, которое мне дал для этого человека мой друг Боб Хеминг в Рабауле.
— У меня для вас приготовлен домик, это времянка, недостроенный дом для местного учителя, но там можно устроиться. Не забудь, что вечером ты должен зайти ко мне, мы договоримся, что ты тут будешь делать, — продолжал тем временем Боб.
У меня все было приготовлено и расписано. Карты, аэрофотоснимки, геологические планы с раскрашенными тропинками, именами островитян и названиями здешних деревушек, через которые надо было пройти, чтобы попасть на гребень хребта. Семь кратеров, расположенных в поясе «альпийской растительности», выглядели на аэрофотоснимках весьма привлекательно, на них были отмечены места, сулящие прекрасный урожай образцов. Я был благодарен Бобу, что он нанял нам домик. Я все распланировал: Лида с Петей останутся в Вакунае, а я вернусь через неделю. Два дня подъем, два дня на вулкане, столько же спуск. Таков был мой план, и я поделился им с «начальником района». И тут рухнули мои надежды вместе с планами работы на Балби.
— Все это прекрасно, — сказал Боб, — но, ты сам знаешь, одному идти в горы нельзя.
Я и сам понимал, что идти одному было бы глупо. Я рассчитывал на трех-четырех проводников, и у меня уже были приготовлены для них мелкие монеты, табак, газеты, спички, консервы и т. п.
— Организовать для геолога носильщиков и проводников после того, что произошло в Киете, очень рискованно. Этого от меня ты требовать не можешь, — сказал Боб. — Лучше, если мы пойдем вдвоем. Люди меня тут знают.
Я промолчал.
— Мне было бы неприятно, если бы ты заблудился в джунглях из-за того, что туземцы тебе отказали в помощи. А они обязательно откажут, когда увидят, что ты собираешь камни. Ты им не сможешь объяснить, что медь тебя не интересует. Понимаешь? Так что забудь про Балби! Каждый вечер ты должен возвращаться домой и ночевать здесь, в деревне. Это говорю тебе я, начальник района.
Я был сражен и чувствовал себя подавленным. Так долго я мечтал, как поднимусь на Балби, осмотрю все семь кратеров, погляжу на запад, на Соломоново и Коралловое моря, потом на восток — на Тихий океан… Я не мог ничего изменить, переубедить Боба Дьюэрелла невозможно, по-своему он прав. Мне оставалось только полазить по восточному склону Балби, обследовать лавовые потоки и, может быть, отыскать хоть какие-нибудь образцы горных пород.
Всюду на острове Бугенвиль нас сопровождали лягушки и жабы. Впоследствии из рассказов Пети о Бугенвиле выяснилось, что в его детских воспоминаниях остались лишь жабы. Действительно, они были повсюду, больше всего им нравилось греться в траве под навесом, который украшал одноэтажное здание полицейского участка в Вакунае. Первый этаж был высоко поднят, чтобы жабы не могли туда забраться. Домик, в котором мы поселились, стоял на высоких сваях и по новогвинейским меркам был сверхроскошным жилищем. Правда, оно было недостроено, окна недоделаны. Из трех комнат мы использовали только одну, затянув оконное отверстие противомоскитной сеткой и устроив на полу постели. Две другие комнаты служили складом.
Особенно активными жабы были под вечер; к нам в открытые окна проникало их страстное «пение». «Пение» жаб, шорох ползающих по крыше ящериц, высокие голоса цикад, ритмические накаты морских волн создавали приятный тропический звуковой фон. В один из таких идиллических вечеров мы отправились на прогулку, но уже через несколько шагов пришлось вернуться: жаб оказалось столько, что буквально некуда было ступить ногой.
Для геолога собирать образцы в ручейках, вместо того чтобы выбивать их из лавовых потоков, выкапывать на тропинках, протоптанных островитянами у подножия гор, а не искать их в жерле кратеров просто оскорбительно. До ближайших скал и выходов горных пород не меньше дня пути. Я тешу себя тем, что собираю образцы, представляющие типы горных пород восточного склона Балби. Наконец образцов набирается столько, что возникают трудности с их отправкой, а пояснительную часть к ним приходится приводить в порядок на месте, до отлета. Времени у меня много, и к образцам горных пород добавилась коллекция улиток и моллюсков, которых мы насобирали на побережье. Наш самый большой, а значит, и самый красивый экспонат — тридакну, полуметровую гигантскую раковину, весившую около двадцати килограммов, — мы, пронеся несколько километров, бросили на пляже. Она все равно не влезла бы ни в один рюкзак.
Когда мы несли нашу гигантскую раковину, продираясь сквозь мангровые заросли вдоль побережья, мы набрели на небольшую хижину. В ней жил рыбак с семьей. Они были озадачены неожиданной встречей не меньше нашего. Дети, увидев нас, убежали. Объясниться мы не могли: не знали ни одного местного слова. С минуту мы молча смотрели друг на друга, а потом протянули руки для пожатия. Глянув на раковину, рыбак жестом показал, чтобы мы подождали, и вышел. Спустя несколько минут он вернулся с прекрасными раковинами жемчужницы и тритонки. Рыбак взял одну раковину тритонки и затрубил в нее, а другую протянул мне. Потом он подарил нам обе. Я пытался дать ему денег. Он взял лишь две десятицентовые монеты, показав, что одну — за раковину тритонки, а другую — за жемчужницу.