Яконур

Она была уязвлена прошлым, все более понимала она себя не личностью, а каким-то, черт, колесиком, винтиком…

Еще сильнее она была встревожена своим будущим: нужна, чтобы двигаться дальше, следующая ситуация, в которой она оказалась бы так же необходимой и смогла оказаться так же полезной.

Эти разговоры, думала она горько, эти их разговоры о том, как прибавить что-то к свету науки! Конечно, думала она с усмешкой, конечно, они уже могут позволить себе такие разговоры. Послушать Герасима или Якова Фомича, думала она устало, послушать их, так можно поверить, что все кругом такие альтруисты… добренькие такие… служение… ангелы!..

Голубое газовое пламя на миг в полутьме подъезда; красный пульсирующий огонь сигареты.

Не остановиться! Привести в соответствие действительность со своим представлением о себе. Всеобщая, вездесущая необходимость соперничества… Жизненное правило, усвоенное смолоду, еще не превалировало над понятиями о добре и зле; борьба за себя с самого начала пути, со старта, не превратилась еще в расталкивание локтями, еще совмещалась с такими ценностями, как верность, честность и прямота; мир еще не казался сплошь джунглями; но уже возникла агрессивность, нередко уже чудилась угроза там, где ее не было, усваивалось убеждение, что все — эгоисты, настроены друг против друга и одни лицемеры твердят обратное, и росла уверенность в том, что лишь слабым вменяется зависеть от морального кодекса, а сила характера, квалификация и положение в обществе освобождают от обязанности связывать себя ограничениями…

Все это накапливалось. Вызревало.

Где-то… Скрытно… Тайно… Очень постепенно… Может, Капа и сама не знала об этом…

Повернувшись к батарее спиной, привалившись к ней слегка, курит.

Воздушные замки…

Нужно дать им понять. Сразу. Сказать. Сегодня же. Чтобы сразу все — как следует. А то будет поздно; и новая ситуация успеет установиться. Как сама собой установится. Моргнуть не успеешь, уже будет новая ситуация. Без тебя сговорятся, определят твое место. Нет. Она должна сама. Бороться за себя. Она ничего не станет требовать, оговаривать конкретно, тем более — ничего чрезмерного; она лишь заявит о себе, вот все ее намерение, лишь заявит о себе, даст им понять…

Все так же тихо в подъезде, ни звука, ни движения — ни у двери, ни на лестнице.

Надо прикинуть, что из этих делов с электрическим разрядом в результате максимум выйдет, может, удастся сколотить приемлемый кирпич, тогда — быстрая защита; только застолбить для себя сразу, чтобы железно, а то все уплывет свету науки, а сама останешься с носом… Может, ко Вдовину обратно податься, он, в общем, ничего, всех своих в люди выводит и умеет их выгодно преподнести; спец в своем, не вредно и подучиться; и работает много, влетишь к нему — сидит, трудится, фигню, правда, по большей части строчит, хреновину, но трудяга…

Оборачивается к батарее.

Смотрю.

В правой руке у нее сигарета; левую она поворачивает так, чтобы увидеть часы.

Не глядя на батарею — голова ее обращена к часам, — гасит о батарею свою сигарету.

Несколько искр в коротком их полете.

Капитолина спешит; все, наверное, уже собрались у Герасима.

Приходила врачиха из первого корпуса, рассказывала: начали делать вскрытие — там уж ничего от клапанов и не осталось…

Сестра приходила со своими таблетками, микстурами, уколами; на просьбы выпустить — ни слова…

Врач, бодрячок, мигом уложил Якова Фомича, стал задавать один за другим свои пустяковые вопросы — еда, сон, еще что-то незначительное, — а сам тем временем быстро нащупывал под ребрами, где сейчас кончается печень; повторял свое обычное: «Вот счастливчик! Вы везучий? Ничего не бойтесь, кроме насморка!» И — скрылся…

Снова один!

Тишина в коридоре.

Что теперь, что?..

Яков Фомич обратился к Элэл.

Ему нужна была поддержка, и он находил ее в разговорах с Элэл. Как раньше…

Элэл и сегодня поддержал его.

Как же теперь, без Элэл?

Элэл утешал его…

Элэл оставался с ним, Элэл его не покидал, это давало силы, чтобы выдержать смерть Элэл.

Но появлялся страх.

Элэл с ним, пока он здесь…

Бодрячок сказал: все будет в норме, только с активностью нельзя работать больше. С активностью! Пошутил, — банальный литературный случай.

Этот страх, — выйдя отсюда, убедиться в том, что Элэл нет!

Что тогда?

И опять Элэл отвечал — утешал его.

Только бы хватило, хватило бы сил!

Скосил глаза на тумбочку, на часы, принесенные Герасимом. Прилетел ли Старик?

Вошла нянечка.

— К вам жена, Яков Фомич…

Маша-Машенька захлопнула дверь.

Подошла к окну. Отыскала в карманах пальто сигарету и спички, закурила.

Никак не согреться…

Подняла Маша-Машенька воротник пальто, укуталась плотнее, натянула рукава свитера на самые пальцы. Никак не согреться.

Что-то она хотела сделать. А, да.

Положила сигарету в пепельницу. Пошла по квартире.

Собирала.

Вот фотография после первого приступа, какое у него здесь лицо… Это в лаборатории… Это для конгресса снимали… Пропуск директорский, с якорями, звездочками, молоточками первого отдела, фотография совсем не похожая… Письма из первой поездки в Москву, письма из командировки во Владивосток, письма из Франции, письма из последней поездки в Москву; это в целлофановый мешок… Газета с некрологом… Все в коробку от шоколада. Вот так.

Куртку эту он очень любит… Удобно ему в ней, куртка старая, облеглась уже на его плечах, вот и удобно ему… Что же это, так и висит куртка на спинке стула… Хозяйка называется! В шкаф, на плечики… Вот так.

Я, говорит, только в этой куртке нормально себя чувствую.

Нет… Говорил…

Как трудный день — так ее надевает.

Нет… Надевал…

Наденет, в зеркало еще посмотрит на себя… Любит эту куртку…

Любит. Любит.

Прикрыла дверцу шкафа.

Остановилась посреди комнаты. Руки в карманах пальто.

Где там теперь все остальное… Жена, говорят, что-то хочет отправить, что-то раздать… Кресло, кажется, ребята забрали.

Ребята надеялись, Тамара с ними сойдется поближе, побудет с ними. Она с ними даже не говорит… Что же. У нее свое горе… Она по-своему и горюет. Кому ее судить…

Нащупала в кармане пачку. Вынула — пустая. Смяла в кулаке. Разжала пальцы, бросила обертку на пол.

Перешагнула через нее, подошла к окну, взяла из пепельницы погасшую сигарету. Взяла с подоконника коробок. Черт, последняя спичка.

Все на исходе.

Осторожно, чтоб спичка не потухла раньше времени, прикурила. Затянулась.

Как он это говорил?

«Мы будем жить, как написано… это для нас написано, так мы и будем жить… хорошо-хорошо, долго-долго и умрем в один день».

Как он это говорил…

Что теперь? Что теперь?

Одно она по-прежнему знала точно: счастье ей выпало в жизни. Она была, была счастлива.

Но если бы ее теперь спросили: хотела б она счастья в своей жизни?

— Нет!

Страшно терять…

Кофе бы.

Третьи сутки не ест, не спит, только курит.

Пошла в кухню. Приоткрыла кран, придвинула под него то, что осталось от сигареты, выбросила.

Налила воды. Почему-то в стакан. Поставила его на стол. Поискала глазами банку с кофе, взяла с полки длинную пробирку с таблетками, насыпала пригоршню. Положила пробирку на место, взяла в освободившуюся руку стакан. Собрала губами с ладони удобные, обтекаемые таблетки. Запила водой. Оставшуюся воду вылила, стакан сполоснула и поставила на место, кран закрыла.

Вернулась в комнату, легла на кровать, лицом к стене. Пальто запахнула на груди, на ладони натянула свитер и спрятала их под голову. Свернулась калачиком, поджала ноги.

…Уже засыпая, услышала: дверь открывается… кто-то входит.

Он, конечно! Надо встать.

Что ж ты, скажет, в пальто!

Позор!

Голоса…

Кто это?

Вспомнила — ключ оставила в замке…

Я вошел вместе с ребятами.