Страница 27 из 31
– Я уже вернулся. Похоже, что вы все знаете, разбираетесь ли вы в бриллиантах?
– Нет. Но я знаю кое-кого, кто в них разбирается. Например, месье Дени. Не знаю, здесь ли он. Я могу пойти посмотреть. Вы меня подождете?
Я его жду. Вскоре он возвращается. Месье Дени здесь. Месье Дени согласен меня принять. Мы идем к месье Дени. Это – человек лет тридцати на вид, приветливый, с ироническим взглядом. После общепринятых приветствий я говорю:
– Я только что прочел на доске объявлений, что не давно здесь была продана партия бриллиантов русского происхождения, принадлежавшая некоему Лефору. Как отличают русский бриллиант от прочих?
Месье Дени улыбается:
– О! В случае с коллекцией Лефора это не представляло трудности. Два великолепных камня из партии описывались, начиная с 1925 года, в специальных изданиях и публикациях.
– Описывались! Так это были краденые камни?
– И да, и нет. Это зависит от политической точки зрения. В 1925 году большевистское правительство начало "сплавлять" драгоценности короны. Это возмутило некоторые круги мирового общественного мнения. Чтобы провалить мероприятие красных, специальные органы опубликовали фотографии и подробные описания драгоценностей несчастного монарха. Тогда некоторые камни подверглись переогранке, и в Париже, как и на других мировых рынках, началась широкая незаконная торговля ими. Месье Лефор был одним из тех ярых коллекционеров, которые ни перед чем не останавливаются, чтобы завладеть редчайшим предметом, единственным в мире, даже в том случае, если ему придется любоваться им тайком. Я не знаю, как он ухитрился это сделать, но ему удалось тогда раздобыть два абсолютно нетронутых камня. Именно их мы продали в тот день.
– В тот день, то есть седьмого марта?
– Да, седьмого марта.
– В тот день, когда в другом зале продавали одноногий женский скелет.
Месье Дени рассмеялся:
– Да. Между собой мы назвали тот день "днем русских". Вы, конечно, знаете, что покупателем скелета был русский?
– Надеюсь, что это не был скелет царицы. Тот был бы полным.
Он перестает смеяться:
– Это шутка сомнительного вкуса, – говорит он, поджав губы.
– И непочтительная. Извините меня. Могу ли я вас спросить, не знаете ли вы ювелира по фамилии Розенталь?
– Я знаю таких четыре с половиной. Как видно, он тоже охотник пошутить.
– Четверо, которых зовут Розенталь, и один, которого зовут только Розен.
– Может быть, это тот, с которым и я знаком. Улица Папийон, не так ли?
– Да.
– Обладает ли он качествами эксперта?
– Неоспоримыми. К тому же, есть книги, как я вам уже говорил. Это очень помогает. Но независимо от документов, Розен обладает подлинными качествами эксперта, и он мог бы претендовать на положение, отличающееся от того, какое он занимает, если бы он был более щепетильным.
– А он не таков?
– Не очень. И потом... преступление не окупается.
– Еще бы!
От улицы Друо до улицы Папийон недалеко. Я быстро добираюсь до жалкой берлоги Абрама Розена. Но месье Розена нет дома. Он пошел покончить жизнь самоубийством, сдаться в полицию или напасть на какого-нибудь собрата. Я несколько разочарован, но потом успокаиваюсь. Я уже располагаю почти всеми ответами на вопросы, которые я хотел задать старому бандиту.
Однако остается еще немало темных пятен. Мне необходимо поразмыслить, если возможно вслух и в присутствии партнера, который вставлял бы замечания в мои рассуждения. Элен, которую я сегодня несколько забросил, превосходно выполнит эту роль. Она её уже играла неоднократно. Из телефонной кабинки в бистро я звоню в свою контору на улице Пти-Шамп. Да, я забросил Элен. И даже слишком. Она, наверное, сердится на меня, и телефон долго звонит там, в пустой конторе. Она тоже пошла проветриться. Ну, что ж, пусть, я буду размышлять один, молча, а так как мне не хочется возвращаться к себе в контору, я остаюсь в бистро. Устраиваюсь в спокойном уголке, заказываю выпивку на двоих, словно жду кого-нибудь, раскуриваю свою трубку и начинаю шевелить мозгами.
Часы бистро показывают восемь вечера, когда я кончаю выстраивать свою теорию. Это всего лишь теория, и я немало напридумывал, чтобы заткнуть некоторые дыры... (Заткнуть некоторые дыры! Какое счастье, что есть удачное выражение!) Похоже, что это годится. Маленькая проверочка, и всё сойдется. Нет, нужна основательная проверка. Я звоню по телефону в "Крепюскюль":
– Алло, Марк Ковет? Это Нестор Бурма.
– О, наконец-то! Где вы? Сто лет, как я стараюсь вас изловить.
– Великие умы всегда найдут друг друга. Есть что-нибудь новенькое?
– Да. Телеграмма из Агентства новостей. И потом, есть фотография скелета.
– Именно по этому поводу я и хотел вас повидать. Вы не можете сделать отпечаток лучше, чем тот, который вы мне показывали?
– Это уже сделано. И, в конце концов, я не так уж и ошибался сегодня утром. Это ведь скелет Горопова, не так ли?
– И да, и нет.
– До скорого.
До предела возбужденный Марк Ковет встречает меня криком:
– Господи Боже мой! Нестор Бурма! Пластинка, да? Ведь она должна была нам броситься в глаза!
– Успокойтесь. Я же вам сказал, что это был скелет не Горопова.
– А чей же тогда? Ну мне все равно, я буду писать об этом статью.
– Потерпите немного, от этого ваша статья будет только лучше. Вы говорили мне о сообщении Агентства новостей?
– Вот оно. Я читаю:
"Бывший полковник царской армии Кирилл Лопухин – в настоящее время ночной сторож предприятия Крезо – вчера явился в комиссариат полиции нашего города. Узнав о смерти Ивана Костенко, который служил под его командованием, а также и генерала Горопова, он счел нужным сообщить, что в тот же день получил письмо от своего бывшего подчиненного. В этом письме Костенко писал полковнику, что он хотел бы его встретить, поскольку имеет серьезные сведения, относящиеся к исчезновению генерала Горопова в 1939 году. Полковник Лопухин, еще крепкий, обладающий вполне нормальной психикой старик, заявил, что он посчитал своим долгом перед страной, предоставлявшей ему убежище вот уже в течение тридцати лет, сообщить о получении этого письма полиции, но лично он не придает никакого значения его содержанию. Костенко, которого Лопухин хорошо знал, был глубоко травмирован исчезновением своего начальника и одержим мыслью, что кое-что знает об этом трагическом деле. "Костенко был верным псом, – сказал полковник, – на почве этой верности повредился рассудком, и я не удивляюсь, что он покончил с собой, хотя в его несвязном письме не было намека на его роковое решение".
– Вот так, – говорит Ковет, – все газеты получили эту депешу, и везде, кроме "Крепю", она пойдет в корзину. В самом деле, что она нам дает? Дает то, о чем мы уже догадывались. Что Костенко был не в себе от исчезновения своего шефа и что он был достаточно тронутым, чтобы себя уничтожить. И это глас "еще крепкого, обладающего вполне нормальной психикой старика", который подтверждает нам это. Чертова трухлявая развалина! Костенко не был чокнутым и в самом деле обнаружил что-то новое, касающееся исчезновения Горопова. Это ваше мнение, не правда ли, Бурма?
– Это и мое мнение. Фото у вас?
Он протягивает мне целую пачку снимков. Дает мне лупу. Я изучаю снимок скелета:
– Да, – говорю я, – это должна быть она. "Хромой герой" получил пулю в ногу, которая разбила ему бедренную кость. Сегодня утром я принял это пятно за результат плохого качества позитива, но на самом деле это, безусловно, серебряная пластинка из тех, которые употребляются в хирургии для соединения раздроблен ной кости. Это бедренная кость Горопова.
– Только бедренная кость? А остальное?
– Остов незнакомки, которая, возможно, была прекрасна как Элен, троянская Елена, а также другая, Брижит Бардо и Лоллобриджида, вместе взятые; безымянный скелет, который Костенко купил на аукционе с довольно безумной целью (он все-таки был немного тронутый, не надо спорить с этим), для своего рода возврата в прошлое, почувствовать себя опять студентом-медиком с блестящим будущим... будущим смазчика лифтов.