Страница 6 из 32
Я записал номер, но звонить не стал, так как время, указанное пузаном, уже прошло. Впрочем, в отеле Ломье тоже не было.
Некоторое время спустя, когда на террасе ресторана "Фукетс" мы встретились с Марком Коветом, он немного нервничал.
– Тачка с вами? – спросил он вместо приветствия.
– Она перед вами. Но хотел бы я знать...
– Старина, если этот фильм, который мы идем смотреть, будет таким, как о нем говорят, то я хотел бы быть первым, кто поздравит Люси Понсо и возьмет у нее интервью. Мощная статья в перспективе.
– И для этого вам нужна тачка? Разве Люси Понсо не будет присутствовать на презентации фильма?
– Нет, – ответил журналист, понизив голос и искоса оглядев наших соседей на террасе. – Нет. Она безумно трусит. Господи Боже мой! Поставьте себя на ее место. Уже пятнадцать лет о ней никто ничего не слышал; она не видела своего имени ни на одной афише. И она до сих пор сомневается, что все с ней случившееся – правда. И не хочет верить, из суеверия конечно, всему тому, что ей рассказывают, что ее талант не изменился и т. д., и т. п. Знаете, старина, сегодня вечером ее ждет триумф, и я знаю, по крайней мере, трех продюсеров, которые только и ждут конца просмотра, чтобы бросить ей под ноги горы золота, лишь бы она согласилась подписать с ними... (Он потер руки, словно он сам воспользуется этими изумительными контрактами). Сегодня вечером для меня, Бюрма, никаких баров. В то время, когда банда идиотов набросится на Жака Дорли, режиссера фильма, я рвану к Люси Понсо. Она живет в маленьком особнячке, вернее в небольшой вилле, которая является пристройкой к особняку рядом с Парком Монсо. Послушайте... Понсо... Монсо... это рифмуется. Свою статью я начну с поэтической нотки. Теперь вы понимаете, почему мне нужна ваша тачка, Бюрма? Мне надо быстро подсуетиться.
– Я поеду с вами, – сказал я. – Мне совсем не улыбается, чтобы вы ее угробили.
В холле кинотеатра "Голубая лента", украшенном соответственно случаю, я напрасно искал Денизу Фалез среди элегантных зрителей и знаменитых кинодеятелей. Ковет, в свою очередь, бросал бдительные взгляды направо и налево, чтобы вовремя смыться от Рабастена и ему подобных. В этот вечер никакой билетерше не пришло в голову нас разлучать, и моей соседкой справа оказалась красивая дама – насмешливая кинозвезда Жаклин Пьерре.
"Хлеб, брошенный птицам" не был захватывающим кинофильмом. Сценарий попахивал нафталином, а актерам, занятым в диалогах, надо было бы выпить по чашке крепкого кофе, чтобы вдохнуть в эту бездарь больше жизни. Но мизансцены Жака Дорли были добротными, игра Люси Понсо превосходила все ожидания. За пятнадцать лет бездействия ее талант ничуть не поржавел, и она казалась такой же молодой, какой я видел ее в "Раненом ангеле", – фильме, который не молодил никого. Когда слово "КОНЕЦ" возникло на экране, публика, стоя, устроила бурную и долгую овацию.
– Поехали, – сказал Марк Ковет.
Мы спешно покинули здание кинотеатра. Перед сеансом мне удалось припарковать машину прямо у входа. Мы быстро уселись, и я рванул с места. Жаркое лето продолжалось – ветер от быстрой езды трепал нам волосы, ничуть не освежая. И тем не менее, ночь была прекрасна. Я думал о Денизе Фалез и о тех штуках, которые вместо таланта поддерживали ее статус, пока, разумеется, держались сами. И в то же время было приятно осознавать, что талант, настоящий талант, восстанавливает свои права даже тогда, когда он долгое время был в загоне...
– Стоп, – сказал Ковет, – приехали.
Вилла, возвышающаяся перед нами, была кокетливым строением в стиле Ренессанса, отделенным от улицы небольшим садом. В одном окне на втором этаже был виден свет.
– О'кей, – выдохнул журналист, – мы первые.
Он выпрыгнул из машины и повис на шнурке, приводящем в действие колокольчик. Потом, когда до него дошло, что калитка полуоткрыта, он не стал ждать ответа и бросился вперед по аллее, усыпанной гравием, со смелостью парня, который считает, что ему все можно. Будучи противником любой потери времени, он уже сжимал в руке блокнот и авторучку. Я следовал за ним, и, когда мы поднялись на крыльцо, ни одна живая душа все еще не отреагировала на звон колокольчика, возвещающий о нашем визите. Редактор "Крепюскюль" нашел и вдавил со всей силой кнопку дверного звонка. Зазвонило где-то далеко, очень далеко. И потом, когда мой приятель отпустил кнопку, – тишина. Ничего, кроме тишины. Потом эта тишина была нарушена порывом ветра. Недовольно зашелестели листья деревьев Парка Монсо. Ветер был теплым, жара держалась, может быть, даже усилилась. Я вынул из кармана платок и вытер лоб.
– Никого, – проворчал Марк Ковет. – Меня надули, подсунули неверную информацию...
Я отступил назад, поднял голову и посмотрел на фасад.
Окно на втором этаже все еще было освещено.
– У нее есть прислуга? – спросил я.
– Ничего не знаю. Если и есть, то она не торопится.
– А она, случайно, не оглохла с возрастом?
– Ничего не знаю.
Он опять принялся давить на кнопку. Звонок мне показался другим, чем был в первый раз, – жидким, неприятным, как бы ироничным.
– Вот те на! – воскликнул вдруг журналист.
Он машинально надавил на дверь, и она стала поворачиваться на своих смазанных петлях.
– Раз уж мы дошли сюда, пошли дальше, – сказал я. Мы вошли в темную прихожую.
– Мадемуазель Люси Понсо! – позвал Ковет. – Это пресса! "Ле Крепюскюль". Триумф, мадемуазель... Настоящий триумф...
Слова потерялись в недоброжелательной тишине, в липких потемках.
– Надо посмотреть наверху, – сказал я. – Там, где горит свет.
Мы поднялись по лестнице. Луч света пробивался из щели под дверью. Эта дверь оказалась незапертой, как и все те, что мы уже прошли, и привела нас в уютную, роскошно обставленную комнату. Одна стена была занята книжными полками с дорогими безделушками наверху. На маленьком столике стоял телефонный аппарат. На стене застенчиво тикали маленькие ходики. Две большие книги в кожаных переплетах валялись на пушистом шерстяном ковре, как бы брошенные хозяйкой в припадке усталости. Как я установил позже, первая книга была подшивкой уже несуществующих киножурналов, вторая – подшивка пожелтевших газетных вырезок со статьями, воспевающими кинозвезду в зените славы. По обе стороны книжных полок висели портреты Люси Понсо, подписанные именами прославленных художников. Там и здесь на глаза попадались застекленные фотографии актрисы в период ее триумфа, позирующей в одиночку или со своими коллегами по профессии. Сама актриса лежала на кровати с закрытыми глазами, с лицом, освещенным изящным светильником. Это была старая женщина, старее, чем было записано в ее метрике, гораздо старее, чем та актриса, которую я видел на экране кинотеатра "Голубая лента" всего четверть часа тому назад. На ней была шелковая пижама, расшитая вышедшими из моды узорами в дешевом китайском стиле. Ее крашеные волосы составляли подобие бесформенной подушки для ее исхудавшего с землистым цветом лица.
– Будь оно все проклято! – выдавил из себя Ковет, сжимая в руке блокнот и авторучку.
– Она не умерла, – сказал я.
Но и хорошим ее состояние тоже не было. Пульс едва прощупывался, дыхание было слабым, хотя и частым, как будто она спешила. Она могла и поспешить. Ей оставалось недолго.
Глава четвертая
Тень сомнения
Я протянул руку к телефону, и можно было поклясться, что он только и ждал этого жеста, чтобы зазвонить. Я снял трубку:
– Алло!
– Алло! Э-э-э... (похоже, что мой собеседник был удивлен, когда услышал мужской голос на другом конце провода) ... Э-э-э... я попал к мадемуазель Люси Понсо?
– Кто говорит?
– Норбер, ассистент Жака Дорли. Я...
– Кто вам нужен?
– Мадемуазель Люси Понсо.
– Очень жаль, папаша. Мадемуазель Люси Понсо здесь нет.