Страница 12 из 13
Время для рассматривания осадных работ у Москаля-чародея имелось. Жизнь в Созополе устаканилась, его ценные указания испрашивались редко, опытнейшие казацкие руководители прекрасно справлялись и без них. Затевать разброд и шатания перед огромным вражьим войском никто не спешил. Даже под низким покрывалом плотных облаков, с которых то и дело лило, можно было рассмотреть в подзорную трубу вражеский лагерь. И наблюдаемое там характерника радовало.
«Однако я молодец. Особенно гадостную гадость врагам придумал, сидеть в лужах при холодрыге и сильном ветре – только, чего уж там, именно врагу и пожелаешь. Еще неделька-другая – и ни в кого стрелять не надо будет, сами посдыхают. Ох, и нелегко им приходится – отсюда можно рассмотреть, что многих трясет от кашля. А вот костров-то для такой погодки у них маловато, вряд ли успевают просушить одежду. Ай да Аркашка, ай да сукин сын! Да простит меня тень Александра Сергеевича за наглый плагиат».
И проблемы во вражеском лагере Аркадий, находящийся в тепле, сытый, уверенный в сытных обедах и ужинах на ближайшую перспективу, сильно недооценивал. Смерть уже собирала, пока в основном среди полуголодных, с ослабленным иммунитетом райя обильную жатву. Однако ими она не ограничивалась, мерли чем дальше, тем больше воины – сипахи, янычары, топчи… Сотни покойников в сутки уже прибавлялись, причем с каждым днем их число росло. Иезуитская выходка казаков с обезлюдниванием округи и вырубкой деревьев обрекала осаду на неудачу. Издали возить дрова для варки пищи и обогрева на такую массу людей во всех смыслах ослабленной турецкой армии оказалось не по силам. А ведь еда, причем не только прошлогодняя солома, но и зерно, нужна была и животным. Как таскавшим эти самые дрова за десятки верст, так и боевым коням гиреевской кавалерии. Несчастные лошади и быки также мерли в большом количестве, оттягивая своей смертью начало голода среди людей.
Убивали осаждающих не только простудные заболевания. В их лагере вовсю гуляла и дизентерия: находилось достаточное количество неосторожных, готовых при жажде попить из лужи. Вот малоактивные в холод микробы и отогревались в их желудках, благо иммунитет у голодающих, лишенных витаминов людей ослабел.
Заметили с бастионов и продвижение больших отрядов конницы на север. Помешать им осажденные не могли, даже разведать, сколько всадников и куда отправились, были не в силах. Шторм то немного утихал, то опять усиливался, но волнение до приемлемого для каторг уровня не снижалось. Оставалось ждать и готовиться к штурму.
Попытка больших конных отрядов прорваться в Валахию или поживиться чем-то на западе Болгарии не удалась. Болгары, те, кто не пожелал переселяться на север, успели понастроить крепостей, для конницы неприступных, а перевалы надежно охранялись валашскими гарнизонами в мощных укреплениях. Султану оставалось одно – взять штурмом Созополь, в котором, как он знал, имелись большие запасы продовольствия. Сожалея, что ночной штурм не удался, турки копили возле осажденного города пехоту, подтягивали туда расходный материал – райя. О минном поле и глубоком рве Ислам знал, их и должны были ликвидировать ненужные ему голодные рты, уменьшая, таким образом, и проблему нехватки продовольствия.
Уже на второй день осады Аркадий заметил во вражеском лагере сумятицу. Орта не орта, но несколько десятков янычар в красных доламах (куртках), легко опознаваемых по головным уборам, юскуфкам, устроили митинг возле одного из больших шатров с охраной из тех же янычар, но в синих доламах, все сплошь с челенками (гребнями) – знаками доблести – на шапках. «Красные» норовили прорваться в шатер, «синие», выстроившись в два ряда и держа в руках ружья, этому препятствовали. Обе стороны конфликта, несмотря на погоду, быстро разогревались и возбуждались, но… тут с неба ливануло как из ведра, видимость резко ухудшилась, и узнать, чем все закончилось, не удалось.
На следующий, третий день осады особо приглядываться нужды не было. Кучки, кучи и целые толпы, часто с признаками явного возмущения, собирались или перемещались между шатрами и палатками. При виде дружно разеваемых ртов – подзорная труба дала неожиданно хорошую картинку – у наблюдателя даже слуховая галлюцинация возникла. Ему послышалось: «Хейя, хейя».
Разумеется, никто здесь забитой противнику шайбы не жаждал, но Москаль-чародей невольно потряс головой и улыбнулся про себя. Он с удовольствием бы предпочел соревнование за голы и очки битве не на жизнь, а на смерть. Вот только никто его о предпочтениях не спрашивал.
«С другой стороны, нехрен бога гневить. Были у меня разные варианты, кому служить в этом мире, легко мог спрыгнуть в Москву, Варшаву или Стамбул. Третий вопрос – что меня там ждало… но выбор я сделал сам. И по месту и цели в этой жизни. Пенять и жаловаться не на кого».
Раза три оттуда раздавались звуки ружейной стрельбы, однако узнать об их зачинщиках и итогах пока не представлялось возможным. Минное поле и шторм напрочь исключали засылку разведчиков во вражеский лагерь, одновременно блокируя путь для возможных перебежчиков. Рисковать не только жизнями разведчиков, но и экипажем корабля для вылазки было слишком авантюрно. Хотя и сомнения быть не могло: кинь Москаль-чародей клич на такое дело, добровольцев нашлось бы на все три имеющиеся в наличии каторги.
Оставалось злорадствовать вражеским неприятностям (слаб человек) и ждать. Последнее, в полном соответствии с народной мудростью, было особенно тяжело: ведь повлиять на ход событий, безвылазно сидя в крепости, затруднительно. Но можно. Если очень хочется.
«Если у врага беспорядки, то почему бы не добавить для них поводов? Пребывать в месте, обстреливаемом врагом, не имея возможности ответить – очень серьезное испытание для нервной системы, а жестокого Мурада, способного заставить своих воинов не замечать вражеские выстрелы, уже нет. Посмотрим, как справятся с подобной ситуацией нынешние лидеры Турции».
Срочно собрав наиболее авторитетных атаманов и полковников, Москаль-чародей озаботил их новой задачей – ведением по врагу беспокоящего, нечастого (порох стоило поберечь) огня. Рассчитывая, что при такой погоде турки и ответить толком не смогут, а нервы у них не железные. У казаков же, в бастионах, порох сухой, и километр-два для их пушек – не расстояние.
Атаманы предложению, а не прямому приказу начать выборочный отстрел врагов откровенно обрадовались. Серьезные, а то и хмурые их физиономии повеселели, в каземате раздались соленые казацкие шуточки и смешки. Расходились все в куда лучшем настроении, чем сходились. Однако полковник Тимофей Бугаенко покидать помещение не спешил.
Здоровенный, всего пальца на три ниже Аркадия, но более широкий в плечах и объемный в груди, одетый – как все – в жуткое, воняющее протухшей селедкой тряпье (мера против вшей), Бугаенко явно пребывал в нерешительности, лихому казаку несвойственной.
– Ну, говори уж, раз собрался, – подтолкнул его Москаль-чародей.
– Ну, понимаешь… ну, дило таке…
– Да не мнись ты, как девка на выданье. Не к лицу казаку так себя вести. Пришел – рассказывай.
Тимофей набычился в полном соответствии с кличкой, превратившейся в фамилию, поморщил нос, зыркнул из-под солидных надбровных дуг, будто звереющий бугай, однако резко ответить собеседнику не решился. Даже самые храбрые, а другие полковниками тогда у казаков не становились, рисковать попусту не любили. А нарываться на ссору со знаменитым характерником, к тому же любимцем Хмельницкого – это ж совсем тормозов не иметь.
– Бида у мене, Москале… – никак не мог добраться до сути атаман, хотя, судя по голосу, волновала его тема беседы чрезвычайно.
– И какая? Да говори, чего уж, ведь не по пустяку пришел.
– Да, уж точно не по пустяку. Проклятый я, и нихто этого прокляття зняты не може… Вот и набрався духу тебе попросить, балакають, ты знатный колдун. К кому ни обращался, либо проклятия совсем не видит, либо снять не может.
«Назвался груздем – полезай в кузов. Мне только танцев с бубном для полного счастья и не хватало. Странно, что он у других характерников ничего не добился».