Страница 99 из 105
В 4.55, как раз после наступления рассвета, «Энола Гэй» встретилась над Иводзимой с двумя В-29, которые должны были ее сопровождать, и, выстроившись широким клином и сохраняя полную радиотишину, три огромных самолета взяли курс на северо-запад в направлении японского острова Сикоку. После этого Тиббетс вызвал всех членов экипажа по селекторной связи. С этого момента, сказал он, каждый из них должен постоянно находиться у своего аппарата, а когда они достигнут берегов Японии, все селекторные переговоры будут записываться.
— Это для истории,— пояснил Тиббетс.— Так что следите за своим языком. Мы несем первую атомную бомбу.
Это был первый раз, когда большинство членов команды услышало это фразу.
В 7.09 далеко впереди них самолет разведки погоды «Страйт Флэш» достиг пригородов Хиросимы. Над Японией, насколько хватало глаз, стояла сильная облачность. Однако несколько минут спустя над городом небо прояснилось, и он стал хорошо виден. С той точки, откуда «Энола Гэй» должна была сбросить свой смертоносный груз, город внизу был так хорошо виден, что летчики могли разглядеть зеленые пятна растительности. Десятимильный просвет в густых облаках был словно знаком судьбы, обрекающей город на уничтожение.
В 7.25 со «Страйт Флэш» передали по радио сообщение о ситуации с заключением: «Совет: бомбить как основную цель». Расшифровав радиограмму, Тиббетс повернулся к стоявшему рядом штурману Теодору Ван Кирку и сказал: «Хиросима».
В 7.50 «Энола Гэй» пересекла черту побережья Сикоку, и экипаж облачился в свои защитные противозенитные костюмы. На пульте мониторинга было видно, что все электрические контуры бомбы находятся в порядке и какие-либо радиопомехи со стороны японцев отсутствуют.
К 8.09 в просвете между облаками обозначились очертания Хиросимы.
— Сейчас начнем заход на цель,— объявил по внутренней связи Тиббетс.— Как только услышите звуковой сигнал, не забудьте надеть очки на время вспышки.
Все члены экипажа имели специально изготовленные защитные очки на кристаллах хины, которые пропускали только один цвет, лиловый.
Лежавшая внизу Хиросима, открытая и беззащитная, предстала глазам бомбардира майора Тома Фереби, смотревшего на нее через бомбовый прицел с высоты 31 600 футов, уже знакомой по снимкам аэрофоторазведки. Точка прицеливания — центр главного моста через самый широкий рукав реки Ота — приближалась к кресту нитей прицела.
— Я поймал ее,— наконец сообщил Фереби и приступил к установлению автоматической синхронизации взрывного устройства бомбы, до сбрасывания которой теперь осталась только одна минута. Через сорок пять секунд он передал по связи звуковой сигнал, означавший, что через пятнадцать секунд произойдет бомбосбрасывание.
В 8.15 плюс семнадцать секунд створки бомбового отсека раскрылись, и самолет, мгновенно облегченный на десять тысяч фунтов, дернуло вверх. Тиббетс накренил машину вправо на шестьдесят градусов и стал резко разворачиваться на сто пятьдесят восемь градусов. Вираж был таким крутым, что фюзеляж бомбардировщика заскрипел.
Торопливо предупредив Боба Карона, хвостового стрелка, чтобы он сообщал обо всем, что увидит, Тиббетс начал мысленный отсчет сорока трех секунд. Каждое мгновение казалось бесконечным.
— Уже видно что-нибудь? — спросил он стрелка примерно через тридцать пять секунд.
— Нет, сэр,— послышалось из динамика.
Первый лейтенант Моррис Джеппсон, сидевший за пультом, с которого велся контроль за электрическими контурами бомбы, начал собственный отсчет и теперь уже был близок к концу: 40... 41... 42... Джеппсон остановился. «Не взорвалась»,— мелькнуло у него в мозгу.
В тот же самый момент мир перед глазами Боба Карона обратился в лиловую вспышку. Его глаза непроизвольно зажмурились под очками. Я, должно быть, ослеп, подумал он. Даже когда он смотрел через очки прямо на солнце секундой ранее, его было видно совсем слабо.
Карон был слишком потрясен в первые мгновения, чтобы сообщать что-то по внутренней связи. Он продолжал смотреть на взрыв, который за промежуток времени слишком короткий, чтобы его можно было измерить секундомером, превратился в огненный шар 1800 футов в диаметре и с температурой в центре сто миллионов градусов.
Хиросимы больше не существовало.
Сигнал отбоя в Хиросиме, прозвучавший 6 августа в 7.31 утра, мало что изменил в темпе жизни города. Большинство людей были слишком заняты, или слишком ленивы, чтобы уделять тревоге внимание. Удаление одинокого высоколетящего В-29 — самолета метеоразведки — вызвало среди населения не больше движения, чем его появление 22 минуты назад.
В 8.15 те немногие люди в Хиросиме, которые заметили появление новых, летевших клином самолетов, увидели, как в небе раскрылись три парашюта — с самолета-лаборатории сбросили приборы, которые должны были измерить и передать интенсивность и радиоизлучение вспышки. Глядя на парашюты, японцы оживились, думая, что с вражескими самолетами что-то не в порядке, и их экипажи начали спасаться.
Три четверти минуты в ясном небе над городом висели лишь три белых парашюта. Затем внезапно, безо всякого звука, над Хиросимой не стало неба.
Те, кому удалось пережить первое мгновение атомного взрыва над Хиросимой, вспоминали очень яркий и чистый свет, ослепляющий, поражающий воображение и внушающий благоговейный ужас красотой и многоцветием. Один очевидец описывал вспышку, которая из белой, увеличиваясь и распускаясь, стала розовой, а затем голубой. Другим казалось, что они видели «пять или шесть ярких цветов». Некоторые увидели просто «золотые вспышки» среди белого света, что вызвало у них ассоциацию — и это было, наверное, наиболее распространенным описанием — с огромной фотографической лампой-вспышкой, полыхнувшей над городом. Все впечатления были зрительными. Если и был какой-то звук, то его никто не запомнил.
Тысячи же людей вообще ничего не увидели. Они просто были обращены в пепел на том месте, где стояли, лучистым жаром, превратившим центр Хиросимы в гигантскую печь. Тысячи других жили дольше них, наверное, на секунду или две, чтобы быть изрезанными битым оконным стеклом, осколки которого неслись взрывной волной, или погибнуть под стенами, балками, каменными обломками или другими частями рухнувших строений, оказавшись на их пути.
Из-за определенных факторов и их сочетания произошли большие разрушения, чем рассчитывали ядерные эксперты. Во-первых, это точность бомбометания. Майор Фереби осуществил прицеливание почти совершенно: несмотря на то обстоятельство, что ее сбросили с быстролетящего самолета за три мили, если мерить по земле, и почти за шесть миль по воздуху, бомба взорвалась на расстоянии чуть больше двухсот ярдов от установленной точки прицела.
Затем — время взрыва. По всей Хиросиме тысячи печурок были полны горящих углей из-за готовящегося завтрака, и почти каждая печка, опрокинутая мощной взрывной волной, превращала в факел построенный из дерева и бумаги дом. Оппенгеймер предполагал, что большинство жителей будет находиться в бомбоубежищах, и оценил предстоящие потери японцев в 20 000 человек. Но специальной тревоги не прозвучало (небольшие соединения самолетов много раз пролетали над городом, не сбрасывая бомб), и большинство людей спокойно продолжало заниматься своими делами. Как следствие этого, число жертв составило более 70 тысяч человек.
За начальной вспышкой последовал целый ряд смертоносных эффектов. Сначала возник жар. Он длился всего лишь мгновение, но был таким сильным, что плавилась черепица на крышах, выжигались кристаллики кварца в гранитных блоках, на расстоянии почти двух миль обуглились обращенные в сторону взрыва поверхности телеграфных столбов, а находившиеся поблизости люди превратились в черные силуэты на асфальте и каменных стенах.
В десяти милях от города мэр Кабэ, стоя в своем саду, отчетливо ощутил на лице жар, а кожа обгорала даже за две с половиной мили от эпицентра. А в полутора милях на оказавшейся под тепловыми лучами странице с типографским текстом с белой бумаги полностью выжглись все черные буквы. На сотнях женщин выгорели темные части их кимоно, светлые же остались необожженными, а на коже четко отпечатались, точно татуировки, цветные узоры с них.