Страница 4 из 183
Потом, преклонив колено в исповедальне, Русудан долго доказывала патриарху, как выгодно греческой церкови помочь Георгию Саакадзе возвеличить единоверное грузинское царство…
Не тайна, что папа римский лелеет мысль окатоличить Грузию. Одобряет такое и султан, ибо цель его разобщить Грузию. И шах Аббас не против католиков, ибо цель его подавить стремление Русии взять под свою сильную руку Иверский удел богоматери.
Патриарх, заметно восхищенный умом и тактом Русудан, охотно наставлял ее. Как бы ни было сложно хождение по запутанному лабиринту турецкого полумесяца, в Стамбуле иным способом нельзя приблизиться к желанной цели и на один локоть.
После легкой трапезы в малой палате Русудан велела Омару внести хурджинчик, наполненный монетами, и ларец с драгоценными украшениями для божьей матери. Русудан просила принять даяния для нужд храма и не оставлять Моурави без пастырского благословения и мудрых советов.
Патриарх, растроганный не только щедростью Георгия Саакадзе, сколько волнением Русудан, твердо обещал ей, что в Картлийском царстве католикос встретит Великого Моурави с почетом.
Витая лесенка вела к кафедре проповедника, увенчанной беломраморным голубем. Здесь Кирилл Лукарис счел возможным перейти к делам Стамбула.
Внимательно слушала Русудан, стараясь запомнить имена везиров и пашей; одних необходимо задабривать подарками, вниманием, а других избегать или держать в полном неведении, не поднимая и краешек полога над планами Георгия Саакадзе…
Внезапно патриарх опустил руку на голубя, как бы взывая к небу; в голосе его слышался гнев:
— Дочь моя, передай Моурави: особенно следует опасаться двух недостойных доброго слова. Первый из них Хозрев-паша, женатый на Фатиме, сестре султана. Везир этот — злобный завистник и стяжатель чужих богатств. А также избегай коварную Фатиму, — опасайся раздразнить змею.
И да сохранит Христос воина Моурави от де Сези, — это второй недостойный. Посол франкского короля, он прислан не иначе как сатаной. Двуликий и изворотливый де Сези не брезгает никакими средствами для своего обогащения. Не пощадят они оба и брата для достижения своих черных целей. Эти служители ада за золото способствуют еретикам Габсбургам, неправедным цесарям, поработить истинно христианские страны. Со мною у везира и посла великая вражда, ибо я помогаю борющимся с нечестивыми Габсбургами. Моурави у де Сези и Хозрева на примете, ибо Габсбургам выгодна сейчас война с шахом Аббасом.
— Святой отец, не разумно ли опасаться и других чужеземных послов? В Исфахане многие стремились расположить к себе Георгия Саакадзе.
— Нет, достойная дочь святой церкови, другие послы не опасны, ибо нет им дела до Великого Моурави. Иная забота у них, она и меня отягощает. Поэтому я поддерживаю в Константинополе дружеские отношения с послами Англии, Голландии, Венеции, а по воле божьей и ко благу единомыслящих, обмениваюсь тайными и явными посланиями с королем Севера — шведским Густав-Адольфом и с королем Трансильвании и земель Венгрии — Бетлен Габором. Здесь сходятся не одни корабли государств мира, а и все нити политических интриг, концы их я крепко держу в своей деснице… Но… — прервал свою речь Лукарис, — дочь моя, понятен ли тебе смысл слов моих?
— Слушаю тебя, святитель, и безмерно восхищаюсь! Ты, патриарх вселенский, не ограничил себя церковными делами, ибо людям нужна не только святая молитва, не только хлеб насущный, но и торжество над врагами.
Кирилл Лукарис внимательно посмотрел на Русудан. «Как грозно сдвинулись брови, и тени легли на суровое чело. Не много в ней от голубя милосердия, больше от орлицы мести…»
— Еще передай Георгию Саакадзе, что крепче иных дружб моя дружба с Московией — и по кресту она, и по делам царства. Я в частой переписке с ясносолнечной Русью. Да проникнется и Великий Моурави верой в доброжелательство единоверной державы. Ищущий да обрящет! Все единоверные да прибудут под сень благословенного царства, ибо нет сейчас мужа достойнее и мудрее патриарха всея Русии Филарета, как нет государства, растущего силой и землей так успешно, как государство Московское… — Помолчав, патриарх добавил: — Если совет мой станет необходим, пусть бесстрашно прибегнет ко мне Георгий Саакадзе. Помогу. Но разумен Моурави: поймет, что временно ему нет пользы явно посещать Урочище рыб за Силиврийской заставой. Пусть пришлет к старцам соратников из «Дружины барсов»… — Лукарис засмеялся, и лицо его стало круглыми добрым. — Не удивляйся, дочь моя: хотя ваши двери крепко закрыты для посторонних, но я ведь не чужой? А кто хочет узнать, тому замысловатые запоры не препятствие. Если вести доходят через моря и пустыни, через горы и леса, то длина улицы и осторожных не спасет. Но не тревожься, дщерь доблестного князя Нугзара Эристави, лишь самое хорошее о Доме Георгия Саакадзе поведала княжна Магдана на исповеди епископу.
— О святитель, ведь исповедальня священна и оглашать…
— …тайну исповеди не подлежит? Ты это хотела сказать, дочь моя? И не ошиблась: ни одна душа не должна проникнуть в святая святых… Но есть обход… — Лукарис прищурился.
Русудан не могла понять, шутит он или хитрит.
— Священник исповедует прихожан, — продолжал патриарх, вновь опустив руку на голубя и этим как бы подчеркивая свою связь с небом, — я исповедую священника и, не разглашая исповедь, действую на благо божьего или мирского дела. Мы, последователи истинной веры, чисты в своих помыслах. А вот… да не снизойдет покой на вероисказителей католиков! Это они превратили исповедальню в копилку выгодных тайн. Они держат в руках своих королей и рыцарей, благородных жен, владетельниц сердец знатных любовников. Они властвуют над городами и деревнями, над бедными и богатыми. О, иезуиты цепки и беспощадны. И они всеведущи, ибо духовные дочери грешат болтливостью, — единственный грех, который иезуиты не засчитывают им. А слуги? Это неисчерпаемый поток черной и белой воды. Их не считают себе равными, а потому говорят при них обо всем, а те разглашают все, что даже утаили их господа. И весь этот бесплатный легион вольных и невольных лазутчиков отдает в руки иезуита судьбы властелинов, завоевателей, негоциантов и мореплавателей.
— Если так, святитель, го жизнь становится тягостной. Приходится опасаться, даже своей тени. Слава пречистой влахернской божьей матери, мой дом огражден от продажных слуг!
— О дочь моя! Твой дом достоин зависти, но… разве самый честный и преданный слуга не бывает иногда причиной больших несчастий?
— Нет, святитель, я могу ручаться за моих слуг, ибо они — моя семья. Любовь их к дому Великого Моурави безгранична.
— Это мне ведомо, — произнес Лукарис, обводя проницательным взглядом свод храма. — И в поучение я расскажу тебе притчу о капле воды, превратившейся в судоходную реку. Совсем недавно у священника исповедалась одна из твоих служанок. Грехи ничтожные, и, не дослушав их, можно было б отпустить кающуюся. Но каждый вздох, возникший в доме Великого Моурави, должен быть примечен.
— Кем, святитель?!
— Теми, кто хочет быть полезен Георгию Саакадзе. И воистину, так искренне кающуюся — жалко. Она плачет, тяжелый грех у нее на душе. Разбила глиняный кувшин и более недели хранила это в тайне. Почему? Что стоит глиняный кувшин? Но, узнав о проступке служанки, правительница твоего дома, Дареджан, побледнев, закричала: «Негодная! Лучше бы ты весь турецкий фаянс перебила, можно новый купить, но разбить кувшин из Носте?! О господи, за это мало палкой поколотить! Где, скажи, грязноносая, где я куплю ностевский кувшин? Ты понимаешь, сестра ишака, его и за золото здесь не достанешь!..» Дочь моя, да убережет провинившуюся Христос от покаяния в подобном грехе перед иезуитом. Неисчислимые бедствия обрушились бы на твой дом.
— Почему?! Клянусь, не вижу причин.
— Подумай, недоброжелатель Георгия Саакадзе непременно донесет турецкому эфенди: «Дом Саакадзе — вражеский дом, ибо простой глиняный кувшин из Грузии они ценят дороже всех антиков Стамбула». Молва быстронога, она тянется и в ширину, и в длину… И уже жужжат, подобно осе, во всех ушах разговоры о презрении грузин к турецким законам: недаром притаились за крепкими стенами, ни одного турецкого слуги не взяли, сразу видно — злоумышляют против мечети… Зашумят и базары, ибо уже уверены, что Моурав-бек хочет вместо дорогих изделий заполнить лавки глиняными кувшинами… Гаремы тоже позлорадствуют: «О аллах, как заносчива жена Моурав-бека! Носилки останавливает лишь у дверей гаремов видных пашей». Невидные паши, конечно, поспешат уведомить Диван о непонятной надменности Моурав-бека. Тут третий везир многозначительно заметит: «Не рискованно ли доверять пришельцу?» Диван, хмурясь, начнет обсуждать: не опасно ли поручать войну коварному грузину? И вот первый везир уже почтительно доносит султану о желании Моурав-бека уничтожить все истинно турецкое и внедрить в орты янычар персидские правила ведения боя и что исподволь обещает он чаушам за послушание глиняные кувшины, наполненные золотом. Нелепость, но султан поверит, ибо во что верить, если не в сказки? И еще: если весь Константинополь кипит, то султан должен возглавить гнев правоверных. И вот Моурави уже отстранен от воинских дел, он уже не полководец. Хорошо еще, если султан не изгонит его из страны, а позволит сражаться вместе с «барсами», как простому воину. Видишь, как ручей превращается в реку? Сначала ручеек едва пробивается из какой-то щели, воды едва хватает курице на глоток, лотом, по мере течения, другой ручеек присоединяется, потом третий, четвертый, вода бежит, захватывает новые ручейки, речки, народ спешит лодки спустить, плывут, купаются. Внезапно река врывается в озеро, размывает его берег, подхватывает застоявшуюся воду, несется к другой реке, соединяется со второй, третьей. И вот уже по широкому морю, образованному из десятков рек, несутся корабли с товарами, галеры с войском… Шумит неумолчно вода… Так в исповедальне глиняный кувшин может быть по велению рока превращен во вместилище непоправимых несчастий.