Страница 28 из 45
Все знали, что Джей китаец и родился в Китае — но в этом городе иностранцы отнюдь не были редкостью. Когда Крыса учился в старших классах, в одной футбольном команде с ним играли два китайца — один в нападении и один в обороне. Особого внимания на них никто не обращал.
— Без музыки скучно! — сказал Джей и бросил Крысе ключ от музыкального автомата. Крыса выбрал пять песен и вернулся за стойку к своему пиву. Из динамиков полилась старая мелодия Уэйна Ньютона.
— Ничего, что я тебя задерживаю? — спросил Крыса.
— Без разницы. Все равно никто не ждет.
— Один живешь?
— Ага...
Крыса вытащил из кармана сигарету, разгладил ее и закурил.
— Только кошка, — сказал Джей. — Старая уже, правда... Но поговорить с ней можно.
— Она у тебя что — говорящая?
Джей покивал.
— Мы ведь с ней очень давно друг друга знаем. Я ее настроение понимаю, а она мое.
Крыса помычал с сигаретой во рту. Музыкальный автомат зашипел иглой и сменил пластинку на «Макартур-Парк».
— Слушай, а кошки о чем думают?
— О разном... Вот мы с тобой о чем думаем?
— Да уж, — засмеялся Крыса.
Джей тоже засмеялся. Помолчал немного, поводил пальцем по стойке.
— Она у меня однорукая.
— Однорукая?
— Я про кошку. Хромая она у меня. Года четыре назад, зимой дело было, пришла домой вся в крови. Вместо лапы — месиво, как мармелад.
Крыса поставил стакан на стойку и взглянул на Джея.
— А что с ней случилось?
— Не знаю. Сначала думал, под машину попала. Но на это непохоже. Колесом так не раздавит — так можно только тисками зажать. Просто в лепешку превратили. Может, кто-то специально мучил...
— Специально? — не веря своим ушам, переспросил Крыса. — Что за ерунда? Кошкину лапу... Зачем?
Джей постучал кончиком сигареты по стойке, вставил в зубы, закурил.
— Верно, какая необходимость калечить кошку? Кошка послушная, ничего от нее худого... Оттого, что изуродуешь ей лапу, ничего не выиграешь. Бессмысленно это, дико. Но такого беспричинного зла в мире — целые горы. Мне не понять, тебе не понять — а оно существует, и все тут. Можно сказать, мы среди этого живем.
Глядя в стакан, Крыса еще раз покачал головой:
— Мне этого не понять никогда...
— Ну и ладно! Самое лучшее, что тут вообще можно сделать, — и не пытаться что-то понять.
С этими словами Джей выпустил струю табачного дыма туда, где обычно сидели посетители, а теперь было пусто и темно. Белый дым повисел в воздухе и бесследно растаял.
Некоторое время они сидели молча. Крыса безотрывно смотрел на стакан, о чем-то думая; Джей все так же водил пальцем по стойке. Музыкальный автомат добрался до последней песни. Сладкоголосые «Falsetto Boys» затянули соул-балладу.
— Слушай, Джей! — сказал Крыса, не отводя взгляда от стакана. — Я вот двадцать пять лет на свете живу — а чувство такое, что еще ни в чем не разобрался.
Некоторое время Джей, ни слова не говорил, рассматривая свои пальцы. Потом немножко ссутулился.
— А я сорок пять лет живу — и понял одну-единственную истину. Знаешь, какую? Такую, что человек при большом желании из чего угодно может извлечь урок. Из самых заурядных и банальных вещей извлечь урок всегда можно. Кто-то сказал, что даже в бритье присутствует своя философия. Собственно, никто в мире и не выжил бы, будь это не так.
Кивнув, Крыса допил три сантиметра пива, остававшиеся на дне стакана. Пластинка кончилась, музыкальный автомат щелкнул, и бар снова погрузился в тишину.
— То, что ты говоришь, вроде как и понятно, — начал было Крыса, но дальше слова у него не пошли. Он безуспешно попробовал что-то выдавить из себя, потом улыбнулся и поднялся из-за стойки. — Спасибо за пиво. Тебя домой подвезти?
— Да нет, не надо. Это ведь рядом, да и пройтись я люблю...
— Ну, спокойной ночи. Кошке привет.
— Обязательно.
Снаружи стоял холодный запах осени. Крыса направился вдоль улицы, хлопая ладонью по стволам деревьев. Дойдя до парковки, он долго, но рассеянно смотрел на цифры счетчика. Потом сел в машину и после недолгих раздумий поехал к морю. Вырулил на прибрежную дорогу, остановился у дома, где жила она. Примерно в половине окон еще горел свет. Кое-где сквозь шторы виднелись силуэты людей.
Окна ее квартиры были темны. Свет в спальне тоже не горел. Наверное, спит. Стало совсем тоскливо.
Волны шумели все громче. Казалось, они хотят перемахнуть через волнолом, добраться до Крысы и унести его вместе с машиной. Крыса включил радио, откинул спинку кресла, заложил руки за голову, закрыл глаза — и сидел так под бессмысленную болтовню диск-жокея. Он смертельно устал, разные неназываемые чувства не могли найти себе места и пропадали непонятно где. В облегчении склонив пустую голову набок, Крыса рассеянно слушал плеск волн, перемешанный с трескотней диск-жокея. Сон подобрался незаметно.
11
В четверг утром девчонки меня разбудили. Это произошло раньше обычного на пятнадцать минут — но я не огорчился. Побрился под горячей водой, выпил кофе, взял свежую газету, пачкающую руки типографской краской, и скрупулезно ее изучил.
— У нас к тебе просьба, — сказала одна из близняшек.
— Можешь в воскресенье машину достать? — спросила другая.
— Попробую, — сказал я. — А куда вы собрались?
— На водохранилище.
— На водохранилище?
Обе кивнули.
— И что там будет, на водохранилище?
— Похороны.
— Чьи?!
— Распределительного щита.
— Ах, да... — сказал я. И вернулся к газете.
Как назло, в воскресенье с самого утра моросил дождь. Впрочем, я имел очень смутное представление о том, какая погода наилучшим образом подходит для похорон распределительного щита. Близняшки про дождь ничего не говорили, и я тоже молчал.
В субботу вечером я одолжил у своего напарника небесно-голубой «фольксваген». «Что, подругу завел?» — поинтересовался он. В ответ я что-то промычал. Заднее сиденье «фольксвагена», на котором он возил сына, было все заляпано молочным шоколадом — как кровью после перестрелки. Кассет с роком не оказалось, и все полтора часа пути в ту сторону мы ехали без музыки, в полном молчании. Дождь методично усиливался и ослабевал, опять усиливался и опять ослабевал... Это было похоже на зевоту. Только шум несущихся по асфальту шин всю дорогу оставался одинаковым.
Одна сидела на переднем сидении, другая — на заднем, обхватив пакет с распределительным щитом и термосом. Обе держались с печальной суровостью, как и подобает на похоронах. Настроение передалось и мне. Даже остановившись по пути перекусить жареной кукурузой, мы были печальны и суровы. Наше скорбное молчание нарушалось только чпоканьем кукурузных зерен. Оставив после себя три дочиста обглоданных початка, мы погнали машину дальше.
Началась местность с жутким обилием собак. Они бесцельно бегали туда-сюда под дождем, как стаи рыб-желтохвостов в океанариуме. Мне приходилось то и дело жать на клаксон. На собачьих мордах не отражалось никакого интереса ни к дождю, ни к автомобилю. Когда я сигналил, они взглядывали на меня с откровенной неприязнью и ловко уворачивались. Но от дождя им было уже не увернуться. Все собаки вымокли до самых задниц — некоторые из них напоминали выдру из книги Бальзака, а другие походили на буддийского монаха в глубоком размышлении.
Одна из близняшек вставила мне в рот сигарету и поднесла огонь. Потом положила ладошку на внутреннюю сторону моего бедра и несколько раз погладила вверх-вниз. Так, словно делала это не для ласки, а ради подтверждения чего-то.
Дождь, казалось, никогда не кончится. Такими всегда бывают октябрьские дожди. Льют и льют, пока не вымочат всего, что только можно. Земля — хоть отжимай. Деревья и дороги, поля и машины, дома и собаки — все без исключения пропитано дождем. Мир переполнен ледяной водой, от которой нет спасения.
Мы поднялись чуть в горы, углубились в лес — и уже на выезде из него увидели водохранилище. Из-за дождя вокруг не было ни души. Дождь разливался по всей водной поверхности, какую удавалось разглядеть. Водохранилище, в которое льет дождь, выглядело еще тоскливее, чем я себе представлял. Остановив машину недалеко от берега, мы не стали выходить — пили кофе из термоса и ели купленные по пути пирожные. Они были трех сортов: кофейные, кремовые и с кленовым сиропом. Чтобы никому не было обидно, мы тщательно разделили все на три части.