Страница 288 из 289
— Его превосходительство адмирал Голицын в баталии у Гренгама наголову разбил шведский флот, — сказал капитан над портом. — Четыре шведских корабля сдались, взято более ста пушек и около пятисот пленных. Сия виктория учинена несмотря на то, что вблизи сражения крейсировал флот англичан под командованием сэра Джона Норриса. Виват, господа!
— Виват! — закричали офицеры. — Качать капитана над портом!
Дюжие руки подхватили старика, треуголка слетела с его головы, потом слетел парик.
— Благодарю вас, господа! — вскрикивал он. — Весьма вам благодарен! Но сие не слишком полезно для меня…
Весть о новой виктории тотчас же разнеслась по всем трем кораблям эскадры. Матросы разузнали подробности сражения, навигаторы разложили морские карты, прикидывая, как все случилось. Уже было известно, как попалась шведская эскадра в тесноту между мелями, как Голицын приказал начать абордаж, как спасся шведский адмирал. Говорили и об аглицких кораблях, которые испугались подать сикурс своим дружкам.
В каюте Сильвестра Петровича сидел только что приехавший посол Василий Лукич Долгоруков, матрос-цирюльник брил его дебелое, толстое лицо с тремя подбородками. Дипломат рассказывал:
— Аглицкий король слишком поиздержался на свою эскадру в здешних водах, сам жаловался, что-де более шестисот тысяч фунтов ему Норрис обошелся, да страшится король нашего могущества на морях. Многие верные люди говорят, что шведы к миру готовы, англичане лишь тому миру совершиться не дают, обнадеживают помощью, а то и пугают…
Цирюльник ушел, Василий Лукич сладко потянулся, щуря умные глазки, произнес:
— О, сколь на душе легко, когда в своем доме обретаешься, хоть дом сей и на шаткой стихии воды стоит. Устал я, господин вице-адмирал, так устал, что и слов не имею рассказать. Бывало с покойным Измайловым мы о том толковали: нет дела более тяжкого, чем наше — дипломатия…
В четыре часа пополудни Сильвестр Петрович с Долгоруковым съехал на берег встречать гроб с останками князя Андрея Яковлевича Хилкова. На пристани уже стояли русские матросы в парадных мундирах с ружьями на караул. Мост и набережные порта были запружены толпами жителей Копенгагена. Вдоль всей дороги, по которой должен был следовать траурный кортеж, выстроились датские солдаты в своих коротких мундирчиках, в лакированных треуголках с кокардами.
— Ишь — солдат поставили! — угрюмо заметил Долгоруков. — На всякий случай господа датские министры позаботились…
— Народ здесь чествовал нас чрезвычайно! — сказал Иевлев. — Истинно с открытою душою…
— То народ, а то министры, — перебил всердцах Долгоруков. — Министров здесь фунтами покупают…
Свинцовый гроб с телом Андрея Яковлевича Хилкова, протомившегося в плену девятнадцать лет, везли на пушечном лафете, запряженном вороными конями. Всадники в черных скорбных одеждах, в шлемах с черными перьями, в черных латах сопровождали гроб, держа в руках по опрокинутому погасшему факелу. Легкий теплый ветер трепал плюмажи, флажки и знамена, нес запах водорослей, запах близкого моря.
Медленно били барабаны, торжественно пели горны, трубили трубы.
Советник посольства — тоже в черном платье — нес на бархатной подушке сверток, перевязанный бечевкой и запечатанный красным сургучом. То был труд умершего Хилкова, его история России. Еще несли на подушке перо, пожелтевшее и сломанное, которым писал Андрей Яковлевич, и простую чернильницу, которая сопровождала его в длинных странствиях по шведским тюрьмам.
Когда тяжелый свинцовый гроб поднимали на шканцы «Гавриила», Пустовойтов махнул платком. Матросы разом ударили из ружей, загремели пушки эскадры и все датские береговые батареи. Сильвестр Петрович с Рябовым покрыли гроб русским флагом, четыре матроса встали в почетном карауле.
— Вот и домой собрали Андрюшу, — сказал Долгоруков, оправляя складки флага. — Отстранствовал свое, отмучился…
К Иевлеву подошел старик, капитан над портом, заговорил по-датски:
— Получил я, господин вице-адмирал, вернейшие известия: флот адмирала Норриса покинул воды Ботнического залива и нынче крейсирует невдалеке от наших берегов. Стоит ли вам уходить нынче? У него более сорока вымпелов, под вашим командованием всего три корабля. Пути господни неисповедимы…
— Флот Норриса неподалеку, да и наш Балтийский, я чаю, не спит! — громко сказал Долгоруков. — В недавнее время был близ Аландских островов: и линейные корабли и иные прочие суда под андреевскими флагами видел своими глазами, всласть полюбовался. Нет, сидеть здесь более не к чему, погостевали — и к дому пора.
Вечером русская эскадра, воспользовавшись попутным ветром, снялась с якорей и ушла в море. В адмиральской каюте Сильвестр Петрович и Долгоруков при свете свечей разбирали листы рукописи покойного Хилкова и устало переговаривались. Было слышно, как на баке поют матросы. Василий Лукич говорил мечтательно:
— Ей-ей, словно сон снится: будто дома.
— До дома еще неблизко.
— Как неблизко, когда нашу песню поют!
И тонким голосом подпел:
— По сим страницам видно, как ему, бедняге, писалось! — сказал Сильвестр Петрович. — Смотри, Василий Лукич, — сажа, копоть, вишь, как измазано. Воск капал…
Бережно держа в руках лист бумаги, Сильвестр Петрович прочитал вслух:
«В двадцать седьмой день июня под городом Полтавою от царя Петра Алексеевича, который сам в своей персоне тогда войском командовал, король шведский прогнан и войска его поражены, где их множество побито…»
Долгоруков подперся рукой, приготовился слушать дальше. Окна на галерею адмиральской каюты были открыты, там неспокойно, грузно ворочались волны Балтики. Сильвестр Петрович читал лист за листом, ровно шумело море, перекликались вахтенные, били склянки, матросы под короткий треск барабанов меняли караул у гроба Хилкова.
«Сколь велик урон претерпели тогда шведские войска, — читал Сильвестр Петрович, — которые уже всякое могущество на свете ни во что не ставили и всех королей от престолов отставить сильны были…»
Василий Лукич прошептал себе под нос:
— Было, было! А вскоре что будет? Ах, не заносись, не заносись, лопнешь…
— Что? — спросил Иевлев, не расслышав.
— Ничего, дружочек, читай далее, — сказал Долгоруков. — На чужбине будучи один, приобвык сам с собою говорить… Читай.
«В полон взято девятнадцать тысяч человек, между которыми были генерал фельдмаршал Рененшильд, граф Пипер, генерал Левенгаупт… Того ж году в декабре месяце турецкий султан Ахмет по навождению короля шведского, который сидел в Бендере…»
— Вот кто турку глупого учит. — опять перебил Долгоруков, — вот кто его зловредностям первый потатчик.
Иевлев опять стал читать, Долгоруков еще раз перебил:
— Ты-то сам в Швеции высаживался?
Сильвестр Петрович кивнул:
— И возле Стокгольма в городке Грин с десантом, и еще в городках Остгаммер и Орегрунд. Был и при генерал-адмирале Апраксине в семи милях от самого Стокгольма, городок там именем Ваксгольм…
— Не понравилось шведам?
— Чего ж доброго! — улыбнулся Сильвестр Петрович. — Убытков им на двенадцать миллионов.
— То-то взвыли богатей шведские, — сказал Василий Лукич. — То-то разохались. Да ништо, скоро конец, скоро. Кабы не англичанка, давно бы все решили…
Ранним утром на флагманском корабле смотровой матрос с марса закричал:
— Корабли на правой раковине!
Егор Пустовойтов посмотрел в зрительную трубу и шепотом выругался: наперерез шла мощная эскадра. Сильвестр Петрович поднялся на ют, взял у Пустовойтова трубу и сразу понял беду: эскадра была английская, адмирала Норриса; в окулярах медленно прошел авангард, потом кордебаталия, потом замыкающие суда арьергарда. Было видно, как английские матросы взбираются по вантам, как артиллеристы открывают пушечные порты. Не торопясь, сдерживая волнение, Сильвестр Петрович прочитал флажный сигнал. Англичане предлагали сдаться без пролития крови.