Темные зеркала

Видение этой благоухающей жатвы длилось лишь секунду, а потом церковь обрела свой прежний вид с ее пахнущими сырой известкой стенами. Но в эту секунду в душе аббата успела поселиться капля забытой горечи, от которой он, казалось, избавился давным-давно. Так давно, что уже и не мог сказать – было все это наяву или пригрезилось во время ночных бдений. В часы изнурительных молитв, когда он бросался на холодный пол перед распятием и впадал в забытье, схожее со смертью.

Серж коснулся разгоряченного лба ледяной рукой. Несомненно, он заболевает. Вот ведь не вовремя. Службы сейчас идут одна за другой, а заменить его некому. Не означает ли это, что жители Арто останутся без праздника? Голова гудела, и через гул ниспадающей воды, постоянно звучащий в ушах, он различил, как кто-то его зовет:

– Святой отец! Святой отец, мне нужна ваша помощь!

На пороге церкви стоял Северен Тома, один из самых беднейших жителей деревни. Ни он, ни его семья никогда не посещали церковь. А вот аббат, довольно, часто навещал их лачугу на окраине. Тома имел больную жену и целый выводок чумазых ребятишек, младшему из которых, едва исполнилось три года.

– Святой отец, жена помирает – зовет вас.

– Хорошо, Северен, – усталым голосом ответил аббат, – сейчас мы придем. Ступай пока домой, ступай…

Он окликнул мальчика, прислуживающего в церкви, и приказал ему взять Святые Дары.

– Жан, Адель Тома умирает, хочет собороваться.

– Что такое? – Раздался за его спиной голос. – Вы собираетесь читать отходную этой безбожнице?

Одна из женщин, украшавших церковь, спустилась с лесенки и теперь стояла за его спиной, уперев руки в бока и прислушиваясь к каждому слову.

– Анетта, – аббат махнул рукой, словно отсылая ее к прерванному делу. – Иди. Не нам судить, кто и чего достоин. Больная женщина зовет меня, она хочет исповедаться и чистой предстать перед богом.

– Что и говорить, господин аббат, вы просто святой. – Развязно продолжала Анетта. – Вы причастили бы и дьявола, если бы он об этом попросил.

– Кто знает, кто знает, – ответил аббат. – Может быть еще и попросит…

Через пять минут аббат уже шагал по дороге, ведущей в деревню. Немного позади, прижимая к груди Святые Дары, заботливо уложенные в кожаный мешок, шел Жан. Их башмаки звонко стучали по обледенелой земле. А пронизывающий ветер гнал темные тучи, обещая к ночи сильную бурю. Аббат с трудом дышал, прикрывая лицо рукой. Временами ему казалось, что еще мгновение, и он упадет на холодную землю, и навсегда застынет скорбным черным холмиком. Но, преодолевая дурноту, он продолжал идти, не помышляя о том, чтобы вернуться назад в церковь.

Наконец, они дошли до дома Тома. Аббат наклонился, чтобы не удариться о притолоку и шагнул в темное и затхлое пространство дома.

– Pax huic domui, – провозгласил он

Навстречу выбежал Северен, чтобы проводить его к умирающей. Госпожа Тома лежала в маленькой комнатушке, похожей на склеп. И, увы, она уже была мертва. Истрепанное одеяло не поднималось на груди в такт ее дыханию, а заострившиеся черты лица приобрели строгое и холодное выражение.

Рядом с постелью стояла старшая дочь четы Тома, с чашкой в руке. Он стояла неподвижно с тупым выражением лица, ожидая, что мать попросит пить. Северен растерянным взглядом обвел всех присутствующих:

– Вот незадача, – пробормотал он. – Никак померла. Плохая примета, – продолжил он с ужасом. – Святые Дары опоздали. Теперь они точно еще раз в этом году понадобятся кому-то из моей семьи. А ведь до конца года осталось чуть больше недели.

Аббат вздрогнул. Хотя он считал примету лишь вымыслом невежественных крестьян, ему почудилось что-то зловещее в этой мрачной комнате с деревянной кроватью, на которой остывало тело госпожи Тома. Он словно издали увидел замершую группу – Северена, его дочь с чашкой в руках, мальчика держащего Святые Дары и себя, аббата Муре с лихорадочно блестевшими глазами. И почувствовав, как его коснулось холодное дыхание смерти, он встал на колени перед кроватью, чтобы прочесть молитву – это было единственным, что можно было сделать в такой ситуации. Северен удалился и увел дочь, которая теперь успокаивала младших, расшумевшихся не на шутку детей. Сквозь тонкие стены проникал их гомон, и она выпроводила их на улицу.

Аббат оказался в полной тишине, наедине с покойницей, желтое лицо которой уныло выделялось на белизне подушки. Ее провалившиеся глаза, прикрытые пергаментными веками, слепо глядели в потолок, подобно мраморным глазам статуй. Аббат как завороженный глядел на это лицо, впервые в своей жизни, испытывая страх перед смертью. Что-то странное было в облике госпожи Тома, что-то неестественное и пугающее. Впрочем, в этот день ему все казалось пугающим – и спокойная реакция Северена на смерть жены, и глупое лицо их дочери.

– Да-да, – прошептал он, стараясь привести в порядок свои мысли. – Святые Дары опоздали… Это не главное. Главное прочитать « Pater…» и все остальные необходимые молитвы.

И он торопливо взялся за «Pater» переставляя местами и глотая слова. Это была странная молитва, слово губы святого отца лишь говорили по привычке, а душа и разум его молчали, ибо были заняты совсем другими мыслями.

В какой-то миг ему вдруг показалось, что веки покойницы дрогнули, приоткрыв тусклую полоску глазного яблока. Он пошатнулся от ужаса и ухватился за постель, чтобы не упасть, слабеющие колени отказывались выдерживать вес его тела. Изо всех сил вцепившись в матрац, он с ужасом увидел, как на правую его руку опускается желтая и холодная рука покойницы. Адель Тома приподнялась на смертном одре, устремив белесые глаза на святого отца.

– Аббат Муре, – ее губы с трудом разомкнулись, преодолевая мертвенное оцепенение.

Серж отпрянул от постели, но покойница крепко удерживала его за руку, а вторая ее рука цепко впилась в его плечо, и он даже сквозь ткань сутаны ощутил ее холод и окоченение. Госпожа Тома склонила к нему восковое лицо, приблизившись к уху, и дыша воздухом могилы, продолжила:

– Аббат Муре. Мне велено предупредить тебя. Близится твой смертный час, но до сих пор ты не покаялся за свой грех.

– Нет у меня грехов, – Вскричал аббат. – Не было, не знаю, не помню…

– Тогда вспомни Параду…

– Я давно уже отмолил его, – выдохнул Аббат, – И бог простил меня.

– Бог, может, и простил. Я не прощаю. Ты пытался отмолить грех прелюбодеяния, а не грех убийства, – просипела покойница. – Но ты не смог из двух грехов определить тот, который был настоящим. Поэтому вся твоя жизнь оказалась лишь цепью грехов. Ты грешил в каждом покаянии, в каждой молитве… А теперь – время пришло. Время пришло! Время пришло!

– Кто ты? – прошептал он.

– Младшая сестра той, которая умерла.

– Она была сиротой и не имела сестер. Ты лжешь!

– Мертвые не лгут. Мы все сестры. Покайся – время пришло!

Аббату удалось, наконец, вырваться из холодных пальцев покойницы и он отлетел к стене, больно ударившись локтем.

– На помощь! – закричал он.

Мальчик-служка, который все это время стоял в темном углу, не спуская глаз с покойницы, подбежал к нему:

– Вы ушиблись, господин аббат? Что случилось? Вы читали молитву и вдруг упали? Э, да у вас жар!

С помощью мальчика, аббат поднялся на ноги и снова взглянул на госпожу Тома, которая лежала все в той же позе, в какой он застал ее, переступив порог этой комнаты.

Жан ответ его в кухню, где их встретил Северен.

– Да вы совсем расклеились, святой отец. Выпейте-ка горячей воды с ромом. Заплатить-то вам нечем за труды…. Адель ведь умерла не одна. Да-да, она унесла в могилу и нашего малыша. Беременная была…. Да, оно и к лучшему. – И он пустился в рассуждения о том, как трудно прокормить такую ораву, и что лишний рот был бы слишком большой обузой.

Аббат припал к чашке губами и жадно выпил все до самого дна. Ром оказал свое целительное действие, кровь быстрее побежала по жилам, а на лбу выступила испарина, свидетельствующая о том, что жар немного спал. Вскоре он уже мог подняться со стула, и направился к двери, ощущая мучительную дрожь в ногах.