Нежный защитник

Имоджин обнаружила, что, хотя ее и раздели до нижней рубашки, все ее тело заскорузло от грязи и крови. А волосы превратились в огромный жирный колтун. Вдобавок от нее разило кровью.

— Да, — кивнула она.

Когда служанка вышла, Имоджин осторожно спустилась с кровати и осмотрела себя. Она с отвращением скинула безнадежно испорченную рубашку и закуталась в простыню. Думая, что эта рубашка теперь не сгодится даже на тряпки, Имоджин обратила внимание на небольшое пятно крови на подоле.

Никто другой не придал бы значения этому пятну среди прочих пятен, но Имоджин знала, что это — свидетельство того, что их брак наконец завершен. Она села, прислонившись к спинке кровати, и задумалась, не выпуская рубашки из рук. На несколько кратких мгновений, в минуты самого черного отчаяния, она успела изведать счастье. Фицроджер открылся перед ней так, как вряд ли открывался перед кем-то еще. Он ей доверился.

А она его предала.

Потому что иначе, как предательством, ее поступок назвать было нельзя.

По закону рыцарской чести она не имела права препятствовать поединку.

Однако она знала, что и сейчас не поступила бы иначе. Если бы ей хватило храбрости, она ударила бы Фицроджера и во второй раз. Вот чего ей не хватало в эту минуту — так это отчаянной бесшабашности, просыпавшейся лишь тогда, когда смерть подступала к ней слишком близко.

Слуги внесли в комнату ванну — ту самую ванну, в которой она мылась во время своего первого визита в Клив. Она и тогда выглядела не лучше, с грустью подумала Имоджин. Прежде чем налить воду, ванну выстелили мягкой чистой тканью. Имоджин получила полную меру испуганных восклицаний и сочувственных вздохов по поводу своих синяков и ран.

— Ох, леди! — вдруг воскликнула одна из служанок. — А ваши волосы! Ваши чудесные волосы!

Имоджин подняла руку к голове и нащупала неровные пряди, достававшие ей до плеч. О чем ей было грустить? Ведь ее длинная коса помогла ей сбежать от врагов. Но все-таки она с трудом сдерживала слезы.

Женщины принялись расчесывать ее в мрачном молчании. Чтобы распустить жалкие обрезки, понадобилось лишь два раза провести по ним пальцами. Ни одна из служанок не смела и слова вымолвить, но их молчание говорило само за себя. Испокон веков волосы считались предметом женской гордости, а их длина являлась признаком власти и богатства. Тем леди, чьи косы едва доставали до пояса или, того хуже, до груди, можно было только посочувствовать. Многие даже шли на то, чтобы удлинить свои прически при помощи искусственных волос.

— Ох, леди, — вырвалось у самой несдержанной из служанок, — вы теперь прямо как мальчишка!

— По крайней мере мне будет легче мыться, — весело ответила Имоджин. — Здесь имеется хоть какое-то зеркало?

— Ох, думается мне…

— Подай его скорей! — Имоджин осадила слишком говорливую служанку ледяным взглядом.

Женщина закатила глаза и быстро выскочила вон.

Имоджин постаралась расслабиться, пока ее мыли. Если что-то нельзя изменить, с этим надо смириться, тем более что волосы рано или поздно снова отрастут. Но когда вернется их былая длина? Она понятия не имела. Никто не смел стричь ей волосы еще с тех пор, как она была совсем маленькой.

Наверное, пройдет немало лет, прежде чем они отрастут.

Хотя по сравнению с остальными несчастьями это можно было считать чепухой, но потеря косы не давала ей покоя и висела над душой, как грозовая туча.

Но зато, как она отметила, ее волосы легко отмылись от крови и грязи, хотя потом женщины встали в тупик: как же ее причесывать?

— Я бы попробовала снова заплести их в косы, леди, — неуверенно предложила одна.

— Нет, погоди. — Хороша же она будет с торчащими короткими косичками! — Где это ваше зеркало?

Его тут же ей подали — простой кусок полированного серебра, но это было лучше, чем ничего. Она смотрела на себя в зеркало и, как ни старалась, не смогла подавить сдавленного стона.

Одна сторона ее лица переливалась черным, синим и желтым и заплыла так, что превратилась в подушку. На другой красовался длинный глубокий шрам. Глаза покраснели и опухли. А волосы, лишь едва вившиеся под собственной тяжестью, по мере высыхания превращались в беспорядочную массу веселых кудряшек.

И теперь, когда на них упал луч солнца, они действительно отливали рыжим!

Имоджин сунула зеркало в руки служанки и вернулась в постель, кусая дрожащие губы.

— Уходите! — приказала она, и все мигом исчезли.

Прошло несколько минут, и в дверь постучали. Имоджин не обратила на это внимания. Она была уверена в одном: Фицроджер не постучит в эту дверь. Дверь открылась. Имоджин подняла взгляд, не в силах подавить отчаянную надежду. Но это был Реналд.

Она увидела, как он поморщился, посмотрев на нее, и отвернулась.

— Что вы здесь делаете?

— По-вашему, мне следовало быть сейчас в Кэррисфорде? — сухо поинтересовался он. — Не обижайтесь, но такую красотку, возможно, и правда стоило бы оставить там. Тай был бы настоящим чудовищем, если бы сорвал сейчас на вас свой гнев.

Имоджин стиснула зубы, чтобы не заплакать.

— Реналд, если, по-вашему, это может служить мне утешением, то вы ошибаетесь. Я слабая женщина.

— Раны скоро заживут, Имоджин. — Он сделал несколько шагов и встал возле кровати. — Положитесь на мое слово. Я видел много ран на своем веку, а от ваших даже шрамов не останется.

— Но мои волосы! — заплакала она.

— И после всего, что было, вы убиваетесь из-за своих волос? — Он недоуменно покачал головой.

— Как он? — Она подняла на Реналда несчастный взгляд.

— Не знаю. Оттуда нет известий.

Она помолчала и предложила:

— Может, послать туда гонца?

— Это выдаст ему ваше местопребывание.

— Так он не знает, где я? — всполошилась она. — Тогда немедленно шлите гонца!

— Это может оказаться роковой ошибкой, Имоджин, — Реналд недовольно поморщился. — Дайте ему время подумать.

— Если он в сознании, то наверняка тревожится из-за меня! — Имоджин не верила, что Реналд всерьез надеется сохранить в тайне место ее пребывания. — И я не имею права причинять ему еще и это беспокойство.

— Беспокойство? — Теперь настала очередь Реналда не поверить своим ушам. Наконец он сдался и пожал плечами: — Я с самого начала не понимал вас обоих… Что ж, я готов отправить гонца, если вы настаиваете на этом.

— Да, настаиваю.

— Вы уверены?

— Да! — выкрикнула Имоджин и тут же поморщилась от боли в челюсти. Ее нервы и так были напряжены до предела, а упрямство Реналда только усилило панику. Неужели Реналд и правда опасается, что Фицроджер примчится сюда, чтобы растерзать ее на куски?

Возможно, именно так он и поступит.

Реналд направился к двери, но на пороге обернулся. Его лицо выглядело непривычно серьезным.

— Еще одно слово, леди Имоджин. Даже не мечтайте запереться в Кливе и не пускать сюда Тая. Я собственноручно свяжу вас и вышвырну вон.

— Я и не думала о таком! — ужаснулась она.

— Я просто хотел, чтобы все было ясно. — Он пожал плечами. — Я больше не берусь предсказывать, на что вы еще способны.

Имоджин без сил откинулась на подушки. Она понимала, что должна страшиться того, что теперь ее мужу станет известно, где она прячется, но гораздо сильнее она хотела убедиться, что он жив.

До вечера они не получили никаких известий, и Имоджин ничего не оставалось, как снова лечь спать. Она запоздало сообразила, что лежит в кровати Фицроджера. Конечно, они поместили ее в хозяйской спальне. А где же еще?

В комнате не осталось никаких вещей, говоривших о том, кто здесь хозяин. Ведь он перевез их в Кэррисфорд, а остальное лежало в сундуках. Но ей казалось, что при желании она могла бы ощутить незримые следы его пребывания в этом месте.

Она прижала к груди подушку, на которой скорее всего покоилась его голова, и крепко заснула.

Когда утренний свет вырвал Имоджин из беспокойного сна, в ее положении ничего не изменилось.