Страница 14 из 137
О картинах на чердаке не думала. Они были словно залогом того, что все образуется, вернется, будет, как было. Пиотрович советовал о них забыть. Если кто догадается, что коллекция сохранилась, если припомнит, наверняка конфискуют. Под тем или иным предлогом. И сослать могут. Сколько кругом примеров.
«Молчала. И мама молчала. Совсем. После испанки много лет в себя прийти не могла. Самой соображать приходилось. Одна радость — литературные вечера. После работы сесть на 10-й трамвай и через весь город на Поварскую. Во Дворец искусств. Усадьбу Долгоруких все знали — ее Лев Толстой в „Войне и мире“ как дом Ростовых описал. Чтения в бывшем танцевальном зале проходили. Народу собиралось столько, что под конец не то что тепло, жарко в шубе становилось. Сидишь потом на работе и про себя строчки повторяешь. Даже улыбаться хочется…»
NB
1920 год. 6 февраля. Из рассказа члена Иркутского военно-революционного комитета.
«Вечером 6 февраля я был вызван в ревком, там уже находился предгубчека Чудновский. Ширямов, председатель Иркутского ревкома, вручил нам постановление о расстреле Колчака и Пепеляева. Мы вышли и договорились, что я подготовлю специальную команду из коммунистов… Во втором часу ночи я с командой прибыл в тюрьму. Мы вошли в камеру к Колчаку и застали его одетым — в шубе и в шапке. Было такое впечатление, что он чего-то ожидал. Чудновский зачитал ему постановление ревкома…»
Из воспоминаний А. Г. Бовшек (двоюродной бабушки Н. М. Молевой). Киев.
«…Огромные сугробы на тротуарах и мостовой. На улице мало прохожих, еще меньше проезжих… Изредка слышится тревожное цоканье копыт, проносится одинокий всадник или целый отряд конных. По тому, как выглядят всадники: в широких красных штанах, с оселедцами на головах и с пиками наперевес, в черных мохнатых шапках или серых шинелях и фуражках с пятиконечной звездой, — можно определить, чья власть в городе: петлюровцев, белых или красных. Сейчас в Киеве большевики…
Проходя мимо дверей Консерватории, я замечаю прибитое четырьмя гвоздиками небольшое печатное объявление:
„Экономическое общество учащихся Консерватории. Семинарий по общим вопросам музыки А. К. Буцкого.
С. Д. Кржижановский. Чтения и собеседования по вопросам искусства. 6 чтений первого цикла.
1. Четверг 1 марта Культура тайны в искусстве.
2. Понедельник 5 Искусство в ‘искусстве’.
3. Четверг 8 Сотворенный творец (И. Эригена).
4. Понедельник 12 Черновики. Анализ зачеркнутого.
5. Четверг 15 Стихи и стихия.
6. Понедельник 19 Проблема исполнения
Чтения будут проходить в зале Консерватории. Начало в 8 ½ вечера“.
О Кржижановском, его лекциях, выступлениях по вопросам музыки я слышала не раз. Все говорили: интересно… Но я спешила в наробраз. Сегодня там решался вопрос о польском театре: организацию его предлагала известная польская актриса С. Э. Высоцкая. Я уже кое-что знала о ней, видела ее в Москве, когда она приезжала к Константину Сергеевичу Станиславскому побеседовать с ним, познакомиться с основными положениями его системы и режиссерским методом. Она не раз приходила на занятия студии театра, особенно в те дни, когда их вели Константин Сергеевич или его талантливый ученик Евгений Багратионович Вахтангов».
12 марта. К. А. Коровин — журналисту Н. С. Ангарскому.
«Помните мою квартиру-мастерскую, где я работал, что на Мясницкой, д. 48, кв. 10. Я там жил и жил мой сын — художник Леша, и жена — Анна Яковлевна… Опять хотят взять квартиру совсем. Комендант дома сказал: несмотря на охранные грамоты Наркомпроса, все же с квартиры уезжайте к 1-му апреля.
Куда же я пойду? Куда я дену обиход моих работ? Куда же я дену бедных и престарелых помощников моей жизни?.. Неужели так нужна квартира в пятом этаже?.. Мне нужен мой угол. Не лишите меня его. Прошу вас. Заступитесь за меня…»
Март. А. Г. Бовшек — С. Д. Кржижановском. Киев.
«…Я не умею воевать с жизнью и бороться за счастье, но, видит Бог, я умею любить, и я люблю Вас… Что хотите, то и думайте. Если я этим огорчаю Вас, простите, если Вам радостно, то не бойтесь ни меня, ни жизни… Вверяюсь Вашей чуткости в остальном».
Софья Стефановна решила стать студенткой. Вместе с дочерью и неожиданно появившимся зятем. Она скрыла, что имеет законченное университетское образование — оно означало пребывание за границей, которое ставило любого человека под подозрение. Не разрешив и зятю признаться в том, что он имеет диплом инженера.
Как оказалось впоследствии, это решение спасло всю семью. Ведь теперь главной стала графа в анкете — о происхождении, точнее — о классовой принадлежности. Деление на чистых и нечистых, «бывших», в которое оказалось так легко втянуть «массы». Заполучить — и притом бесплатно! — понравившиеся у соседа вещи, избавиться от него самого, с кем-то свести счеты — все становилось возможным благодаря единственному колдовскому слову, которое достаточно было шепнуть кому надо и когда надо.
У складывавшегося режима было множество путей самоутверждения и среди самых верных — система домоуправлений. Схема отличалась предельной простотой.
Каждый человек должен иметь удостоверение личности (до паспортов еще дело не дошло). Удостоверение следовало предъявлять и отмечать «по месту жительства». Пресловутая прописка! Если она отсутствовала, при любой случайной облаве, при простом посещении квартиры участковым милиционером можно было оказаться в камере предварительного заключения — до «выяснения личности» и просто быть высланным неизвестно куда и на каких условиях. Зато желанная прописка в свою очередь предполагала представление вороха различных справок, прежде всего с места работы, и постоянный надзор.
К тихой, незаметной «домоуправленческой», как ее называли, паспортистке стекались и все сведения по внешнему наблюдению за жильцами — от дворников, уборщиц, слесарей. Только безукоризненно выполняя доносительские функции, все они могли рассчитывать сохранить за собой работу и — жилую площадь. У них самих тоже не было никаких прав — они тянулись в Москву со всех концов страны от беды. Раскулачивания, голода, несчастья, постигших по той же «классовой» причине родных.
Паспортистка ежедневно передавала собранные сведения участковому наблюдателю из милиции или ЧК. Ее рабочее место также зависело от доносительства, старательности и преданности — каждому начальнику, представителю власти. Какой смысл в этих условиях имела смена квартиры и места жительства?!
А биография Михаила Молева могла навредить положению семьи. Здесь была и связь с кубанским казачеством, и принадлежность к титулованному роду выходцев из Словении, располагавших землями в Галиции. Единственная надежда основывалась на том, что в Москве не знали подобных тонкостей, хотя время от времени и интересовались происхождением необычно звучавшей, русифицированной фамилии.
Михаил Алексеевич закончил Высшее мукомольное училище в Одессе, где жил у дальних родственников — в семье вице-губернатора Капишевского. Но бежать из России с Капишевскими не захотел. Был в армии — какой?.. Оказался в Москве. Как бы то ни было, жизнь продолжалась, и Софья Стефановна не стала противиться естественному ходу событий. Ее характер сказался в другом. Не Михаил взял на себя ответственность за юную супругу и ее мать — Софья Стефановна сочла своим долгом позаботиться об их будущем.
Сначала выбор пал на сельскохозяйственные специальности — там было меньше всего претендентов, студентов ждали. Их даже поддерживали продуктами — обстоятельство немаловажное в голодающем городе. Институт народного хозяйства к тому же находился сравнительно недалеко от квартиры, которую удалось получить. В заводском кооперативе инженер Молев, имевший к тому же с 1915 года права шофера и автомеханика, нашел место слесаря на авторемонтном предприятии. И в институт, и на работу надо было добираться пешком.