Страница 6 из 9
– Полковник! От таких вещей хоть у кого захватит дух.
– Ну, понял ли ты теперь, сколько прибыли принесет такая штука?
– Как вам сказать?.. Не совсем понял.
– Ах, Господи! Слушай. Ведь за мной останется монополия, они все будут принадлежать мне, так? Возьмем пример. В Нью-Йорке две тысячи полисменов. Каждый из них получает жалованье по четыре доллара в день. А я замещу их мертвыми за полцены.
– Страшный барыш. Вот никогда не думал. Четыре тысячи долларов ежедневно. Теперь я начинаю понимать! Но годятся ли на службу мертвые полисмены?
– Да ведь они будут тогда живыми!
– Конечно, если вы ставите вопрос на такую почву…
– Ставь его, как тебе угодно. Видоизменяй, как вздумается, а мои молодцы все-таки будут несравненно лучше теперешних. Так как им не нужно ни питья, ни еды и ничего иного, значит, они не станут брать взяток, потворствуя содержателям игорных домов и других скверных притонов, не станут развращать судомоек; если же какая-нибудь воровская шайка подстережет этих блюстителей порядка на пустынном перекрестке и вздумает пристрелить их из-за угла или пырнуть ножом, то повредит им только мундир и, оставшись с носом, будет тут же немедленно арестована.
– Разумеется, полковник, если вы в состоянии поставлять полисменов…
– И полисменов, и кого тебе угодно. Вот хоть бы армия. В настоящее время у нас двадцать пять тысяч человек под ружьем, и они обходятся стране в двадцать два миллиона ежегодно. Я подниму из могил древних римлян, воскрешу греков и поставлю правительству за десять миллионов в год десять тысяч ветеранов, навербованных из славных легионов всех веков; они станут истреблять индейцев из года в год, преследуя их на таких же материализованных конях, для которых также не потребуется ни единого цента ни на фураж, ни на ремонт. Европейские армии обходятся теперь в два биллиона в год, я заменю их все за один биллион. Я воскрешу способнейших государственных людей всех времен и народов и создам Америке такой состав конгресса, который уж сумеет выйти сухим из воды при всяком затруднении, чего никогда не случалось до сих пор с самого объявления независимости и никогда не случится, пока эти фактически умершие люди заменены настоящими. Я займу троны Европы лучшими умами и лучшими добродетелями, какие только могут доставить царственные гробницы всех веков, – что, однако, не обещает большого проку. Одним словом, я внесу коренные перемены в бюджеты и цивильные списки всех стран, удержав за собою только половину прежних расходов, и тогда…
– Полковник, да ведь если ваши проекты осуществятся хоть отчасти, тут можно нажить миллионы и миллионы.
– Лучше скажи: биллионы. Биллионы, дружище! Видишь ли, штука эта до того близка к осуществлению, до того ясна и несомненна при всем своем громадном значении, что если бы теперь ко мне пришел какой-нибудь добрый человек и сказал: «Полковник, я поистратился маленько, не одолжите ли вы мне парочку биллионов на…» – Войдите, пожалуйста!
Последние слова были ответом стучавшемуся в дверь. В комнату влетел джентльмен весьма решительного вида с разносной книгой в руках, вынул из нее бумагу и подал хозяину с отрывистым замечанием:
– Семнадцатая и последняя повестка; на этот раз вы непременно должны уплатить три доллара сорок центов, полковник Мельберри Селлерс.
Хозяин принялся шарить то в одном, то в другом кармане, бросаться по комнате туда и сюда, бормоча себе под нос:
– Куда это запропастился мой бумажник?.. Дайте посмотреть… Нет, и тут его не видно. Верно, я оставил его на кухне. Позвольте, я сейчас сбегаю…
– Извините, вы не сойдете с места и не отвертитесь от уплаты, как бывало уже столько раз.
Вашингтон по простоте души взялся сходить за бумажником. Когда он вышел, полковник сказал:
– Говоря по правде, я хотел и сегодня прибегнуть к вашей снисходительности, Сеггс. Видите ли, ожидаемый мною перевод из банка…
– К черту ваши переводы! Старая шутка, и увертки не приведут ни к чему. Расплачивайтесь живее!
Полковник с отчаянием огляделся кругом. Вдруг его лицо прояснилось. Он подбежал к стене и принялся смахивать носовым платком пыль с одной ужаснейшей хромолитографии, после чего, благоговейно сняв ее с гвоздя, подал сборщику, отвернулся и произнес:
– Возьмите, только чтоб я не видел, как вы будете уносить мое сокровище. Это единственный уцелевший Рембрандт…
– Какой там Рембрандт, простая хромолитография…
– О, не говорите так, прошу вас. Это единственный великий оригинал, последний высокий образец той мощной школы искусства, которая…
– Хорошо искусство! Это самая отвратительная пачкотня, какую мне…
Но полковник подносил ему уже другое безобразие в дешевой рамке, любовно обмахивая с него пыль.
– Возьмите также и это – лучший перл моей коллекции, единственный, неподдельный фра Анджелико…
– Дрянная раскрашенная картинка, больше ничего, вот ваш фра Анджелико. Ну, давайте его сюда. Прощайте, – люди на улице подумают, что я обокрал негритянскую цирюльню.
Когда он захлопнул за собою дверь, полковник встревоженно крикнул ему вслед:
– Закройте их хорошенько от сырости! Нежные краски фра Анджелико…
Но сборщик уже исчез.
Вошел Гаукинс и объявил, что, несмотря на все старания миссис Селлерс и прислуги, бумажника нигде не удалось найти. Потом он прибавил, что если бы ему посчастливилось выследить на этих днях одного человека, то не было бы нужды отыскивать пропавшего бумажника.
– Какого человека?
– Однорукого Пита, как его называют у нас, в Чироки. Он бежал, обокрав банк в Таликуа.
– Да разве там существуют банки?
– Один-то, во всяком случае, был. Пита подозревают в краже. Пропало больше двадцати тысяч долларов. Сдается мне, что я видел его по дороге сюда, в самом начале пути.
– Не может быть.
– По крайней мере, на нашем поезде ехал пассажир, приметы которого совершенно совпадали с приметами Пита. И платье точно такое же, и не хватает одной руки.
– Почему же ты дал маху, не велел арестовать его и не потребовал обещанной награды?
– Не успел. Он сошел с поезда, вероятно, в продолжение ночи.
– Ну, это дело дрянь.
– Не совсем так.
– А что?
– Да он прибыл в Балтимору одновременно со мною. Только я не знал тогда об этом. Когда же мы тронулись со станции, я увидал, как он идет к железным воротам с саквояжем в руке.
– Отлично. Вот мы его и сцапаем. Надо хорошенько составить план.
– Не уведомить ли нам балтиморскую полицию?
– Как это можно? Разве тебе хочется, чтобы награда досталась ей?
– В таком случае, что же делать?
Полковник принялся соображать.
– Сейчас я тебе скажу. Напечатай объявление в балтиморской газете «Солнце». Текст приблизительно следующий: «А. Черкни мне строчку, Пит»… Погоди. Которой руки у него не достает?
– Правой.
– Ладно. Итак: «А. Черкни мне строчку, Пит, хотя бы тебе понадобилось писать левой рукой. Адрес: X. Y. Z. Главный почтамт, Вашингтон. Ты знаешь, от кого». Вот он и попадется на удочку.
– Да разве он будет знать, кто ему пишет?
– Нет, но ему захочется узнать.
– Действительно так. Мне не пришло в голову. Что такое натолкнуло вас на эту мысль?
– Знание людей. Любопытство развито в них до высшей степени.
– Сейчас пойду в свою комнату, напишу объявление и приложу к нему доллар. Пускай напечатают.
ГЛАВА IV
День догорел. После обеда двое приятелей целый вечер проболтали о том, как лучше распорядиться пятью тысячами долларов награды, когда им удастся выследить однорукого Пита, схватить его, удостовериться в личности предполагаемого мошенника, выдать его властям и отправить в Таликуа на индийской территории. Но у них рождалось столько блестящих проектов насчет употребления ожидаемой суммы, что они не могли ни на чем остановиться. Наконец их спор надоел миссис Селлерс, и она сказала: