Страница 42 из 58
Наконец мы смогли укрыться за бортом трюма.
— Ну, давай быстрее, — сказал Толя. — Вон огонь к большим ящикам подбирается.
Раненый не издал ни звука, когда мы не особенно-то осторожно взвалили его на носилки. Только крепко вцепился в их края и зажмурил глаза.
Плюнув на все, мы поднялись во весь рост и побежали к мосткам. Второй самолет отбомбился чуть левее. Сейчас заходил третий. Мы едва успели сбежать на берег, как одна за другой возле самого причала ударили две бомбы. Парни из комендантского взвода выхватили у нас носилки,
и мы, не дожидаясь нового захода, помчались в гору. Сзади, поливая нас проклятьями, бежал Орлов.
Уже наверху мы прыгнули в траншею и сели, чтобы отдышаться. Сразу за нами пришли и парни с раненым.
— Тебе этот номер так не пройдет, Морозова, — свирепо пообещал старшина.
— Ну чего ты лаешься, ведь ничего не случилось, зато ребят вытащили.
— Что с тобой, ты же весь в крови? — спросил Орлов, наклоняясь над Толей.
— Да ничего страшного. Кожу ободрало и все. Но больно, черт его дери, прямо огнем жжет.
Я задрала ему фланелевку. На боку был сорван большой кусок кожи. Кровь лилась ручьем.
— Это потому, что я полнокровный, — сквозь зубы пошутил Толя, пока старшина перевязывал его своей тельняшкой.
Внизу на причале с новой силой стали рваться снаряды. Вовремя мы успели убраться оттуда.
Отдышавшись, мы пошли домой. Толя согнулся, придерживая бок рукой.
— Не притворяйся, пожалуйста, — сказала я сердито, — Только что носился, как жеребец, а как к дому, так загибаться начал.
— Знаешь, Нинка, я там, и правда, не чувствовал никакой боли, а сейчас дерет — сил нет.
Капитан молча выслушал доклад Орлова о случившемся. Только смотрел на, нас сердито. Выслушав, сказал:
— Герои, черт бы вас драл! На минуту глаз спустить нельзя! За руку мне вас водить, что ли? И везде ты, Морозова, что-нибудь затеешь. Ведь это ты Старикова втравила. Ну, ладно, я с тобой потом поговорю, а сейчас пошли к начальнику связи, там тебя с утра дожидаются.
— Кто?
— Корреспондент, — ехидно сказал Петька, сменяя
Ивана у коммутатора. — Ты же у лас теперь прославилась. Тридцать миль по тылам!
Едва мы вошли в подземелье, как в лицо ударил запах концентратов, которые вечно варил на спиртовке Азик, бензина и неожиданно — свежего ветерка, просачивающегося в амбразуры.
Дверь к Торопову была полуоткрыта и оттуда доносились в коридор приглушенные голоса. Мы вступили в полосу слабого света, льющегося из двери.
— Приведи себя в порядок, — зашипел на меня Лапшанский, — на всех чертей похожа.
Я стала причесываться, а он пытался стереть с моей фланелевки грязь и ржавчину, в которой я извозилась, таская раненых.
— Можно прочитать? — раздался за дверью чей-то голос.
У меня вдруг замерло сердце, и я остановилась, прислушиваясь. Это был очень знакомый голос, но я никак не могла вспомнить, где его слышала.
— Читайте, — прозвучал в ответ голос нашего радиста Гриши.
— А ведь есть что-то, правда? — спросил все тот же голос. — Кто это написал?
Гриша ответил:
— Радист у нас был, Сергей. Он сейчас в госпитале. Ранен.
— Я возьму стихотворение, вы не против?
— Пожалуйста.
— Ты что, окаменела, что ли? — спросил капитан.
Я стряхнула с себя оцепенение и тихонько вошла к начальнику связи. Спиной ко мне стоял очень подтянутый армейский офицер. Торопов увидел нас и поднялся из-за стола.
Военный оглянулся… и я бросилась к нему. Это был Алексей Назарович Дмитриенко, тот самый журналист, который в начале войны стоял у нас на квартире. Он не узнал меня и очень удивленно присматривался сквозь толстые очки.
— Алексей Назарович, да что же вы, не узнаете?
— Нина, — ахнул он, — да неужели это ты, Нина?
— Вы знакомы? — удивился Торопов.
— Еще как! И давным-давно, — ответил Дмитриенко, обнимая меня.
— Так вот она и есть Морозова, — ни к селу ни к городу сообщил Гриша.
— Значит, я о тебе писать должен? Ну, здорово!
Я не могла опомниться от радости. Будто снова вернулось прошлое и мы сидим в большой комнате, через которую ночью тетка Милосердия не разрешает ходить, потому что там спят чужие мужчины.
Из-за спины Торопова вышел незнакомый полковник, которого в суматохе я не заметила. В руках у него был лист бумаги. Чуть пригнувшись к столу, чтобы лучше видеть, он стал читать:
— За мужество и отвагу, проявленные при доставке в партизанский отряд радиоаппаратуры, матрос Нина Федоровна Морозова награждается орденом Красной Звезды.
Полковник протянул мне руку.
— Служу Советскому Союзу!
— За мужество, проявленное в боевой обстановке, старшина второй статьи Григорий Романович Колесов награждается медалью «За отвагу».
— Служу Советскому Союзу, — четко сказал Гриша, принимая награду.
Нас все поздравили, и Торопов сказал:
— А еще поздравляю вас всех, товарищи, с нашей новой победой. Освобождены от оккупантов Орел и Белгород!
— Ур-ра! — закричали мы так громко, что Лапшанский дернул меня за рукав.
— Ну, все, можете идти. Только вы, Морозова, никуда не исчезайте, через полчасика Алексей Назарович будет с вами беседовать.
Мы с Гришей вышли в темный коридор. Гриша направился в свою рубку, а я выбежала из подземелья. В траншее остановилась и оглянулась. Никого не было. Тогда я трясущимися от радости руками привинтила орден к фланелевке.
В погребок зашла чинно, ожидая, какой эффект произведет мое орденоносное появление. Но парни занимались своими делами и даже не взглянули в мою сторону.
— Чего это тебя вызывали? — лениво полюбопытствовал Иван, глядя на меня с нар.
Я двинула плечом, чтобы он увидел орден, по Ванька словно ослеп.
— Да так, по делу.
— Ну, раз корреспондент приехал, значит, интервью брали, — высказал предположение Орлов, занимаясь наборным мундштуком.
Он и так и этак составлял разноцветные кусочки от зубных щеток.
— Никакого интервью. Даже речи не было ни о чем таком.
— Ну и ладно, — сказал Гундин и засвистел песенку.
Я прошлась перед ними, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я уже готова была крикнуть им, что мне дали орден, когда главстаршина сказал:
— Ну, хватит ее мучить, налетай, поздравляй!
Черти! Они, оказывается, знали об этом, еще когда мы с Толиком таскали раненых. Орлов и на берег-то пришел, чтобы позвать меня.
— Только не зазнавайся, — предупредил Иван.
Вскоре пришел Дмитриенко, и мы долго сидели с ним на моем любимом камне за погребком, вспоминая прошлое.
— О Геше знаю, — сказал Дмитриенко, — мы же иногда с тетей твоей, Юлией Сергеевной, переписываемся.
Вечером я проводила Алексея Назаровича.
Через несколько дней Торопов распорядился не открывать вахту на причале.
С вечера на город волнами пошли наши штурмовики. Взрывы гремели, не переставая. Не успевала уйти одна партия самолетов, как с моря заходили новые и новые. Потом в ту же сторону полетели тяжелые снаряды с Большой земли.
— Это кто же так лупит? — размышлял Васька, стоя у входа в погребок.
— Наверное, «Парижанка». У нее мощнейшие дальнобойные, — высказал предположение Иван.
— Ключников, сколько раз говорить, чтобы не смели так линкор называть, — строго сказал капитан, — что это за «Парижанка», в самом деле?