На озере Светлом

Больше всего Семёна интересует кабина. Может быть, там и кроется разгадка появления грузовика на дне Скалистого залива? Но как он ни старается, ему ничего не удаётся различить за тёмным ветровым стеклом. А любопытство одолевает. И, забыв все запреты начальника милиции, Семён привязывает лодку к буйку и спускается в воду.

Перевернувшись головой вниз, он ныряет и достаёт ручку кабины. Вопреки ожиданиям дверца поддаётся нажиму и распахивается легко, точно её кто-то толкнул изнутри. Однако дыхания не хватает, и Семён вынужден подняться на поверхность. Несколько минут он отдыхает, потом вторично погружается в воду и, придерживаясь за дверцу, проникает в кабину.

В это время что-то мягкое и упругое толкает его в голову, толкает, словно живое, коротким, несильным ударом. Семён отшатывается, но его снова кто-то толкает в плечо, как будто неизвестный ощупывает его перед тем, как схватить. Мгновенно ужас охватывает Семёна. Не помня себя, он выныривает на поверхность и с лихорадочной поспешностью карабкается в лодку.

Лодка, точно и её что-то напугало, не даётся Семёну, начинает крутиться на месте. Нога зацепляется за что-то жёсткое, видимо, за верёвку, которой привязан буёк, а Семёну уже кажется, что неизвестный схватил его и сейчас потянет вниз. Обезумев от ужаса, Семён кричит дурным голосом, плюхается наконец в лодку, отвязывает её трясущимися руками и что есть силы гребёт к берегу. На четвереньках выбравшись на уступ, он наконец находит в себе силы оглянуться.

Залив млеет в солнечных лучах. Слышно, как в лесу над обрывом поют птицы. Посвистывая крыльями, проносится чайка.

Всё тихо, спокойно, мирно…

Так чего же он испугался? Ну, мягкое, упругое, скользкое, толкается, так что ж из этого? Пусть даже то самое, о чём он думает, но в чём не признаётся самому себе, — утонувший водитель, вывалившийся из кабины, пусть даже он, так что ж из этого? Чего его бояться?

Одним словом, струсил!

— Струсил! — слышит Семён так явственно, что невольно оглядывается: кто это сказал? Нет, никого нигде нет. Просто подумалось, а показалось, что кто-то сказал вслух.

Семён чувствует, что щёки у него начинают гореть, что он краснеет от стыда и злости на себя. Хорошо, он сейчас покажет, какой он трус! Зубы стиснуты, глаза прищурены, ноздри раздуваются. Семён плывёт обратно, к грузовику. Теперь уж он не вернётся назад, скорее погибнет, чем убежит! Он решительно опускается под воду, цепляется за открытую дверцу, отыскивает то упругое и мягкое, что толкнуло его. Вот оно, покачивается под рукой. Что бы это могло быть? Пальцы нащупывают край доски, за ней пустота, какие-то скрученные проволоки. Ну да, так и есть, сиденье! Его подняло к потолку, а когда Семён сунулся в кабину и всколыхнул воду, сиденье закачалось и начало толкаться. Как всё просто!

А ведь он, помнится, даже заорал от страху. Семёна стал разбирать смех: вот так опростоволосился! Хорошо, что никто его не видел!

Насмеявшись вдоволь, он хмурится. Так. Ясно. Водитель не утонул вместе с грузовиком. Куда же он девался после того, как привёл сюда машину и утопил в заливе?

Семён внимательно осматривает берега. Полукругом залив обступили скалы. Они высоки, круты, неприступны, словно стены военной крепости. Над обрывом чернеет сплошной сосновый лес — настоящая непроходимая тайга, ни дороги, ни тропинки. Нет, отсюда машина спуститься никак не могла: непременно бы разбилась, а она цела.

Остаётся только вход в залив со стороны озера. Здесь пролом в скалах, узкий пролив, окаймлённый двумя галечными отмелями. Отсюда машина могла бы появиться, никаких препятствий не видно, за исключением одного — воды. Каменные ворота заполнены водой. Не приплыла же она по проливу, в самом деле! На лодках такую махину тоже не привезёшь. Да и кому нужно это делать?

«Вот задача, так задача!» — качает головой Семён.

Сколько он ни думает, придумать какое-нибудь подходящее объяснение не может. Отчалив от буйка, он плывёт к шалашу: солнце клонится к закату, надо устраиваться на ночлег.

СНОВА НА СВЕТЛОЕ

Привалившись в угол, Годунов безмятежно спит. Сквозь глухой рокот мотора слышно, как начальник милиции время от времени звонко всхрапывает и, точно испуганный этим звуком, приоткрывает глаза, подозрительно осматривает всех и опять засыпает. Владимир Павлович сидит рядом с водителем. Он вынул блокнот и что-то записывает.

А в другом углу, тесно прижавшись друг к другу, сидят Павлик и Митя. Митя возмущён поступком Семёна: он нашёл машину, он чуть не погиб из-за неё, и вот Семён отобрал у него находку, остался у машины, а они едут домой ни с чем. И чем дальше они уезжают от Светлого, тем обиднее становится Мите.

— Я вернусь, честное слово, вернусь. Ты как хочешь, а я вернусь, — с жаром шепчет он на ухо приятелю. Павлик видит, как в выпуклых чёрных глазах его набухают слёзы. — Заберу хлеба и на попутной обратно. Попутной не будет — пешком пойду.

«И пойдёт. Он такой», — думает Павлик.

Митя вытирает кулаком слёзы и опять приникает к уху друга:

— Давай вместе, а?

Павлик молчит и смотрит в окно. Областная автострада проложена вдоль длинного, растянувшегося на десятки километров горного хребта. За окном плывут и плывут горы. Глубокие, тёмные ущелья врезаются в хребет, и тогда наверняка можно сказать: сейчас будет мост. И в самом деле, деревянные перила моста мелькают за окном, и виден глубокий извилистый овраг, уходящий в горы и исчезающий в ущелье. Дно оврага густо заросло черёмухой, и Павлик знает: там, между деревьев, струится ручеёк.

— Давай, Павка, махнём вместе на Светлое! — повторяет Митя, и его дыхание щекочет Павлику шею.

— Не пустят. Мне ещё от мамы попадёт, — безнадежно отвечает Павлик: он подавлен тем, что его ждут дома мамины слёзы, а он их не выносит. Пусть бы лучше побила, и то было бы легче. Но бить она не будет, будет только плакать и читать нотации.

— Ведь интересно же, как её вытащат, — убеждает Митя.

Конечно, интересно. Павлик слышал, как совещались Годунов и отец. Сначала хотели построить плот, чтобы на него поднять грузовик. Владимир Павлович вытащил блокнот и стал подсчитывать: вырубка, трелёвка, сплав… Получилось очень дорого, чуть ли не дороже самой машины. Тогда отец пообещал прислать с завода гусеничный трактор с лебёдкой. Грузовик будут вытаскивать трактором. Как же не интересно, но… мама! Мама ни за что не отпустит. Если бы папа попросил…

Владимир Павлович продолжает свои подсчёты. Павлик прижимается подбородком к спинке переднего сиденья и негромко произносит:

— Пап! А мне можно поехать грузовик поднимать на Светлое?

Владимир Павлович оглядывается на сына. В то же время Павлик чувствует толчок. Покосившись на Митю, он видит, что тот, застыв под взглядом Владимира Павловича, усердно толкает Павлика ногой. Павлику понятно, что ото значит: «Разве так просят? Эх, ты!» Павлик отворачивается: каждый просит так, как умеет; стоит ли из-за этого толкаться?

— Всё зависит от мамы. Ты представить себе не можешь, как она волновалась, когда ты пропал! — отвечает Владимир Павлович, — Если она отпустит, пожалуйста, поезжай.

— Она не отпустит, — уныло произносит Павлик. — Вот если бы ты попросил, — другое дело.

— Зачем же я-то буду просить? — посмеиваясь, удивляется Владимир Павлович, — Ведь ехать тебе надо, не мне.

— Её проси не проси, всё равно… — Не договорив, Павлик смотрит в окно.

Сейчас они приедут в город, отец уйдёт к себе, и всё будет кончено; не бывать ему на Светлом, не видать подъёма грузовика. Павлик чувствует на себе ласково-насмешливый взгляд отца и хмурится: испытанное средство сдержать слёзы, когда они готовы брызнуть.

— Хорошо, поезжай. Я поговорю с мамой, — сквозь рокот мотора звучит спокойный голос Владимира Павловича.