Страница 9 из 9
8. Новости — слоновости
В квартире японца-китайца я первым делом оккупировала ванную. Переоделась в домашнее — не хотелось оставаться в том, в чём я валялась на полу в гостинице, да и вообще, смена места жительства, как мне кажется, предполагает смену одежды. Я влезла в свежие джинсы, выбрала огромную белую майку «GAP» и завязала волосы в два инфантильных хвоста.
Когда я сняла с себя свитер и лифчик, в зеркале моему взору предстал красновато-васильковый синяк вокруг левого соска, оставленный пальцами Костантино. «Лучшее снотворное — руки любимого мужчины…», — вспомнила я его слащавый голос.
— Мразь, — произнесла я вслух, — скотина вонючая…
Фантомы недавно испытанного страха и унижения без стука вломились ко мне в голову. Зубы сами собой стиснулись, а кулаки сжались. На глазах навернулись слёзы.
— Сволочь, как разукрасил… — уже почти плача прогнусавила я.
Чтобы взять себя в руки я срочно представила Константина Натановича Говенько, скрюченного после удара в пах, потом его же голого в постели, а потом и процесс принудительного заливания в его ротовую полость «Русского эталона». Аутотренинг своё дело сделал — злость отхлынула. Я сделала пару-тройку глубоких вдохов-выдохов и успокоилась окончательно. Надела майку прямо на голое тело, предварительно намазав синяк троксевазином (у меня он всегда с собой — варикоз, знаете ли).
Пока я переодевалась, японец-китаец хозяйничал на кухне. Я слышала, как он что-то куда-то наливал, гремел посудой и хлопал дверцей холодильника. Затем послышался стук кухонного ножа по доске, загудела микроволновка, а после из-за двери стали доноситься совершенно неидентифицируемые звуки (пышь-пышь-пы-ы-ышшшшь-дык-дык-дык). Когда печка призывно тренькнула, моё любопытство победило.
Я влетела на кухню в полной уверенности увидеть что-то феерическое; воображение нарисовало разновсяческие японские вкусности (суши, сашими, яки соба и пр.), но на столе меня ждал жестокий облом — три ущербно маленькие круглые булочки на расписном блюде и блестящий, похожий на летающую тарелку, металлический чайник. «Вот так всегда, — подумала я, подавив смешок, — много шума, и ничего».
Японец-китаец, который успел раздеться до рубашки, брюк и домашних тапочек, жестом пригласил меня к столу. В ответ я совершенно неожиданно для себя сделала что-то похожее на книксен.
Когда я уселась за маленький, совсем не кухонный, а, скорее, кафешный столик, то поняла, что дико проголодалась. Очень быстро смолотила круглые булки и выдула две большие чашки зелёного чая. Японец-китаец напротив, ничего не ел, только периодически прихлёбывал чай.
Понимание того, что я совершенно не знаю человека, с которым сижу за одним столом, пришло только после того как желудок более или менее заполнился, а, может, это зелёный чай благотворно подействовал на мою память. Японца-китайца, кстати (судя по тому, как он спокойно цедил из синей пиалушки чаёк), то, что мы не знакомы, совершенно не смущало.
«Как всегда всё приходится делать самой», — подумала я и стала судорожно кумекать, с чего бы начать.
Несмотря на то, что в пределах данной конкретной кухни уровень сложности вечной женской задачи: «Как познакомиться с мужчиной» был сведён к минимуму, её решение вызвало у меня трудности. Я потратила минут десять, придумывая первую фразу, и в результате не родила ничего лучше, чем:
— Извините, а кто вы? — спросила я.
Японец-китаец оторвался от пиалушки.
— Вы имеете в виду мою национальность?
— И это тоже. Вы — японец или китаец?
— Ни тот, ни другой. Я — айн, или как изволил выразиться ваш великий писатель Антон Чехов в своём произведении «Остров Сахалин»: «айно». — Японец-китаец посмотрел мне прямо в глаза, видимо в ожидании какой-то реакции. Не дождавшись никакой, продолжил: — Точнее, айном был мой дед по матери. Бабка, его жена, была русская из даурских казаков, а по отцу — все корейцы. Несмотря на всё это, я считаю себя айном. Я — один из немногих, кто знает айнский язык.
Японец-китаец сделал паузу.
— Если вы не в курсе, Саша, айны — это такой народ, который раньше жил у вас на Сахалине и на Курилах — продолжил он. — Сейчас остатки моего народа живут на Хоккайдо. Нас осталось очень мало, не больше двадцати тысяч человек. Большинство из нас скрывает свою национальность, потому что в Японии мы всегда были «эбису» — варварами. Японцы — очень жестокий народ.
После слов о японской жестокости мне вспомнился Сергей Лазо, а затем, вполне предсказуемо мысли мои перескочили на Джордано Бруно, и я немедленно рассказала японцу-китайцу о моём вчерашнем разговоре с головой. Тот внимательно слушал и через каждое моё слово кивал.
— Только мне кажется, что это всё враки. Не понимаю, какая связь между Джордано Бруно, и, извините… — Я мотнула головой в сторону моего чемодана, который японец-китаец оставил в прихожей.
— Почему-то считается, что Джордано Бруно казнили за распространение учения Коперника, — сказал японец-китаец после ещё одной паузы, — но труды Коперника попали в так называемый индекс запрещённых книг спустя шестнадцать лет после смерти Джордано.
— За что же его тогда?
— В этом-то и вопрос… — Японец-китаец откашлялся в кулак. — В его обвинении было восемь пунктов, но что это за восемь пунктов, не знает никто. Об одном только можно утверждать с уверенностью — один из этих пунктов лежит сейчас в вашем чемодане.
Внезапно по моей спине пробежал холодок, словно налетел сквозняк старого ночного кошмара; меня основательно передёрнуло. Японец-китаец бросил на меня короткий взгляд.
— Может, вы хотите выпить? — спросил он. — У меня есть сливовое вино. Будете?
Удивляться тому, что он опять прочитал мои мысли, сил не было. Я просто кивнула.
Японец-китаец резко поднялся и направился к широкому холодильнику цвета «холодный металлик». Несколько секунд я наблюдала его широкую, обтянутую белой рубашкой спину. «А мужик-то здоровый», — подумала я.
Японец-китаец вернулся к столу с высокой бутылкой с широким горлышком и двумя пузатыми стаканами.
— Здесь тяжело найти настоящее сливовое вино, но я знаю один магазинчик…
Он аккуратно разлил жёлто-зелёную жидкость по стаканам, поставил бутылку на центр стола, потом, немного подумав, сместил её чуть вправо. Сел, поднял свой бокал, посмотрел на меня.
— Как говорится, ваше здоровье, Саша.
— И вам не болеть. — Я сделала небольшой глоток. Вино оказалось холодным и сладким. Я сделала ещё один, побольше.
— Ну как? — осторожно поинтересовался японец-китаец.
— С пивом потянет, — ответила я и прикончила стакан.
Лицо японца-китайца изобразило смесь озабоченности и удивления.
— С пивом? Саша, вы хотите пива?
Я усмехнулась.
— Нет, это выражение такое, шуточное, означает одобрение. Отличное вино, спасибо.
Японец-китаец извинился, встал, достал из кармана пиджака небольшой блокнот с карандашом, который был пристёгнут к блокноту шнурком, вернулся к столу, сел и начал записывать.
— Так, «потянет с пивом» — ироническое выражение одобрения, — проговорил он. — Всё правильно?
Я кивнула. Японец-китаец закрыл блокнот и виновато улыбнулся.
— Знаете, Саша, я очень давно не был в России, многих словечек не знаю. Приходится записывать.
Я одобрительно закивала, мол, молодец, парень, век живи — век учись, а саму толкнула мысль, что вышеуказанная задача решена только на половину. Я собралась с духом и подняла свой, снова наполненный японцем-китайцем бокал.
— Давайте выпьем за знакомство, — сказала я, — мы ведь с вами так и не познакомились.
— Да, неудобно получилось, — японец-китаец привстал, — меня зовут Масахиро Сасаки. Это моё японское имя. Своё настоящее имя, то, которое мне дали при рождении, я вам назвать не могу, по крайней мере, сейчас. Прошу вас, не обижайтесь.
— Да ладно, в каждой избушке свои игрушки, — махнула рукой я.
— А это выражение мне известно, — обрадовался японец-китаец, или, как его, Масахиро. — Оно очень точно выражает толерантность русского народа.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.