Страница 34 из 36
Я об этом толкую с самого начала, но до вас не доходит.
Ничего не доходит.
Командир Марек Эдельман. Я встречался с Ним раз десять-пятнадцать. Имел возможность — иногда долго, иногда недолго — вслушиваться в то, что Он говорил, или всматриваться в Него, потому что говорил Он мало. Важен был каждый жест, каждое слово Командира Марека Эдельмана. Слова были подобны приказам. Жесты — подобны поручениям; иначе быть не могло, ибо ощущалось, что за Ним стоит огромный опыт. И История, которая навечно отбросила черную тень на все, что было раньше. Его слова-приказы, часто обидные, открывали путь выхода из этой тени. Он имел право приоткрывать эту дверь.
Слова Командира, слова-приказы, звучали знакомо: «Да будет слово ваше: „да, да“; „нет, нет“». Командир говорил: «Какой Бог? Где там был Бог? Там был голод! Вы знаете, что такое голод? Вас мама кормила манной кашкой! Не говорите мне о Господе Боге! Сам человек — плохой!» Это слова-приказы Командира. Это — «да, да, нет, нет». Командир говорил, приказывал: не ссылайтесь на Господа Бога, сам человек плохой. А не призывает ли Командир, сознательно или бессознательно, своими простыми «да, да, нет, нет», продиктованными его порядочностью, следовать мудрой, глубокой и звучащей почти как приказ заповеди с Моисеевых скрижалей: «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно»? Господь Бог «спит себе там», — тоном, не терпящим возражений, говорит Командир. Он в претензии к Богу? Или хочет этим сказать, что Бога нет? А ведь в конце — держа в руке горящую сигарету — Командир говорит: «Без близости никто бы не выжил… Тот мужик здоровенный был… а она крохотная, вся величиной с его руку… видно было, она чувствует себя в безопасности… конечно, потом оба погибли…» Командир говорит о близости. Говорит: «да, да, нет, нет», — нужна была надежда. Да — Командир не терпящим возражений тоном говорит, что любовь там была. Говорит: «Без любви никто бы не выжил». Да — близость, надежда, любовь там были необходимы. Мне бы хотелось спросить у Него: не должны ли эти слова — близость, надежда, любовь, которые Он произносит всегдашним своим приказным тоном, — писаться с заглавной буквы? Вслушиваясь в Его «да, да, нет, нет», я думаю, что, наверно, должны. С уважением относясь к приказам Командира, будем соблюдать первую часть Заповеди Любви. Не станем произносить имя Бога напрасно. Но дальше в Писании сказано: «Возлюби ближнего твоего как самого себя». «Да, да…» — Ему не требовалось этого произносить, Он сам был этими словами. Хотя и говорил, что человек — плохой, но все, что Он делал, с огромной силой утверждало «да, да…» — тому свидетельством Его поступки. А это горькое «нет, нет» относилось к злу.
Когда думаешь о Его позиции, Его словах-приказах, законно возникает вопрос: любить ближнего надлежит «как самого себя», то есть не больше, чем себя? Вероятно: «да, да…». Командир всегда будет ассоциироваться с тем, что современники называют правами человека. Эти права были сформулированы уже после трагедии нашей цивилизации и в значительной степени — как результат этой трагедии. Он имел к ним непосредственное отношение. Первая статья Декларации прав человека гласит: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Достоинство человеческой личности — источник всех прав и обязанностей. Оно неотъемлемо. Даже если за него приходится платить жизнью. Тут сразу в уме возникают понятия: героизм, мученичество, святость. То есть граница любви к ближнему — неотъемлемость достоинства. Думаю, под Его суровыми, поистине аскетическими, часто горькими словами подразумевались те права и обязанности, которые продиктованы именно человеческим достоинством.
А если бы спросить у Него сегодня, сохранится ли эта неотъемлемость достоинства спустя какое-то время? Сохранится ли опыт Его поколения будто высеченным в граните — опыт, говорящий, что достоинство — это всё? Мы бы увидели, как Он смотрит своими умными теплыми глазами, на минуту задумывается, затягивается сигаретой, но в тишине и молчании в ушах у нас будут звучать Его не терпящие возражений мудрые слова: «да, да, нет, нет».
Кшиштоф Песевич — юрист, сценарист, политик. Родился в 1945 году. Был обвинителем на процессе убийц ксендза Попелушко[124], защитником на суде по делу полковника Рышарда Куклинского[125]; долголетний член Высшего адвокатского совета и эксперт «Солидарности». Соавтор многократно награждавшихся сценариев к семнадцати фильмам Кшиштофа Кеслёвского, в частности «Без конца», «Двойная жизнь Вероники», «Три цвета».
С начала 90-х годов активно участвует в политической деятельности, почти непрерывно заседает в сенате свободной Польши. Принимает участие в работе многих культурных институций.
Послесловие
«Ну что вы так смотрите?» — так началась наша встреча с паном Мареком. Меня удивило его отношение к нам. Я думала, мы едем к симпатичному старичку, а встретил он нас довольно холодно, так что я быстро вернулась на землю. Он сразу дал нам понять, что не намерен долго рассказывать о том, что сделал.
Он ждал чего-то от нас. Называл нас молчальниками, несколько раз выгонял из дома, ворчал. Я хотела его удивить и сказать что-нибудь умное, но, как и остальные, решила сидеть тихо, чтобы не испортить дело. Пани Паула смеялась и над тем, в какое мы попали положение, и над ним самим. В тот день я не понимала, что происходит. Его посыл дошел до меня только спустя какое-то время. Он спрашивал, что мы хотим делать в жизни, — помню, что он начал с меня и что я его боялась. Любитель коньяка и сигар, он хотел внушить нам только одно: чтобы мы просто делали свое дело.
«Пан Марек, почему вы решили руководить восстанием?» — «Кто-то ведь должен был! Ну как, еще что-нибудь или вы уже уходите?»
У него получилось, теперь наш черед.
Авторитет, герой и трудный собеседник… Эти три слова первыми приходят мне в голову после встречи с этим необыкновенным человеком. Хотя прошло столько лет, его личность излучала харизму и силу, что заставляло смущенно молчать даже самых красноречивых ребят. О чем, в конце концов, могли мы его спросить? Большинство из нас прочитали биографию героя, а также историю восстания в гетто. Однако никто, приехав в Лодзь, не оказался готов к дискуссии с умеющим блестяще «отбивать удары» Мареком Эдельманом. Большинство представляли себе руководителя восстания сентиментальным и потрепанным трудными временами старичком.
Сильнее ошибаться было нельзя!
Ясность его ума, четкость высказываний и уверенность в своей правоте всех привели в замешательство. Мы быстро поняли, что разговор не будет легким, тем более что, когда речь шла о драматических событиях его жизни, часто появлялся философский уклон. На вопрос, что самое важное в жизни, он всякий раз отвечал: «В принципе самое важное — сама жизнь. А уж коли есть жизнь, то самое важное — свобода. И уже неизвестно, что важнее…»
Эти слова ясно показывают, какой сложной была в глазах Эдельмана система человеческих ценностей, в особенности когда пришлось сопоставить ее с военной действительностью. Особенно трудным разговор получился потому, что и сам Эдельман хотел что-то от нас узнать: например, как мы с перспективы молодежи видим и оцениваем мир. Казалось бы, ничего сложного тут нет, однако неожиданно мы растерялись, а это в глазах Эдельмана выглядело слабостью.
Аргументы, опирающиеся на религию, оказались бесполезны, потому что он объявил себя атеистом.
Сильная личность Марека Эдельмана стала причиной того, что вместо ожидаемых воспоминаний о плохих временах мы выслушали настоящую лекцию — это был интеллектуальный вызов, заставивший нас задуматься о безнадежности выбора, который не раз вынужден был совершать человек «потерянного поколения».
124
Ежи Попелушко (1947–1984) — римско-католический священник, капеллан и активный сторонник профсоюза «Солидарность». Был убит сотрудниками Службы безопасности МВД Польской народной республики. Мученик Католической церкви, причислен к лику блаженных (2010).
125
Рышард Куклинский (1930–2004) — полковник Войска Польского и американской армии; сотрудничал с ЦРУ, в 1981 г. бежал из Польши, за измену родине в 1984 г. был приговорен к смертной казни; в постсоциалистической Польше реабилитирован.