Страница 21 из 36
Мало о ком можно сказать: он был таким аутентичным, каким только может быть человек, которому незачем доказывать миру или самому себе, что он — личность. Он был Личностью.
Помню, как однажды его попросили выступить перед огромной аудиторией, в филармонии, и сказать что-нибудь про будущее Польши. Его страшно раздражали и место, и тема. «Вы спрашиваете меня, старого еврея, о будущем, а что я могу о нем знать?! Я, кого будущее всегда заставало врасплох… Если бы я в молодости знал, что случится! А я не знал, ничегошеньки не знал, и теперь не знаю. Оставьте меня в покое!» — добавил и… стал рассказывать о прошлом. Это был прекрасный рассказ, из которого можно было сделать вывод, что в жизни надо поступать так, чтобы ничего не стыдиться в будущем. Только это он хотел сказать про будущее.
Мало о ком можно сказать: его жизнь была великим испытанием силы человека и человеческих возможностей. Важную ли роль в такой жизни играли Бог и Декалог? Эдельман, наверно, сказал бы, что один слишком далеко, а другой слишком разрекламирован. Так называемые основополагающие нормы, содержащиеся в Декалоге, существуют в каждой культуре. Декалог имеет значение историческое и символическое, но не практическое. Разве, чтобы быть порядочным человеком, необходимо верить в Бога? Разве в определенных ситуациях справедливость не требует от нас лжесвидетельства? Разве супружеская верность действительно очень важный показатель нравственности? Разве норма «не убивай» всегда обязательна?
Жизнь ставит перед нами столь разнообразные моральные проблемы, что Декалога для их решения недостаточно, а иногда проблемы эти носят такой трагический характер, что мы вынуждены забыть о Декалоге.
«Что здесь делают попы?! Повсюду эти попы», — покрикивал Эдельман на похоронах Лешека Колаковского[76]. Сидящая с ним рядом профессор Барбара Скарга[77], в тот день не надевшая слуховой аппарат, спрашивала: «Что ты говоришь, Марек? Что ты говоришь — я не слышу!» — «Я говорю о попах — что они тут делают?!» — еще громче кричал Эдельман. Скарга и Эдельман вместе прощались с Лешеком Колаковским. Попрощаться с Эдельманом Скарга уже не успела. Их нет. Нет.
Магдалена Шрода — профессор Варшавского университета, философ, этик, публицист, феминистка, специализируется в области истории этических идей, политической философии и женской проблематики, была уполномоченным правительства по делам равноправия женщин и мужчин (в правительстве Марека Бельки). Редактор журнала «Пшеглёнд филозофичны», постоянный фельетонист «Газеты выборчей», автор нескольких книг, в том числе «Женщины и власть» (2009).
Не кради
Заповедь указывает, что необходимо уважать имущественные отношения, и это — непреложная норма человеческого общежития. Между тем в сотнях случаев, когда происходит кража, мы прощаем или хотя бы понимаем виновника. Иногда объясняя себе это тем, что категорически запрещать красть — как-то не по-людски. Причем порой по соображениям весьма прозаическим: из эгоистического желания избежать лишних хлопот. Однако, с другой стороны, мы прекрасно понимаем, что кража краже рознь…
Январь 1943 года. Всем ясно, что гетто обречено на уничтожение. Несколькими месяцами раньше, в сентябре 1942 года, после большой акции по ликвидации гетто, оттуда отправился последний эшелон в Треблинку[78]. В сильно «урезанном» гетто осталось около сорока тысяч человек — пока еще нужных Третьему рейху. В этой ситуации Еврейская боевая организация пытается спасти что только возможно и фактически начинает управлять гетто. Но чтобы действовать, нужны средства, поэтому ЖОБ собирает контрибуцию с самых богатых обитателей гетто. Иначе не удастся обеспечить тех, кто еще там остался, хотя бы минимальными средствами существования. Кто не платит, должен быть сурово наказан. Марек Эдельман не любил об этом говорить, но иногда в его рассказах возникал жуткий образ стоящего на коленях над ванной человека, который сейчас будет расстрелян, поскольку отказался отдать бойцам ЖОБа часть своих денег.
— «Не кради» важная заповедь?
— Конечно: красть плохо. Но иногда ты вынужден красть — с голоду, ради ребенка, которого нечем накормить. Ну а если крадешь, чтобы обогатиться, — это совсем другое дело.
— В гетто ваша организация проводила так называемые эксы — конфискацию имущества у более-менее богатых соседей. Что могло кое-кому не нравиться — ведь это своего рода кража. Но может быть, вы чувствовали, что люди вас в этом поддерживают?
— Эксы вообще были побочным занятием — способом добыть деньги, необходимые для покупки оружия. Это не имело отношения к нашей идеологии. Нам было нужно оружие — вот она, наша идеология.
Для этого требовалась поддержка общества. Кто-то радуется, что у соседа забрали 10 или 100 тысяч злотых? — ну и пускай. Эксы для нас вообще были делом второстепенным. Поймите: это такая мелочь…
Если мы убили одного отказавшегося платить, то не потому, что именно он попался под руку. Ведь таких, что не хотели платить, было много. А он был хуже других, и были еще причины, по каким он этого заслуживал. Просто непорядочный был человек. Когда он отказался дать деньги, мы пригрозили: не отдашь до четырех часов, убьем. Он не поверил, сказал, что плевать на нас хотел, потому что у него есть связи то ли в еврейской полиции, то ли среди немцев. Ну и мы пришли и его убили. А когда об этом разошлись слухи, больше не было случая, чтобы кто-то нам отказал. Мы начали управлять этим городом. Нам подчинялись несколько десятков тысяч людей — наше слово было закон, нас слушались беспрекословно.
Коммунисты пытались ставить нам палки в колеса, но мы их приструнили. Они сами устраивали эксы, то есть тоже отнимали деньги на нужды подполья, только отправляли их на арийскую сторону. Ведь Россия этой Польской рабочей партии ничего не давала, буквально ни гроша, вот они и решили добывать деньги в гетто. Ну и мы подстерегли их ночью, когда они возвращались с экса, и все отняли. С тех пор они перестали этим заниматься.
Но в гетто были и эти, в лапсердаках, у которых имелись деньги. Они даже по ночам играли в рулетку. Однажды мы пришли за эксом в нелегальное казино, и кто-то из наших схватил одного игрока за галстук. А из-под булавки для галстука как посыплются бриллианты… Мы их горстями сгребали. Вот только не сумели потом хорошо продать…
Конечно, нападение на Польский банк в Варшаве — там забрали миллионы или миллиарды, точно не знаю, — было также и политическим ударом по оккупанту. [В ноябре 1942 года отряд коммунистической Гвардии Людовой[79] напал на центральное отделение Коммунальной сберегательной кассы в Варшаве на улице Траугутта и конфисковал около миллиона злотых. — Прим. В.Б. и К.Б.] Но когда приходят за деньгами к человеку, у которого дома лежат 10 или 100 тысяч злотых, а подпольщики у него забирают 5 тысяч, — это вообще чепуха. Важно, на что пойдут эти деньги: на покупку оружия или на водку. Если не на водку, а на оружие, то общество на твоей стороне и вообще не замечает таких эксов.
— А если бы на водку — это была бы кража?
— Да и пропить-то эти деньги нельзя — ведь в такой акции участвует не один человек.
— А на что вы жили? Получали какие-то деньги с Запада?
— Помощь с Запада… Ее никогда не было достаточно — нам только на покупку оружия требовались миллионы. Револьвер на черном рынке стоил от 20 до 30 тысяч злотых, а ведь нужны еще патроны и так далее. Чтобы купить сто пистолетов с патронами, нужна была масса денег. А с Запада я в гетто один раз получил 5 тысяч долларов. Это были большие деньги, но их не могло хватить.
76
Лешек Колаковский (1927–2009) — философ, эссеист, публицист, прозаик. В 1968 г. вынужден был эмигрировать, с 1970 г. жил и работал в Англии.
77
Барбара Скарга (1919–2009) — философ, историк философии.
78
Невдалеке от деревни Треблинка в 80 км от Варшавы немцами были устроены два концентрационных лагеря: Треблинка-1 (так называемый трудовой лагерь) и Треблинка-2 (лагерь смерти).
79
Гвардия Людова — военная организация Польской рабочей партии, действовавшая на оккупированной территории в 1942–1943 гг.; 1 января 1944 г. была преобразована в Армию Людову.