Франсия

К этому князь присовокупил и другие доводы, против которых маркиз не стал возражать. Маркиза холодно выразила сожаление, но, оставшись наедине с Мурзакиным, раздраженно сказала ему:

— Я надеялась, что у вас достанет терпения хотя бы два дня не видеться с мадемуазель Франсией. Но вы не удержались и вчера приняли эту девушку в моем доме. Не отрицайте, я знаю это, как и то, что она содержанка, любовница какого-то парикмахера.

Мурзакин оправдался, рассказав почти всю правду о произошедшем и добавив при этом, что девушка скорее некрасива, чем красива, и что он составил об этом представление, даже не взглянув на нее. Затем он бросился к ногам маркизы, поклявшись, что лишь одна женщина в Париже кажется ему прекрасной и обольстительной, а другие только цветы без аромата рядом с розой, королевой цветов. Его комплименты были пошлыми, но взгляды — пламенными. Маркизу напугал поклонник, которого не остановил даже страх быть застигнутым у ее ног среди бела дня, и в то же время она убедила себя, что была не права, обвинив его в трусости. Простив Мурзакину все, маркиза позволила вырвать у нее обещание тайно навестить князя, как только у того появится жилье.

— Возьмите, — сказал князь, подавая ей план местности, который он составил, обозревая окрестности из окон своей комнаты на втором этаже. — Дом, где я буду жить, отделяет от вашего только большой особняк.

— Да, это особняк мадам де С., ее сейчас нет. Многие дворцы пустуют: хозяева покинули их, боясь осады Парижа.

— Этот особняк окружен густым садом, граничащим с вашим, их разделяет невысокая стена.

— Не делайте глупостей! Слуги мадам де С. станут сплетничать.

— Мы им хорошо заплатим или обманем их бдительность. Со мной ничего не бойтесь, душа моя! Я буду так же осторожен, как и смел! Таков характер моего народа.

Их разговор прервали съезжавшиеся гости. Маркиза торжествовала, наблюдая, какую холодность проявляет Мурзакин к другим женщинам.

На следующий день в Опере давали великолепный спектакль. Весь высший свет Парижа спешил занять места в зале. Дамы, ослепляя блеском драгоценностей, с волосами, убранными лилиями, расположились в ложах первого яруса. На некоторых женщинах, сидящих на галерке, были ужасные маленький черные шляпки, украшенные петушиными перьями и прозванные русскими за то, что имитировали головной убор офицеров этой нации.

На сцену вышел певец Лаис, уже состарившийся, но все еще играющий роль пылкого роялиста[22]. Русский император и король Пруссии заняли ложу Наполеона, и Лаис запел на мелодию «Да здравствует Генрих IV» известные куплеты, вошедшие в историю как «гнусные рифмы». Весь зал аплодировал. Прекрасная маркиза де Тьевр махала из ложи своим кружевным платочком, как белым флагом, сжимая его белоснежными пальчиками. Из глубины императорской ложи за ней наблюдал величественный Огоцкий. Еще дальше за ним, почти в коридоре, сидел Мурзакин.

Под самым куполом простая публика, изображающая народ, тоже аплодировала. Ей заплатили за это. Все служащие театра получили билеты с предписанием вести себя хорошо. В числе прочих два бесплатных билета дали месье Гузману Лебо, главному полковому парикмахеру, прозванному за кулисами красавчиком Гузманом. Эти билеты он отослал своей любовнице Франсии и ее брату Теодору.

Эти бедные парижские дети сидели высоко и далеко, почти под люстрой, в тесноте, от которой у девушки кружилась голова. Она смотрела, ничего не понимая. Гузман вручил Франсии платок из вышитого перкаля[23], строжайше наказав махать им, если она увидит, что так делает «высший свет». В конце отвратительной кантаты Лаиса Франсия машинально развернула этот флаг, но брат вырвал платок у нее из рук, плюнул в него и бросил в зал, что осталось незамеченным в суматохе притворного энтузиазма.

— О Боже! Что ты делаешь? — воскликнула Франсия с глазами, полными слез. — Мой красивый платок!..

— Замолчи, идем отсюда, — ответил ей Теодор с блуждающим взором. — Идем, или я сейчас брошусь вниз головой в эту навозную кучу! — Франсия испугалась, взяла его за руку, и они покинули зал. — Нет! Не надо пропуска, — сказал он в дверях. — Здесь слишком душно, мы уходим.

Теодор шел быстрым шагом, увлекая сестру за собой, бранясь сквозь зубы и жестикулируя как безумный.

— Послушай, Теодор, — обратилась к брату Франсия, когда они вышли на бульвары, — ты сходишь с ума. Ты выпил? Не забывай о вражеских солдатах, окружающих нас, ничего не говори, иначе тебя арестуют. Скажи, что с тобой?

— Со мной, со мной… я не знаю, что со мной, — ответил он и, сдержавшись, не произнес более ни слова до самого их дома.

— Слушай, — наконец сказал он сестре, — давай зайдем к папаше Муане. Гузман дал мне три франка, чтобы угостить тебя. Выпьем оржата[24], это успокоит меня!

Они вошли в кафе, занимавшее первый этаж и принадлежавшее старому сержанту, искалеченному в Смоленске. На улице перед входом пили водку несколько прусских унтер-офицеров.

Франсия и ее брат заняли место подальше от них, в глубине заведения, за маленьким столиком из поцарапанного мрамора, матового от игры в домино. Теодор с удовольствием потягивал оржат, как вдруг швырнул стакан на мраморное покрытие.

— Вот что, — сказал он сестре, — это все хорошо, но я запрещаю тебе ходить к русскому князю. Там не место для такой девушки, как ты.

— Почему сегодня вечером ты настроен против союзников? Ты был так доволен, что идешь в Оперу, в ложу… И вдруг ты уводишь меня, не дождавшись конца представления.

— Ну хорошо! Да! Я радовался, что сижу в ложе, но смотреть, как толпа аплодирует такой глупой песне!.. Это отвратительно, ты понимаешь, так пресмыкаться перед казаками, это подло! Можно быть бедным, голодным, слабым человеком, но плевать на все эти вражеские плюмажи. Наши союзники! Как бы не так! Шайка разбойников! Наши друзья, наши спасители! Я докажу тебе, что это не так. Ты увидишь, они сожгут весь Париж, если им позволить. Итак, пресмыкайтесь перед ними. Не ходи больше к этому русскому, или я все расскажу Гугу.

— Если расскажешь Гузману, он убьет меня, тебе от этого легче не станет! Что ты будешь делать без меня? Мальчишка, никогда ничему не учившийся и в шестнадцать лет так же не способный заработать на жизнь, как новорожденный младенец.

— Может, ты и права, но не зли меня! Твой русский…

— Да, ругай русского, который, возможно, отыщет нашу бедную матушку! Если бы ты был способен хотя бы понять это! Но ты годен даже на то, чтобы выполнить самое простое поручение. Кажется, ты невежливо обошелся с ним. Он сказал, что убьет тебя, если ты снова придешь к нему.

— «Скажите, пожалуйста, Лизетт!» Он насадит меня на пику своего грязного казака! Красивые кадеты[25] с пастями, как у трески, и глазами жареного мерлана! Я пять сотен их свалю, как карточных капуцинов, крутясь у них под ногами. Хочешь посмотреть?

— Пойдем отсюда, ты говоришь глупости. Между прочим, здесь пруссаки.

— Тем хуже, я так люблю этих пруссаков! Хочешь увидеть?

Франсия пожала плечами и постучала ключом по столу, подзывая официанта. Теодор заплатил ему, взял сестру за руку и направился к выходу. Группа пруссаков все еще стояла у двери, громко разговаривая и, словно неподвижная груда камней, мешала входу и выходу. Мальчишка предупредил их, сначала толкнув слегка, затем посильнее, и сказал:

— Послушайте, может быть, вы позволите пройти даме?

Они походили на глухих и слепых в своем презрении к парижанам. Однако один из них обратил внимание на девушку и отпустил ей на плохом французском какую-то сальность с претензией на любезность. Едва он произнёс ее, как удар кулака расшиб ему нос до крови. Двадцать рук вскинулись, чтобы схватить преступника, но он сдержал слово, данное сестре, и как змея проскользнул между ног врагов, опрокидывая их одного за другим. Теодор убежал бы, если бы не наткнулся на русских, которые схватили его и отвели на пост.

22

Роялисты — одна из политических партий во Франции, приверженцы Бурбонов.

23

Тонкая хлопчатобумажная ткань.

24

Миндальное молоко, напиток, приготовленный из сиропа лучших сортов миндаля.

25

Во Франции так называли молодых дворян на военной службе до производства их в офицеры.