Черный Янгар

– О справедливости!

– О мести, малыш, именно о мести, – поправил Кейсо, усмехаясь. И в мутных серых глазах его вновь мелькало нечто такое странное, отчего у Янгара по хребту холодок пополз.

Хотел огрызнуться, да слова в горле застряли.

– Нет в мести пользы ни для тела, ни для духа. – Зачерпнув горсть лесных орешков, Кейсо кинул их в рот. Зубы он имел крупные, белые и клыки подпиливал по старому обычаю каамов. – Или эта девчонка забрала твое сердце?

Фыркнул Янгар: его сердце было с ним, с ним и останется.

– Да я ее не видел ни разу, – признался он.

Крепко стерег Ерхо Ину единственную дочь. И двери его дома редко открывались перед гостями. Стоит ли говорить, что Янгара среди этих гостей не было?

– Говорят, она красива. – Кейсо зажмурился.

Он был охоч до женского полу, едва ли не больше, чем до кобыльего молока. И женщины его любили, чего Янгар никак не мог понять. Невысок был Кейсо. Не так уж и молод – еще в ту, далекую первую встречу показался он Янгару седым стариком. Толст был до того, что все тело покрывали складки жира, на затылке и то они имелись. Каам брил голову, оставляя на макушке тонкий хвост волос, подрисовывал брови синей краской, а губы – красной. И пахло от него цветами.

Над кем другим посмеялся бы Янгар, но Кейсо… Пожалуй, во всем мире не нашлось бы человека ближе. Только ему Янгар в том не признается.

– Правда, – добавил Кейсо, оглаживая массивный свой живот, – не всему, что говорят, верить можно. Не удивлюсь, если девица окажется обыкновенной. А то и вовсе уродливой. Зачем она тебе?

– Затем, что она дочь Ину.

Гордеца Ину, который до сих пор смотрел на Янгара, словно тот был слугой, а то и вовсе – невольником.

Знал?

Нет.

И не догадывался даже, потому как в ином случае не стал бы молчать, выплюнул бы правду в глаза, да с насмешкой. Нет, другое тут. По краю ходил Ерхо Ину, сам не понимая, до чего близок к правде. И виделось во взгляде Тридуба этакое брезгливое пренебрежение, но вместе с тем и понимание: дескать, и невольники полезными могут быть. А что балует Янгара хозяин, так то его, хозяйское, дело.

Тряхнул Янгар головой, и тяжело зазвенело серебро, в косы вплетенное.

Как цепи.

Тяжелыми вдруг стали браслеты на руках, и старые шрамы дернуло призрачной болью.

Приподнялся Кейсо с подушек, обеспокоенный, заглянул в глаза, но Янгар отмахнулся: в порядке он. И с памятью как-нибудь сам управится.

– Скажи, мальчик мой, готов ли ты ради мести себе хомут на шею повесить? – Кейсо теребил бороденку, узкую и серую, как мышиный хвост. – Да на всю жизнь?

Хомуты бывают тяжелыми, особенно если свинцовых пластин навесить.

Нет больше того хомута.

И нет Хазмата.

И нет Янгу Северянина, сгинул он в песках Великой пустыни.

– Какой хомут? – разлепив слипшиеся вдруг губы, спросил Янгар.

– Жену. – Каам вновь откинулся на подушки, почти раздавив их немалым своим весом. – Месть уйдет, жена останется. Еще раз говорю: подумай хорошенько, малыш. Легко связать нити судеб, да разорвать не выйдет.

Жена… о ней-то Янгар не особо задумывался. Да и к чему? Будет девчонка покорна – будет ей счастье. А нет, так как-нибудь да управится Черный Янгар с женскими капризами. Небось быстро поймет прекрасноокая Пиркко, что здесь ей – не отчий дом.

И вновь рассмеялся Кейсо:

– О дурном думаешь, мальчик мой. Женщину силой брать что воду пороть. Кроме брызг да обид, ничего не будет.

Каам перевернулся на спину. Сложив руки на животе, он разглядывал резной потолок, украшенный завитушками и звериными мордами, золоченый, богатый. И говорить не спешил. Но ждал Янгар, перебирал бусины нефритовых четок, на рунах камней пытаясь угадать будущее. Никогда-то не выходило. Да и теперь все больше выпадали двойные копья: «судьба», полумесяц «сердца» и предупреждением перекрещенные серпы. «Война».

– Ей твоих детей носить, – наконец вымолвил Кейсо. – Ей их кормить. Ей первые песни петь. И как знать, что услышат твои дети от матери? Нельзя обижать жену, Янгар. Нельзя недооценивать воду. Один раз поверху пройдешь, а в другой, глядишь, и омут под ногами раскроется.

Была в его словах правда. И глядишь, отступился бы Янгар, но…

…представил он, что вернется Ерхо Ину в Олений город, пусть не этим летом, так следующим – не умеет кёниг долго гневаться. Да и Тридуба умен, пошлет гонцов, поклонится Вилхо золотом, напишет письмо покаянное и прощен будет.

А прощенный, станет глядеть на давнего врага с насмешкой – мол, знай свое место.

Зубы свело от злости.

Не бывать такому!

И все же…

Не хлыст, так мед.

Девчонке всего-то пятнадцать зим.

Она красива? Пускай. Но и Янгар собою недурен.

Разве бывает пустой и холодной его постель? Разве приходится ему покупать невольниц, чтобы согреть ее? Разве те, на кого обратит он взор, страдают?

Он силен. Неутомим. Щедр. И знает, как обходиться с женщинами, чтобы глаза их загорались ярко. Неужто не справится? Ночь пройдет, или две, или десять, но позабудет Пиркко о ненависти, полюбит мужа всем сердцем, а значит, и бояться нечего.

– Я… – Столько лет прошло, но так и не научился Янгхаар выдерживать пристальный взгляд каама. Все чудилось – увидит Кейсо больше, чем дозволено, в самую муть души нырнет, туда, куда Янгар и сам заглядывать опасался. – Я буду хорошо с ней обращаться. Куплю ей все, чего она захочет. Украшения… много украшений.

Целую комнату, на полках которой стоят шкатулки. Деревянные ларцы. И каменные. Маленькие и большие. Украшенные чеканными накладками.

Запертые.

И ключи от них на поясе…

Чьем?

Воспоминание ускользнуло, ослепив блеском драгоценных камней на руках женщины, лицо которой Янгару было знакомо. И непонятная боль сдавила горло. Янгар поднял руки, ощупывая шею. Чистая. Давно уже нет ошейника, и красная полоса, след от него, затянулась. А кобылье молоко смыло горечь.

С памятью порой творилось странное. Или сегодня день был таков, что прошлое норовило выползти?

– Не передумаешь? – Кейсо глядел поверх чаши. – Нет. Вот же упрямец. Дурное ты задумал, малыш. Мне не веришь, так у богов спроси.

И этот совет был мудрым.

Утром, едва дождавшись, когда первые солнечные лучи пройдут сквозь разноцветную преграду витражей, поднялся Янгар. Умылся он ледяной водой и, распустив косы, сам рисовал на коже узоры желтою охрой. Еще накануне выбрал он золотое блюдо, желтыми камнями украшенное, и наполнил его пророщенной пшеницей. Нес бережно, страшась уронить хоть зернышко. И, выйдя во двор, преклонил колени перед солнцем.

На белый камень поставил Янгар свою ношу и, вытащив кинжал, разрезал ладонь. Кровью окропил пшеницу и ею же нарисовал три руны.

Волны «Ожидания».

Петлю «Надежды».

И летящую птицу «Молитвы».

Кровью же вымазал губы, а раненую руку к земле приложил, отдавая вековечную дань. И тотчас ветер коснулся обнаженного тела, развеял пряди, прошелся по спине. И показалось: смотрит.

Приняли его боги Севера.

В отличие от людей.

– Мать всего сущего, – онемели губы, и собственная кровь казалась кислой, – скажи, что мне делать? Стоит ли брать в жены дочь Ерхо Ину?

Зазвенело золото, рассыпалась пшеница, складываясь узорами. И вновь знакомые руны.

Женщина.

Предательство, повторенное дважды.

Потеря.

Война.

Потянулся было Янгар к рисунку, но ветер стер его, спеша вычертить иной.

Находка. Сломанный меч.

Возрождение.

Долго стоял на коленях Янгар, умоляя богов истолковать волю. Один вопрос и два ответа. А Кейсо, мудрец Кейсо, который славился своим умением руны читать, лишь руками развел да повторил:

– Отступись.

Быть может, Янгар и послушал бы совета, но постучал в двери дома-крепости взмыленный гонец. Трех лошадей загнал и себя едва ли не до смерти. Говорить уже не мог, лишь мотал головой да шапкой высокой по лбу елозил, пот вытирая.

Янгару же протянул кожаную тубу, трижды белой лентой перевитую. И круглая сургучная печать с оттиском оскаленной медвежьей морды без слов говорила, откуда прибыл посланец.