Страница 3 из 10
– Точно? Ты уверен?
Он мне страшно надоел.
Вдруг я вижу, что по этому длинному стеклянному холлу идет она. Вдалеке, мимо нас. Ее звали Алла, я прекрасно помню. И я вдруг как крикну:
– Алла! Алла! – и машу рукой. – Подойди на минутку, тут один вопрос!
Она останавливается, поворачивается и идет к нам.
Мой друг краснеет, срывается с места и убегает.
– Привет, – говорит она. – Что такое?
– Алла, – говорю. – Ты только не бей меня портфелем по башке, ладно? Вопрос такой. Буду предельно откровенен. Сашка убежал, потому что стесняется. Он в тебя влюбился до полусмерти. Ты не смейся, но это просто бешеная страсть. Обожает. Во сне видит. Жить не может.
Она присела на банкетку рядом со мной. Спрашивает:
– Ну и?
– Буду краток. Вот скажи, ты вот, проще говоря, могла бы, ну, в общем… – и замолкаю, потому что как-то неудобно.
– Ты спрашиваешь, могла бы я, – она смотрит на меня ясными глазами и улыбается, – могла ли бы я его, проще говоря, полюбить?
– Ну да! – говорю я. – Если короче, то да.
– Прямо сейчас? Сегодня? – смеется. – Прямо сегодня, конечно, нет. С ума сошел? Но вообще – как ухаживать будет. Будет провожать, приглашать в театр, дарить цветочки – тогда, наверное, да. Тем более что сейчас у меня никого нет. И вообще он мне даже нравится. Я его давно заметила.
Тут звонок. Мы вскочили и побежали в разные стороны.
В конце дня натыкаюсь в раздевалке на своего друга. Он на меня волком смотрит. А я ему весело так:
– Ура! Кричи ура, кому сказано!
– В чем дело?
– Ты ей нравишься. Она сказала, что с удовольствием тебе даст. Не сразу, конечно, не в первый раз, она же хорошая девушка…
– Ты что, прямо вот так с ней говорил?! – у него даже рот перекосило, то ли от гнева, то ли от страха.
– Ну, не совсем прямо вот так. Но, в общем, довел до нее суть дела. Она сказала: только пусть сначала поухаживает.
– Я сейчас тебе дам по морде! – кричит он и чуть не плачет.
Хорошо, мы рядом с урной стояли. Я черный железный круг схватил:
– Спокойно, – говорю. – Без рукосуйства. А то влетит.
Он повернулся и убежал.
С тех пор он обходил меня за десять метров. А если мы все-таки сталкивались, отворачивался.
Ну, ладно.
Месяца через три захожу в буфет, там эта Алла сидит. Беру компот и коржик, подхожу:
– У вас свободно, мадемуазель?
– Свободно, – говорит она довольно злобно. – Хоть в футбол играй. Ну, где же этот безумный Меджнун? Я, к твоему сведению, двух человек отшила. В ожидании бешеной страсти…
– Именно что безумный, – говорю. – Глубокий шиз. Ну его.
– Ты что, нарочно надо мной издевался?
– Что ты! – говорю и кладу ей ладонь на руку, и даже слегка поглаживаю. – Что ты! Он так страдал, мне все мозги прокапал, честно.
– А раз честно, – говорит она, – тогда теперь ты должен за мной ухаживать. Давай, веди меня сегодня в кино. Или просто погулять. Вокруг главного корпуса. Такая погода, и яблони цветут.
– Алла, – говорю и свою ладонь с ее руки снимаю, – ну, бог с тобой. Я ведь люблю другую девушку. Ты же знаешь кого, и все это знают, и мы с ней хотим пожениться.
– Иди отсюда.
Я и ушел. Даже компот не допил и коржик не доел.
у каждого мгновенья – свой резон
Шпионы, контрразведка и стена
В начале 1970-х на соседнем факультете приключилась такая история. В общежитии играли в покер и обыграли новичка на сумасшедшую сумму – рублей пятьдесят. Полторы стипендии. Надо отдавать. А денег нет, и взять неоткуда. Полное отчаяние.
– Ладно, – сказали ребята. – Отработаешь.
– Отработаю, честно!
– Но смотри, проболтаешься…
– Не проболтаюсь, честно!
– Хорошо. Значит, так. Мы – иностранные разведчики. Понял? Поработаешь связником. Возьмешь контейнер и отнесешь в камеру хранения на Курском вокзале. Через неделю перенесешь его на Белорусский. Потом на Казанский.
– А… а потом?
– Делай, что говорят! – и ему дали тугой сверток старых газет.
Бедный парень взял, отнес. Через неделю сделал, как было велено – перенес сверток с Курского на Белорусский. Потом на Казанский.
И пошел сдаваться в КГБ.
Товарищи из органов отдали дело на усмотрение парткома. На родном факультете этих шутников решили не наказывать. Ну, кто ж мог подумать, что он такой дурак? А бедного дурака исключили из комсомола. Шутки шутками, а ведь субъективно он три недели работал на иностранную разведку.
Вспомнил немецкий фильм «Жизнь других». История про ГДР в те же 1970-е годы, про капитана Штази, который следил за драматургом-диссидентом, проникся к нему сочувствием и фактически спас.
Хороший актер. Очень трогательно и человечно. Но фильм я понял совсем иначе. Сотни тысяч агентов этого самого Штази следили-следили, а за Берлинской стеной не уследили. То есть никакой государственной безопасности они не соблюли. Не сумели? Или не смогли? Или не получилось? Или не вышло? Или работали как-то мимо целей и задач?
В общем, лучший кадр фильма (на мой вкус) – когда сидят эти штазеры в подавале, письма перлюстрируют целой бригадой. У них специальные отпариватели были – пар тонкими струйками выходит по линии заклейки конверта – удобно! Сидят они себе, конверты над паром держат.
Вдруг один включает радио. Хоп! Берлинская стена упала!
И все разбегаются. Аккуратно разбегаются, по-немецки. Собирают портфели, надевают плащи, выключают свет. Не торопясь, но очень быстро.
Берлинская стена, кстати, упала из-за одного слова.
Можно сосчитать, сколько дней, часов и даже минут она простояла. Ее начали строить (то есть физически разделили Восточный и Западный Берлин колючей проволокой и шеренгами войск) 13 августа 1961 года, в 01 час 00 минут. Она продержалась до 9 ноября 1989 года, до 19 часов 34 минут по местному времени.
Именно в этот миг секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии по вопросам информации товарищ Гюнтер Шабовски произнес роковое слово. Он проводил пресс-конференцию, на которой огласил постановление о свободном переходе границы. Пресс-конференция транслировалась по телевидению. Зал замолчал, переваривая новость и ожидая какого-то подвоха. Наверное, затихли и телезрители, сидящие у своих домашних экранов по обе стороны Стены.
Потом из зала раздался осторожный вопрос: а когда данное постановление вступает в силу?
Шабовски ответил в одно слово:
– Sofort.
Что в переводе значит: немедленно. В смысле – с момента оглашения. И зал мгновенно опустел. Опустели и берлинские квартиры. В обоих Берлинах, Восточном и Западном. Все побежали рушить Стену.
Гегель и Стендаль
Воспоминание
Научная студенческая конференция в областном городе. «Один из лучших губернских городов России», как сказали бы в XIX веке. А тут – конец шестидесятых ХХ века. Боже! Середина прошлого столетия! Звучит устрашающе. Но выглядит неплохо.
Плацкартный вагон. Пыльный город. Ночевка в общежитии.
Мне поставили раскладушку в гладильне.
Выходило, что у меня отдельная комната. Раскладушка была старая, брезент провисал, два пальца оставалось до полу, я спиной ощущал кафельный холодок, я лежал, закинув ногу на ногу, подложив под голову свернутое валиком общежитское одеяло, я курил и стряхивал пепел в жестянку, я пил из горлышка портвейн «три семерки», я закусывал пестрым рыночным яблочком и болтал.
Болтал без умолку, трепался, философствовал и вообще всячески блистал перед местными филологическими девицами, которые толпились вокруг шатких и тонконогих гладильных досок.
Отдельная комната, в которой постоянно пребывают две-три девицы в байковых халатиках и шлепанцах на босу ногу, наглаживают свои сарафаны и блузочки, приплевывая на утюг и неробко рассуждая о судьбах европейской культуры.