Страница 92 из 130
Затем идут нападки на суд. Присяжных заседателей обвиняют в слабости. и действительно, иногда некоторые мягкие приговоры вызывают недоумение в тех, кто не был сам при разборе дела и пред кем не прошли те, подчас почти неуловимые, обстоятельства и оттенки, которыми вызвано снисходительное отношение к подсудимому, рассматриваемому в связи со всем окружавшим его и с теми обстоятельствами дела, между которыми главным является он сам со всеми своими индивидуальными свойствами. А потом не надо забывать, что в преступлении, подлежащем рассмотрению суда, заключается и статика, и динамика. Статика — это совершенное деяние и назначенное за него наказание, а динамика — это применение и воздействие наказания. Но о каком воздействии наказания можно говорить при настоящем культурном уровне общества? Воздействие возмездия? Однако возмездие повсюду отвергается по отсутствию нравственных основ для него. Воздействие устрашения? Но оно существует не только в самых исключительных случаях и вынуждено прятаться от взоров устрашаемых. Остается воздействие исправления, для которого в области динамики нужен ряд активных мер. К ним совершенно справедливо министр юстиции относит условное досрочное освобождение, которое является сильным рычагом для исправления. Внутренние побуждения и сокровенные чувства отбывающего наказание нам недоступны. Но если трудом и бодрым соблюдением порядка он знаменует свое пребывание в тюрьме, то мы можем сказать, что он стал на путь исправления, на котором привычка всегда играет большую роль. Преступление есть прежде всего нападение на общественный порядок, поэтому исправление выражается в решимости подчиниться этому порядку и приспособиться к нему в области практической деятельности. Но для этого одного желания мало. Необходимы возможность его осуществления и самое осуществление в жизни. Но как достичь этого срочному арестанту, сознающему, что как бы он себя ни вел, он не сократит срока своего содержания, а, выйдя на свободу, встретится лицом к лицу с отчуждением и недоверием к тюремному сидельцу? Так развивается в нем пассивность и замирает самодеятельность. Надобно возбудить в нем активность, сделать его в некотором отношении хозяином своего положения, внушить ему, что от него зависит сокращение срока его содержания и возможность попечения о нем на ту четвертую часть его срока, в течение которой он будет пользоваться свободой и может постепенно завоевать себе доверие окружающих. В этой возможности стать некоторым хозяином своего положения заключается и существенная гарантия соблюдения дисциплины, основанная не на карательных мерах, а на сознании собственной пользы. В смысле мотивов и целей условное освобождение даже не составляет чего-либо нового в нашем законодательстве. Достаточно припомнить, что по статьям 299,310, 317 и 321 Устава о содержащихся под стражею и ныне существует в исправительных арестантских отделениях отряд исправляющихся, которым десять месяцев пребывания считаются за год, причем начальству вменяется в обязанность вести особый список с ежемесячной отметкой о послушании и прилежании к труду каждого арестанта, возбуждая б них надежду, что наказание будет постепенно облегчаемо по мере нравственного их исправления. Ошибочно также думать, что проект условного освобождения обязан своим происхождением исключительно желанию нынешнего министра юстиции. Определенная мысль о желательности его введения высказана еще шесть лет назад, в 1903 году, Государственным советом при рассмотрении заключений Особого присутствия по проекту Уголовного уложения. С тех пор у нас уже четвертый министр юстиции, который, приняв на себя, как я уже говорил, тяжелый груз тюремного дела, находит, во исполнение поручения Государственного совета и несмотря на нарисованное им печальное положение тюрем, возможным ввести освобождение. Надо признать, что в этом он более компетентен, чем кто-либо из нас, так как внутренняя жизнь тюрьмы и ее погрешности, личный состав служащих и те ресурсы, которыми можно располагать, ему всего виднее. И если он говорит, что наступило время сделать то, что всюду признано необходимым в деле уголовной политики, и этот взгляд разделен Государственною думою после всестороннего обсуждения, то, по-моему, мы не найдем достаточного и убедительного объяснения своему решению, если скажем: «Нет, не надо!»
«Зачем вам условное освобождение? — говорят нам, — вместо него может быть помилование». Но, господа, условное освобождение и помилование суть понятия, стоящие на разных плоскостях, и их смешивать невозможно. Условное освобождение есть своего рода право арестанта, добываемое таким поведением, которое дает уверенность в будущем добропорядочном образе его жизни. Оно требует взаимодействия и арестанта, и тех лиц или учреждений, которые прикосновенны к тюремному делу и которым принадлежит почин в вопросе о досрочном освобождении. Оно есть осуществление раз установленного нормального, а не чрезвычайного порядка вещей. Совсем не то — помилование. Это — акт великого милосердия, обыкновенно гораздо более широкий, источником которого является не поведение арестанта, а милость, о которой предстательствует голос сердца. Это — прощение, давая которое в исключительных случаях, монарх проявляет радостную победу великодушия над горькою судьбою нарушителя закона. Недаром Пушкин, рисуя ликование Петра, говорит про него: «И прощение торжествует, как победу над врагом». А для прощения нужен почин молящего о прощении, или его близких, или, наконец, суда, а все это из закона об условном освобождении устраняется.
Есть, однако, и другой важный вопрос — о применении условного освобождения на практике. Наша тюрьма, говорят нам, исключает всякую возможность наблюдения за арестантами и оценки их поведения; это адский котел, в котором кипят все без разбора в общей порче, насилии и разврате. У нас, говорят нам далее, арестанты сидят в тюрьме, как сельди в бочонке, причем о достоинствах каждой селедки можно судить, лишь вытащив ее из бочонка, а не доверяя тому, в руках которого находится весь бочонок. При таких условиях все сводится к аттестации со стороны надзирателя, а это откроет широкое поприще к аттестации за деньги и внесет новую язву в тюремную жизнь. Нет ли, однако, во всем этом большого преувеличения? Проект закона рассчитан не на одну настоящую минуту, а на долгие годы дальнейшего развития» Не спорю, что в последние годы были большие беспорядки в некоторых тюрьмах. Смута и обоюдные насилия вторглись и за тюремную ограду, причинили немало повреждений и вызвали много человеческих жертв в вихре мрачного ожесточения. Но это было далеко не везде, и буря, по-видимому, уже промчалась. Притом же такие явления бывают и на Западе в совершенно спокойное время. Не далее, как полтора года назад в обширной одиночной тюрьме, недалеко от Милана, произошло восстание с убийствами и овладением тюрьмою, для осады которой пришлось посылать целую бригаду. Подобный же случай был несколько лет назад на юге Франции в окрестностях Марселя. Отдельные случаи в смутное время не могут служить характеристикой русской тюрьмы, и относиться к ней с безнадежным скептицизмом нет оснований. Не надо забывать, что в России 36 арестантских исправительных отделений и 715 тюремных замков. Уже по этому одному, говоря о русской тюрьме, необходимо иметь в виду именно цельную бочку с сельдями, а не вытаскивать случайно испорченных сельдей для того, чтобы забраковать всю бочку. Не смущает меня и аттестация надзирателя. По проекту не с нее начинается возбуждение вопроса о досрочном освобождении. Оно исходит от лиц высшего тюремного персонала и членов патроната и отделения попечительного о тюрьмах общества, и если аттестация надзирателя и найдет себе место, что будет весьма естественно, то она всегда и во всяком случае будет подлежать тщательной проверке целого совещания и затем судебного учреждения. Не слишком ли многих лиц, в числе которых будут находиться судьи, священник, врач и учитель, придется, по выражению одного из ораторов, подмазать арестанту? Не слишком ли дорого это обойдется ему за одну четверть неотбытого срока в заключении? Нет! Предположения о роли подкупа в этом деле надо отвергнуть, как плод пугливого воображения. Напротив, следует с упованием взглянуть вперед и притом на основании минувшего опыта. Действительно, патронатов у нас мало, а отделения попечительного о тюрьмах общества значатся лишь на бумаге, и это весьма понятно, так как вся деятельность их свелась к роли передаточной инстанции материальных средств для содержания арестантов. Когда я, будучи товарищем прокурора в Харькове, настоял у одного исправника Ни собрании комитета и он это с видимою неохотою исполнил, то все-таки заседание не состоялось, так как в него явились только он да я. Правительство уже сознало узкость задач отделений и, преобразовав в С.-Петербурге и Москве тюремные комитеты в тюремно-благотворительные общества, указало им, как одну из главных целей, на попечение об освобождаемых из-под стражи, т. е. на задачу патроната. На этом пути не надо останавливаться, и расширение задач отделений, а также настойчивое требование активной деятельности со стороны их официальных членов должно составить обязанность правительства, которое, внося чрез министра юстиции проект условного досрочного освобождения, тем самым принимает на себя выработку и мер к его действительному осуществлению в жизни. Надо с доверием относиться к общественным силам и ставить им живые цели, тогда оживится и их деятельность. Наше общество склонно впадать в апатию и разочарование, но это, по большей части, бывает связано с теми моментами, когда ясные цели затемняются и по дороге к ним воздвигается недоверие и стелется туман равнодушия. Но когда эти цели указаны ясно и призыв стремиться к ним сделан искренно, то общество сумеет на них ответить с пользою для дела. Когда Александр II совершил незабвенное дело освобождения крестьян, по его призыву, как пред сказочным русским героем «как лист перед травой», из бесплодной, по-видимому, почвы выросли мировые посредники первого призыва. То же случилось с появлением мировых судей, прокуроров и адвокатов. Явились ясные цели, и вдруг сразу проявились и дарования и горячая любовь к своему делу, задачи которого ярко блистали на горизонте. То же в соответствующем размере может произойти и здесь. Утвердив проект думы, создайте цель и возможность реального осуществления для душевной потребности поддержать на распутье пред тюремными воротами тех, кого наш народ привык называть «несчастными». Люди для этого найдутся, как они нашлись в свое время для судебной, городской и земской реформы. Позвольте мне закончить примером, заимствованным из того же источника, откуда его взял И. О. Корвин-Милевский, полагающий, что новый закон откроет новое поприще для Сквозника-Дмухановского и Держиморды. Припомним обращение этого Сквозьника-Дмухановского с «аршинниками» и «самоварниками», которые могли быть и членами дореформенной градской думы. Я спрошу вас, возможно ли представить себе подобное отношение к гласным думы по действующему Городовому положению? Иные цели, более широкие задачи, — и явились другие люди. Пускай же этот проект, ставящий такие задачи в области уголовной политики, встретит ваше сочувствие, господа!