Страница 71 из 130
Милостивые господа! Два рода ученых обществ существует в области jura et humaniora[78]. Удел одних — история и археология. Их устремленный назад взор ищет в восстановлении картин далекого, застывшего прошлого пищи и вместе отдыха для мысли, усталой от тревог действительности. Нельзя, конечно, отрицать значения их трудов в отношении к настоящему и в особенности к будущему, ибо история, по выражению Цицерона, не одна vita memoriae и testis temporum[79], но и lux veritatis[80], и всякий, для кого она не цепь случайных событий, а откровение общечеловеческих идей, должен слышать с ее страниц не только приговор неподкупного судии, но и вещий голос пророка. Однако отношение это не всегда уловимо и всегда очень условно. Задача других обществ — иметь прямое отношение к мимо бегущей жизни, к ее запросам и потребностям, складу и укладу — и в чреде своей деятельности намечать идеалы будущего и пути к их достижению. Одно из обществ последнего рода празднует сегодня четверть века своего существования. Самое его название — Юридическое общество— определяет его призвание — посредством слияния научных начал с житейским опытом — указывать на право-потребности общества и развивать в нем правильное правосознание. Многолетние труды общества в этом отношении так разнообразны, сложны и полновесны, что даже краткий очерк его деятельности за 25 лет отнял бы у нас слишком много времени. Приходится ограничиться краткою характеристикою лишь некоторых из сторон его деятельности. Поэтому я не буду говорить об организации Общества, его управлении, составе и т. п. Это анатомия Общества, с которою в подробностях можно ознакомиться из его отчета и устава. Для нас, быть может, будет несколько интереснее физиология Общества. Она даст возможность хоть отчасти ознакомиться с кровообращением его и со взаимным отношением между сознательною работою его мозга и отзывчивым биением его сердца.
Основание нашего Юридического общества тесно связано с судебной реформой. Великие слова коронационного манифеста 1856 года о правде и милости, которые должны царствовать в судах, оживили старые и вызвали новые работы по судебным преобразованиям, а эти работы сделали возможным существование Общества, посвящавшего себя разработке права и процесса, что при старом судебном порядке было совершенно немыслимым. Когда Судебные уставы были введены, эта возможность обратилась в необходимость. И действительно, можно ли было говорить серьезно о существовании и деятельности Юридического общества, как мы его ныне понимаем, в эпоху, когда все источники питания такого Общества были искажены или загрязнены? Таких источников, вообще говоря, три: наука, законодательство и судебная практика. Научные положения, преломившись в законодательной призме на радугу отдельных мер, получают воплощение в обыденной жизни путем судебной практики.
Наша старая судебная практика представляет из себя приказную правду, творимую приказными людьми. Я. не хочу вызывать в вашем воспоминании тех картин старого суда, которые были мною, с возможной подробностью, изображены в речах о наших судебных «отцах церкви» — Ровинском, Зарудном и Стояновском. Достаточно указать лишь на ужасающую медленность старого производства и по гражданским, и по уголовным делам. Знаменитое дело Баташовых, длившееся десятки лет и послужившее отдаленным толчком к судебной реформе, вовсе не составляло исключения. Достаточно напомнить о том, что Стояновскому пришлось завершать уголовное дело о краже из московского уездного казначейства медной монеты на 115000 руб., длившееся 21 год, и что еще прошлой осенью общему собранию Сената пришлось окончательно разрешить гражданский спор, возникший между одним из городов Западного края и Бенедиктинским женским монастырем еще в 1855 году. Вот когда можно было оценить справедливость китайской поговорки, говорящей: «Муха может затянуть тебя в суд, шесть пар волов из него не вытащат». Безгласность производства и все покрывающая и прикрывающая канцелярская тайна не давали способов знакомиться непосредственно с судебной практикой и ведать, как творится суд, но зато система формальных и механически предустановленных доказательств давала возможность представить себе, что творилось под именем правосудия.
В переживаемые нами Гоголевские дни, когда в уме и в памяти возникают с такою яркостью правдивые и выпуклые образы, созданные великим писателем, нужно ли упоминать о тех типически-приказных людях, над которыми, да вместе с ними и над создававшим их обществом он «горьким смехом своим посмеялся». Мы можем представить себе внутреннюю картину судебных инстанций. Перед нами описанный Гоголем уездный суд, в приемной комнате которого пасутся гусенята, а над шкафом с законами висит арапник; И. С. Аксаков дает нам картину дня в уголовной палате, где, во время решения дела, заседатели, сообразно своему сословному положению, выкидывают палкой военный артикул или топят печи, а любознательность Стояновского открывает в 1843 году во всем составе семи петербургских департаментов Сената лишь шесть человек с высшим юридическим образованием. Приказная правда не могла не торжествовать, находясь в руках огромного большинства приказных людей и представляя собою печальную картину судебных порядков, в которых власть без образования затопляла собою маленькие островки образования без власти. Уроки такой приказной правды не могли служить материалом для правильного мышления, а давали лишь повод считать слова знаменитой эктеньи: «Яко суды Его не мздоимны и не лицеприятны сохрани!» — не мольбою об устранении возможности, а воплем перед подавляющей действительностью.
Нечего делать было с такой судебной практикой и науке. Последняя или брезгливо отворачивалась от старого Уложения о наказаниях, веявшего средними веками, и при чтении страниц которого рябило в глазах от изобильно расточаемых плетей и клейм, или пела этому
Уложению раболепные дифирамбы. В первом случае наука уходила в даль и в глубину веков, изощряясь в исследованиях о кунах, вирах и уголовном праве Русской Правды или Судебников; во втором — она писала в лице известного профессора-криминалиста в автобиографической записке к столетию Московского университета, что «главною задачею своего преподавания с 1838 по 1855 год профессор полагал утверждение в своих слушателях глубокого уважения к отечественным постановлениям по преподаваемому им предмету». При такой отчужденности или угодливости науки влияние ее на законодательство и судебную практику должно было быть совершенно ничтожным. Да и самое законодательство в значительной мере оправдывало изречение Виндшейда о том, что «юриспруденция есть служанка законодательства, но служанка в терновом венце».
Вот почему Юридические общества до начала царствования Александра II были немыслимы. Незабвенная эпоха внутреннего обновления, залечения наболевших язв и умиротворения уставших скорбеть по правде сердец вызвала к жизни деятельные работы по судебной реформе. С началом их старики, не потерявшие надежды на возможность правосудия, могли сказать «ныне отпущаеши», а молодые силы почувствовали, что их, по выражению Пушкина, «бескрылые желанья» обращаются в действительность и у них вырастают крылья для полета в область юридической мысли, не оскорбляемой и не отрицаемой грубой действительностью. Тогда еще недавно ненужные юридические собрания сделались вполне понятными и возможными. Ввиду ярко разгоравшейся зари судебного преобразования явилась желательность построить обсерватории, с которых можно бы следить и изучать движение у нас и на Западе светил, называемых законностью и правосудием, и уметь отличать их «рассчитанный ход» от движения «беззаконных комет». Поэтому конец пятидесятых и начало шестидесятых годов совпадают с образованием ряда юридических кружков в Петербурге. Один из них группируется благодаря энергии Д. В. Стасова, привлекая к себе носителей многих славных впоследствии судебных имен. Я думаю, что сегодня наш уважаемый сочлен Димитрий Васильевич не без справедливой гордости пришел сюда праздновать 25-летие развесистого дерева, выросшего из заботливо и с любовью-посеянных им семян. Душой другого кружка, собиравшегося в доме генерал-губернатора, был С. Ф. Христианович, вносивший в него весь блеск своего тонкого и милого ума, всю живость своего горячего темперамента. Этот кружок много послужил подготовке деятелей для будущих судебных состязаний. Но главный деятель — сам Христианович — не пошел в судебное ведомство, хотя и начал нести, без шума и не выдвигаясь, трогательное и благородное служение судебному делу. Введение новых судов ставило лицом к лицу обветшалые формы административных мероприятий и горделиво уверенную в себе, в своей законности и правде, деятельность представителей новорожденного суда. Столкновения были неизбежны — и на почве самолюбий, и на почве дела. Они могли грозить успеху новых учреждений, их внедрению в русскую жизнь. Нужен был зоркий глаз, способный предусмотреть эти столкновения, рука, умеющая любовно и мягко их предотвратить. Нужен был стрелочник, готовый во все трудные минуты стоять на месте скрещения путей и надежною рукою переводить стрелку на надлежащий путь, когда представлялась возможность столкновения двух поездов. Таким стрелочником сделался Христианович и долгие годы нес свою незаметную, но важную службу. Да будет в этот день с благодарным чувством помянуто его имя!