Страница 103 из 130
Затем скажу несколько слов о том, что мне невольно напоминает митрополита Филарета. В журнале комиссии сказано: «Едва ли доступ женщин в адвокатуру будет плодотворен, едва ли частные ходатаи будут жить по селам, едва ли народ будет к ним относиться с доверием и вообще едва ли женщины будут достаточно годны для этой деятельности». Митрополиту Филарету раз представила консистория проект какого-то распоряжения, причем основания, по которым какую-то меру предлагали отменить, были редактированы так: «едва ли будет хорошо», «едва ли будет целесообразно». Мудрый московский владыка написал на полях слова: «Едва ли, едва ли и трижды едва ли, едва ли составляет какое-нибудь доказательство». Поэтому эти «едва ли» журнала нашей комиссии ничего не доказывают ни в ту, ни в другую сторону. Говорят, что народ не будет доверять женщинам-адвокатам. Но почему же мы это знаем? Разве мы испытали это на практике? Говорят, что народ к женщинам за юридическими советами не обращается. Но позвольте, как же обращаться к женщинам за юридическими советами, когда они сами ничего не знают, ничему упорно не были обучены в юридическом деле? Ведь народ обращается, например, к помещице, которой он доверяет, за всевозможными советами:: и как ребенка пеленать, и как его лечить, и что сделать против того или другого, а за юридическими советами обращаться он не может. Почему женщин не зовут свидетельствовать на завещаниях? Но это вина закона, закон не ясен, ведь до сих пор, я думаю, многие из нас не знают, могут ли женщины свидетельствовать на завещании или нет. В законе об этом ничего не сказано, и их не зовут, потому что думают: а вдруг окажется, что какой-нибудь нотариус не захочет составить такого завещания или суд откажет в утверждении потому, что этого в законе не сказано. И, действительно, в законе не сказано. Вспомните выражение Щедрина: «По естеству тебе есть хочется, а в регламенте этого не написано — ну и попался!» Могут сказать: в регламенте этого не написано, а завещание окажется недействительным. Вот почему женщин не зовут свидетельствовать на завещании. Господа, я вас очень утомил, прошу извинения, я кончаю. Я думаю, что женщина-адвокат внесет действительно некоторое повышение нравов в адвокатуру не в том смысле, чтобы она внесла высоконравственные принципы в адвокатскую среду: если, как настойчиво утверждают здесь, в адвокатской среде их нет, тогда и внести их женщина не сможет, но я думаю, что там, где они есть, она их своим присутствием поддержит и упрочит, ибо очень часто женщина укрепляет человека в хороших намерениях, а присутствие женщины связывает блудливый язык и сдерживает размах руки мужчинам. А кроме того, она внесет облагорожение и совсем в другие места. Мы знаем этих частных ходатаев, которые ютятся в низшего сорта трактирах, этих заугольных адвокатов — Winkeladvocaten. Женщина не будет сидеть в трактирах, не будет в закоулках писать полуграмотных прошений. Она явится с юридическим образованием, которого частные ходатаи не имеют, и эту ближайшую к народу адвокатуру подымет технически и морально. Вот почему я высказываюсь за проект Государственной думы и подам голос согласно с ним.
Примечание. По поводу моей ссылки на книгу Бытия, член Государственного совета протоиерей Буткевич почтил меня заявлением, что ссылка эта напоминает ему Ляпкина-Тяпкина, про которого городничий утверждал, что, когда он начнет говорить о сотворении мира, то просто волосы дыбом становятся, и выразил желание знать, в какой Библии я мог отыскать сведения о сотворении мужчины и женщины равными, когда даже в самом способе творения бог показал различие мужской и женской природы. Не могу не пожалеть о той поспешности, с которой, в своем развязном сравнении, почтенный оратор разделил взгляд Сквозника-Дмухаковского. Конечно, полезно помнить образы, созданные Гоголем, но следует быть знакомым и с другими великими русскими писателями, например с Достоевским, которого едва ли кто решится, по отношению к Священному писанию, упрекнуть в солидарности с судьей из «Ревизора». Вот что говорит Достоевский в своей «Записной книжке», как я однажды здесь уже указывал по другому вопросу: «Вся ошибка женского вопроса в том, что делят неделимое. Берут мужчину и женщину раздельно, тогда как это единый целостный организм: «мужа и жену — создал их». Человек есть единый организм, с детьми, с предками, с потомками, со всем человечеством. А законы пишутся, все разделяя и деля на составные элементы. Церковь не делит»%
О ВРАЧЕБНОЙ ТАЙНЕ *
Врачебная деятельность в различных своих проявлениях не только дает возможность узнавать обстоятельства, составляющие личную или семейную тайну, но даже в некоторых случаях обусловливается раскрытием последней. Оглашение такой тайны, ввиду условий общежития, общественной нравственности, господствующих предрассудков и т. п., может сопровождаться самыми тяжелыми последствиями для тех, кто считает необходимым условием своего спокойствия ее соблюдение.
Французское, бельгийское, венгерское, голландское и германское Уголовные уложения устанавливают ответственность для врачей, хирургов, помощников их, аптекарей, повивальных бабок и других членов медицинского персонала за оглашение или открытие третьим лицам вверенной им или узнанной ими, по обязанностям их звания, тайны, когда закон или требование судебной власти не дает им на то права. Взыскания в этих случаях состоят из тюремного заключения и штрафа (до шести месяцев и до 500 франков или 1000 гульденов) или одного из этих наказаний (до трех месяцев тюрьмы или до 1500 марок — в Германии). В Италии упомянутые лица за нарушение обязательной тайны подвергаются тюремному заключению, или отобранию диплома, или отрешению от должности. В России до настоящего времени нет специальных постановлений о врачебной тайне. В Уложениях о наказаниях 1845 и 1857 гг. говорилось о виновном, распространяющем, не в виде клеветы, но, однако, с намерением оскорбить честь кого-либо или повредить ему, такое сведение, которое было ему сообщено по званию его или особой к нему доверенности, с обещанием хранить его в тайне. Но с изданием Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, в этом отношении действует 137 статья этого Устава, предусматривающая в крайне неопределенной редакции, разглашение, исключительно с оскорбительным намерением, сведений, сообщенных втайне. Поэтому нарушение врачебной тайны в ряде случаев, где отсутствует такое намерение, можно подводить под это карательное определение лишь по аналогии и притом с большими натяжками, опираясь на даваемое врачами при окончании курса так называемое факультетское обещание: «Помогая страждущим, свято хранить вверяемые семейные тайны и не употреблять во зло оказанного доверия».
Рассматривая это обещание ближе, надо признать, что оно налагает на врача не юридическую, а только нравственную обязанность и что оно очень неполно.
Так, в факультетском обещании говорится о вверенной семейной тайне. А если к врачу является одинокий человек? А если тайна не будет вверена, но открыта врачом? В обещании говорится о том, чтобы не употреблять во зло доверия. А если врач употребил доверие не во зло; если он огласил тайну не с преступной целью, не желая вредить, но просто по болтливости или даже с добрым намерением? Поэтому факультетское обещание не удовлетворяет главным требованиям от закона: точности и определенности — и далеко не предусматривает всех случаев возникновения и обнаружения тайны. В сущности оно даже и не устанавливает никакой особой профессиональной тайны, так как не употреблять во зло доверия и не нарушать вверяемых семейных тайн есть обязанность не врача, как такового, а всякого порядочного человека. Это обещание, кроме того, стоит как-то особняком, не будучи согласовано с однородными профессиональными положениями. Так, не существует никакого обещания сохранения тайны для фармацевтов и аптекарей, а между тем, несомненно, что очень часто рассказать, какой врач и какое лекарство прописывает известному больному, значит дать своего рода улику для достоверной догадки о болезни, а огласить совокупность таких лекарств, значит почти всегда доказать существование той или другой из обыкновенно скрываемых болезней. Точно так же не дают никакого обещания акушерки и повивальные бабки, и хотя ст. 173 Устава врачебного требует «наблюдать молчаливость по прибытии к родильнице, особливо в случаях, не терпящих оглашения», но разве только прибытием к родильнице исчерпываются многочисленные случаи, когда хранение тайны акушеркою равносильно хранению ее врачом?