Страница 108 из 114
Поэтому чего я туда пойду? Без моего разрешения все это вывесили, а я туда явлюсь что — отстаивать свои права? Какие? Чего мне отстаивать? Дорогие мои, одумайтесь! В 74 года я буду дискутировать с Габец или с Прозоровским, который, по несчастью, кончил институт как артист. Он был неплохим рабочим сцены и была большая ошибка, что он стал заниматься другой профессией. Он был гораздо лучшим рабочим, чем артистом. Когда я приехал в Мадрид, я так и сказал ему: ты отойди и посмотри, как Желдин играет. И тут я не жестоко поступил, а просто хотел молодому человеку показать, что вот пожилой артист вот хорошо играет этот эпизод. И вот в ответ на это произошло восстание? Ну, это я привожу как образ, потому что я позволяю себе, когда я чувствую, что мне не нравится, говорить всем, не взирая ни на кого. Меня звания эти ваши не интересуют, они мне не нужны, я их не брал. Это вы хлопотали о них сами. И когда вы хлопочете, вы делаете это индивидуально, а когда вы хотите делать пакости, вы собираетесь в коллектив. Мне это совершенно непонятно. Я не так воспитан отцом и дедом своим. И перевоспитываться я не желаю в 74 года. Кому любопытно, идите смотрите на это безобразие, а я и не пойду туда и не подумаю. Зачем?
Б. ГЛАГОЛИН. Они попросят вас прийти.
Ю.П. Попросят, я пойду и скажу то, что вам говорил. А как только они начнут истерические вещи всякие, я вызову врачей, а если они будут хулиганить, я вызову полицию. Вызову скорую помощь, кликушам сделают укол и увезут в больницу. Вот и все.
НИКИТА ЛЮБИМОВ. Ты сделаешь из них мучеников совести.
Ю.П. Нет, они войдут в партию Жуликовского и будут призывать Попова к суду. Вот и все.
Еще кто хочет что-то спросить?
А. САБИНИН. У меня вопрос. Скажите пожалуйста, вы сказали, что когда не будет партии в этой стране, тогда вы вернетесь.
Ю.П. Я вернулся, как только эта партия была официально запрещена, но опять позволяют им вести агитацию. Хотя оппозиция должна быть в стране, тогда хоть начнется жизнь какая-то.
А. САБИНИН. Поскольку я сейчас профессиональный педагог, я сейчас занимаюсь воспитанием у молодых артистов монтажного мышления — очень современная вещь для нашего государства. Так вот. Как вы представляете себе: когда человек имеет это в кармане, рвет это и кидает в корзину либо кладет в сейф, либо теряет, выбрасывает и так далее. Он перестает быть тем, кем он был раньше. Вы понимаете меня?
Ю.П. Ну видите ли, если он сжег и бросил, то он должен благородно уйти из этого учреждения. И все.
А. САБИНИН. Но это не учреждение. Это некая принадлежность к некоей партии, это некий фантом. Он был потом организован в структуры государственные, он вросся. но он вросся и сюда.
Ю.П. Нет, этот театр именно в государство не вросся, он всегда был в оппозиции к государству.
А. САБИНИН. Я не про театр, я про коммунистов сейчас говорю.
Ю.П. Коммунисты вросли. Так они и правят сейчас.
A. САБИНИН. Все. Вы ответили на мой вопрос.
Ю.П. Ну неужели вы думаете, Кравчук перестал быть коммунистом? Он был все время на идеологии, сейчас его народ несчастный выбрал в президенты. Но он по-прежнему коммунист, поэтому он флот хотел взять, создает сейчас армию в 500 тысяч и хочет охранять свои границы. А вы думаете тут таких нет? Ну, Бутаев, он был при Гришине, сейчас он управляет нами в городе.
А. САБИНИН. А в театре, руководимом вами, есть такие?
Ю.П. Полно. В театре даже много жуликов, которые воруют вещи. Чего вы удивляетесь? Во всем мире воруют. Но здесь чересчур много воруют.
B. ЗОЛОТУХИН. Но ведь и Ельцин был партократ.
А. ВАСИЛЬЕВ. А Гамсахурдия был диссидент. Так что все сложно. Это страна такая. Это вам не Швейцария, не Цюрих.
А. САБИНИН. Вот когда смотришь хронику, на эти города выгоревшие, развалившиеся, а сделано это руками диссидента бывшего, который у себя в бункере пытал людей электротоком.
Ю.П. Саша, ну и что вы мне этим хотите сказать?
А. САБИНИН. Как все монтажно в этом мире. Меня кроме профессии за тот остаток жизни, который мне суждено прожить, вообще ничего не интересует. Очень интересный феномен, который интересен во всем мире.
И. БОРТНИК. Саша предлагает пытать людей электротоком.
А. САБИНИН. Нет, сынок, я не предлагаю. Мир тебе, сынок.
Ю.П. Ну хорошо, что еще умеем улыбаться, значит еще можно надеяться.
А. ВАСИЛЬЕВ. Я предлагаю понять, что там, в этом зале, будут сидеть три часа человека четыре-пять гамсахурдиев, остальные все очень напуганные, зачумленные…
Ю.П. И ты хочешь встать и просвещать?
А. ВАСИЛЬЕВ. Нет-нет-нет. Я хочу, чтоб из этой комнаты та злоба, которая пойдет сегодня из зала, чтоб из этой комнаты такая же злоба не шла. Мы должны быть мудрее, спокойнее.
Ю.П. Ну скажите, дорогие, зачем я вас сюда позвал? Чтоб призывать к злобе, что ли? Давайте темперамент беречь для сцены.
А. ВАСИЛЬЕВ. Как сейчас из магазинов выгоняют: пришел армянин, скупил магазин и всех выгнал. Я говорю в принципе.
Ю.П. Не надо говорить в принципе ничего.
Б. ГЛАГОЛИН. В 92-м году не будет приватизации театра.
Ю.П. Ну, объявлено президентом, что в 92-м году никакой приватизации театров не будет. Ну так о чем же вы говорите? Значит, сами вы знаете и тут же начинаете говорить: придет армянин.
А. ГРАББЕ. А в 93-м?
А. ВАСИЛЬЕВ. Подожди. Никто не знает, что через два месяца будет.
Н. КОВАЛЕВА. Такой вот еще вопрос, который сильно беспокоит всех: по поводу привлечения иностранных актеров, что, мол, тут не останется русскоязычного населения.
Ю.П. Например, появился иностранный артист, который будет заниматься хореографией в «Электре».
В. ЗОЛОТУХИН. А почему этого нельзя делать? Это же делалось всю жизнь.
Н. КОВАЛЕВА. Но речь идет о том, что здесь никого вообще не останется.
Ю.П. А кто будет играть репертуар, который идет?
Никита ЛЮБИМОВ. Иностранные. (Кто-то смеется.)
Б. ГЛАГОЛИН. А как им платить, между прочим?
А. ВАСИЛЬЕВ. Они мечтают здесь все играть.
Ю.П. Этот несчастный иностранный артист жил у меня на квартире…
Б. ГЛАГОЛИН. И получил полностью за свой билет…
Н. КОВАЛЕВА. Ну понимаете, Юрий Петрович, там ведь люди, которые сегодня соберутся, многие просто напуганы, запутаны…
Ю.П. Ай бедные…
Н. КОВАЛЕВА. Ну придите к ним и скажите то, что говорите здесь — половина успокоится.
Ю.П. А чего мне туда идти, меня туда не звали. Милая, ну зачем мне приходить, когда без моего ведома там чего-то вывешивают…
Н. КОВАЛЕВА. Но они очень хотят вас видеть.
Ю.П. Если б они хотели бы, они не вывешивали бы. Не приглашали бы прессу. Там все прекрасно организовано — со знанием дела, посланы бумаги точные во все учреждения. Там работают большие специалисты. Так что это все прикидывание. Сейчас все все понимают и качают, как выражается советская лексика, права и кричат «мы не позволим», «мы не разрешим». Поэтому «придите к ним и скажите» — это опять абстракция. Кому я скажу — Габец?
Н. КОВАЛЕВА. Нет, другим.
Ю.П. А кто другие? Вот они пусть ко мне и придут. Они кабинет мой знают, в котором никогда не закрывается дверь, и всегда может прийти человек, и я ему спокойно скажу. Мы с трудом и сейчас спокойно разговариваем, и то все время выплески, а что там будет? Там же будет такой базар, такой крик, и я буду на старости лет это слушать — зачем? Я спокойно объясняю людям, которые со мной работают. Кто со мной будет работать, я тому и объясняю. А с рядом людей я не буду работать. Неужели я буду работать с теми, кто занимается такими вещами? Конечно нет. Я бы себя не уважал. Я могу из милосердия поговорить с любым и помочь, и дать деньги…