Страница 13 из 165
Бенедетта и Дарио любили друг друга так же сильно, как и вначале: то была прочная и безмятежная привязанность влюбленных, уверенных, что им незачем спешить, ибо они все равно предназначены друг для друга. Но случилось так, что Эрнеста решительно воспротивилась этому браку, встала между ними. Нет, нет, только не Дарио! Только не двоюродный брат, последний отпрыск рода, — он, как все Бокканера, похоронит свою жену в мрачном склепе фамильного палаццо. Она будет навеки погребена в этих стенах, где ее ждут разорение, горделивое нищенство, постоянное недовольство настоящим, гнетущее и усыпляющее. Эрнеста хорошо знала юношу, эгоистичного и слабовольного, неспособного ни действовать, ни размышлять, самой судьбою обреченного лишь с улыбкой глядеть, как угасает его род: пусть рухнет дом и кровля обвалится на голову Дарио, — он не сделает ни малейшего усилия, чтобы продлить жизнь этого старинного рода; об иной участи мечтала Эрнеста для своего ребенка: она мечтала, что дочь расцветет среди роскоши и богатства, в стане завтрашних победителей, сильных мира сего. Она упорно и настойчиво боролась за счастье дочери, вопреки ее воле, не скрывая от Бенедетты своих слез, заклиная не повторять ее собственную плачевную участь. Однако мать потерпела бы поражение, натолкнувшись на невозмутимую стойкость девушки, навеки отдавшей свое сердце избраннику, если бы особые обстоятельства не свели Эрнесту с зятем, о котором она мечтала. Случилось так, что именно на вилле Монтефьори, где подружились Бенедетта и Дарио, она встретилась с графом Прада, сыном Орландо, одного из героев объединения Италии. Восемнадцати лет граф Прада прибыл с отцом из Милана в занятый итальянцами Рим, где вначале служил простым чиновником в министерстве финансов; Орландо, старый вояка, получивший звание сенатора, скромно жил на небольшую ренту, что приносили последние крохи состояния, которым он пожертвовал, служа родине. Но героическая одержимость старого сподвижника Гарибальди превратилась у молодого человека в неистовую жажду стяжательства: Прада стал одним из тех завоевателей, одним из тех хищников, что сразу же после победы жадной сворой набросились на Рим и раздирали его на части. Граф смело пустился в спекуляцию земельными участками и, по слухам, разбогател; в эту пору он сблизился с князем Онофрио, которому вскружил голову, внушив ему мысль продать обширный парк виллы Монтефьори и построить на его месте новый квартал. Поговаривали, будто граф — возлюбленный княгини, все еще прекрасной Флавии, которая девятью годами старше его. И действительно, графа обуревали неистовые желания, он рвался к завоеванию и добыче, и это заставляло его забывать о какой бы то ни было щепетильности, когда дело касалось собственности и жены ближнего. С первого же взгляда граф почувствовал страстное влечение к Бенедетте. Сделать ее своею любовницей он не мог, оставалось только жениться; и, не колеблясь ни минуты, Прада решительно порвал с Флавией, внезапно охваченный вожделением при виде этой непорочной девственницы, этого восхитительно юного тела, в котором текла древняя патрицианская кровь. Догадавшись, что мать девушки, Эрнеста, на его стороне, граф, не сомневаясь в своем торжестве, попросил руки юной красавицы. Это многих удивило, ибо Прада был пятнадцатью годами старше Бенедетты; но за него говорил графский титул, исторические заслуги отца, к тому же он ворочал миллионами, пользовался расположением в Квиринале и ему прочили блестящую будущность. Весь Рим с волнением ждал исхода сватовства.
Впоследствии Бенедетта никогда не могла понять, как случилось, что она дала в конце концов свое согласие. Полгода назад, полгода спустя подобный брак не мог бы состояться, он вызвал бы глубокое возмущение в кругу церковников. Как! Девица из рода Бокканера, последняя в этой древней папской династии, выдана за Прада, одного из хищников, ограбивших церковь! И надо же было этому безумному замыслу осуществиться именно в тот злополучный час, когда ненадолго наметилось сближение между Ватиканом и Квириналом! Ходили слухи, что соглашение будет вот-вот заключено, король признает за папой суверенные права на владение «городом Льва» и узкой полосой земли, выходящей к морю. Не становился ли поэтому брак Бенедетты и Прада символом общенационального единения и мира? Прелестное дитя, чистейшая лилия, взращенная в стане церковников, не явится ли она доброхотной искупительной жертвой, залогом их согласия с мирянами? Две недели только и было разговоров что о предстоящем браке: спорили, умилялись, уповали. Девушка не вникала во все эти соображения, она слушалась только собственного сердца, а оно уже ей не принадлежало, так как давно было отдано другому. Однако мать с утра до вечера осаждала ее мольбами, убеждая не отказываться от своего счастья, от жизни, которая открывалась перед нею. Немало повлияли на Бенедетту и советы духовника, доброго аббата Пизони, обуреваемого патриотическим рвением: склоняя девушку на этот брак, он опирался на свою веру в христианскую миссию Италии и благодарил провидение, избравшее одну из овечек его стада орудием для скорейшего достижения согласия, которое должно было привести к торжеству всевышнего во всем мире. Влияние исповедника оказалось, несомненно, решающим; оно-то и побудило Бенедетту дать согласие на брак, ибо она была весьма набожна, весьма благочестива; особенно почитала она мадонну в церквушке на площади Фарнезе и приходила поклониться ей каждое воскресенье. Бенедетту до чрезвычайности поразил рассказ аббата Пизони о том, что лампада, зажженная перед образом мадонны, вспыхивала белым пламенем всякий раз, как он опускался на колени, умоляя святую деву побудить его духовную дочь согласиться на брак, видя в нем некую искупительную жертву. Так действовали высшие силы, и Бенедетта уступила, покорилась матери; кардинал и донна Серафина сначала противились этому браку, но, поскольку в деле оказалась замешана религия, предоставили Эрнесте поступать по ее усмотрению. Бенедетта выросла в совершенном неведении и чистоте, она не знала ни себя, ни жизни, и супружество с кем-то, помимо Дарио, представлялось ей всего лишь нарушением давнишнего обещания; она и не подозревала, что телом и душою должна будет принадлежать другому. И в один прекрасный день, поддавшись малодушию, не найдя в себе воли дольше противиться настояниям близких и всех окружающих, она, обливаясь слезами, вышла за Прада, вступила в брак, которому горячо сочувствовал весь Рим.
И вот в их брачную ночь разразилась буря. То ли завоеватель, пьемонтец, северянин Прада вел себя подобно грубому захватчику и обращался с женою, как с покоренным городом, спеша властно и нетерпеливо удовлетворить свои желания; то ли физическая близость, явившаяся для Бенедетты неожиданностью, к тому же близость с человеком, которого она не любила и который был ей противен, показалась ей слишком омерзительной? Молодая женщина и сама не отдавала себе в этом отчета. Но она захлопнула дверь своей спальни, заперлась на задвижку, упорно отказываясь впустить мужа. Целый месяц Прада, которого препоны, вставшие на пути его страсти, сводили с ума, делал яростные попытки проникнуть за эту запретную дверь. Оскорбленный, мучимый гордыней и неутоленным желанием, он клялся укротить жену, отстегать ее хлыстом, как своенравную кобылицу. Но чувственное неистовство здорового самца разбивалось о несокрушимое упорство, вспыхнувшее в этой прелестной девушке с узким упрямым лбом. Кровь Бокканера заговорила в ней: она попросту не хотела, и ничто на свете, даже самая смерть, не могли бы принудить ее уступить. К тому же, внезапно постигнув, что такое любовь, она уверилась, что должна принадлежать именно Дарио, ибо ему одному она себя обещала. Замужество Бенедетты смертельно опечалило Дарио, и он отправился путешествовать по Франции. Но Бенедетта, ничуть не таясь, написала ему, призывая вернуться, и вновь заверяла, что никогда не будет принадлежать другому. Она стала еще богомольнее и, упорно защищая свою девственность, чтобы подарить ее избраннику сердца, набожно сочетала верность любимому с верностью Иисусу Христу. В ней проснулась пылкая душа страстной возлюбленной, она дала обет и готова была на мученичество за свою веру. И когда мать, в отчаянии ломая руки, умоляла ее уступить требованиям супружеского долга, Бенедетта отвечала, что долг тут ни при чем, ибо, вступая в брак, она была в полном неведении о том, что ее ждет. К тому же настали другие времена, соглашение между Ватиканом и Квириналом не состоялось, и газеты обоих лагерей со свежими силами опять начали враждебную кампанию; великолепное здание этого брака, вокруг которого все хлопотали, видя в нем залог примирения, рухнуло, и от него остались одни развалины, умножившие груду других развалин.