Страница 157 из 161
Всю эту недостойную практику буржуазных классов, равно как и освящающую ее идеологию, Золя квалифицирует как выражение враждебности по отношению к самой жизни и природе. Защита жизни для Золя отождествляется с неограниченным деторождением. Речь идет не только об устранении уродств в семейных отношениях и мерах по охране материнства и младенчества. Золя настаивает на том, что каждая семья должна стремиться к обильному размножению, ибо это полезно для общества, естественно и прекрасно. Он не вполне согласен с „Лигой сторонников увеличения народонаселения“, возлагавшей надежды на экономические поощрительные меры. По мнению Золя, ждать, пока эти меры дадут эффект, слишком долго. Нужно воздействовать на людей прежде всего словом, горячей пропагандой многодетности.
Все эти соображения легли в основу первого наброска „Плодовитости“, содержащегося в записи 1897 года. Ниже приводим его полностью, напоминая читателю, что ко времени его составления Золя мыслился для всех „евангелий“ один герой, носящий имя Жан (Иоанн): „Я подхожу к некоторым подробностям романа „Плодовитость“, вырисовывающимся раньше прочих. Этот роман видится мне в настоящее время яснее всего. Я беру Жана, сына Пьера и Марии. Его мать (подарок Парижу), поднимая его над Парижем, говорит ему, что он соберет золотую жатву. Следовательно, это должно происходить ужо в XX веке. Но я не буду указывать точно время действия, оставлю неопределенность в датах. Мне видится столько глав, сколько есть разных случаев в деторождении, в вопросе о народонаселении страны. Прежде всего, зачатие. Жан делает своей жене ребенка, и я введу как фон, при помощи фактов и персонажей, всевозможные мошенничества для предотвращения зачатия, вольную или невольную растрату семени попусту, все драмы и комедии спальни, и Жан замешан в них, и, возвращаясь ночью, он делает своей жене первого ребенка; развитие завязей, все, что сеется и теряется зря, что приносит и уносит ветер, большое полотно, написанное яркими красками. Затем — роды, все драмы и комедии, связанные с родами, логова акушерок, аборты, убийства нерожденных детей, убийства детей, появившихся на свет, хирурги, производящие операции по удалению матки. Затем жена Жана кормит ребенка, и здесь пойдут — конторы, поставляющие кормилиц, женщины, которые по кормят сами своих детей. — Затем другие дети жены Жана — и буржуа, ограничивающие число детей в своих семьях, эгоизм и „благоразумие“, всевозможные причины, ведущие к падению рождаемости. Я хочу добиться того, чтобы вернулась мода на кормящую мать, мать многодетную, и поэтому я представлю жену Жана величественной и прекрасной женщиной, в окружении ее детей. Счастье в доме; гордая удовлетворенность; апофеоз радости и нежной любви. — Суть плана в том, чтобы сделать реальность ужасных эпизодов — то есть нынешнее положение дел — фоном для того образа, который являет собой Жан, для счастья, которым он наслаждается вместе со своей семьей, и все время возвращаться к нему и его близким, чтобы прославлять их“.
Золя довольно точно следует плану, намеченному в приведенном наброске, за исключением некоторых несущественных отклонений (меняется имя героя, к началу романа Матье и Марианна имеют уже четверых детей).
Представив себе общий план произведения, Золя, в соответствии с многократно испытанной им методикой, принялся тщательно изучать различные источники сведений по тем вопросам, которые он собирался затронуть в романе. Знакомство с подготовительными материалами к „Плодовитости“ показывает, что Золя провел большую предварительную работу, прочел ряд специальных книг, сделал множество выписок и газетных вырезок по интересующим его темам. Как свидетельствуют современники, он этим занимался в основном в первой половине 1898 года, сохраняя замечательную выдержку и хладнокровие, несмотря на развернутую против него бешеную кампанию в связи с его защитой Дрейфуса.
Из трудов гигиениста и социолога доктора Бержере Золя черпает сведения о поведении супружеских пар, избегающих детей; доктор Этьен Кан доставляет ему информацию относительно практики обеспложивания женщин; в работах публициста и советника парижского муниципалитета Поля Строса, занимавшегося вопросами общественной благотворительности, он находит материал об обездоленных детях.
Много разоблачительных сведений почерпнул Золя из книги доктора Брошара „Правда о подкидышах“ (1876), за которую автор чуть не был выслан из своего родного города Лиона. Из этого источника он узнал, что смертность среди подкидышей достигает 50–75 процентов, что ежегодно „сто тысяч младенцев, лишенных всякой заботы и ухода, умирают от голода и нищеты“. У доктора Брошара он читал наполненные гневом и болью строки о „вскармливании за деньги“, ведущем к „ужасающей смертности среди новорожденных“. Факты, сообщенные доктором Брошаром, и его выводы подсказали Золя ряд эпизодов и персонажей романа. Доктор Брошар утверждал, что „не существует ремесла, более вредного для нравственности, более разрушительного для семейных уз, чем ремесло наемного кормления грудью“. Золя подробно рассказал об этой бессовестной практике, создал образы развращенных, корыстных кормилиц. По словам доктора Брошара, „посредницы“, приторговывающие детьми, „совершают страшные опустошения“ во Франции. Золя вывел в романе жуткую фигуру такой „посредницы“, фактической детоубийцы. „Большинство приютских детей, — писал доктор Брошар, — …становятся озлобленными и порочными существами, бесполезными и опасными врагами общества, в конце концов встающими на путь дурных поступков, а то и прямых преступлений“. В романе Золя есть такой подкидыш, сын Норины, который, войдя в года, становится отъявленным негодяем.
Золя изучил также новейшую, напечатанную в 1898 году диссертацию Рене Боннара „Депопуляция во Франции“ и книгу итальянского демократа Нитти „Народонаселение и социальная система“.
Садясь за первую страницу „Плодовитости“, Золя, как и при подготовке романов других серий, был достаточно оснащен документальным материалом для критической части книги, то есть всем, что касалось современного аспекта его темы. Однако на этот раз центр тяжести лежал не в документированной части. От нее Золя лишь отталкивался, устремляясь в непривычную для него область, где он мог руководствоваться исключительно своей фантазией.
Всякий фантастический художественный замысел, заключающий трактовку будущего, может считаться содержащим в себе черты научного предвидения в том случае, если он исходит из возможных тенденций развития самой действительности, опирается на верное понимание ее законов. Чутьем замечательного художника-реалиста Золя многое постиг в устройстве современного общества, но его философско-социологические обобщения при ближайшем рассмотрении оказываются несостоятельными. Буржуазному обществу со всеми его уродствами Золя противопоставляет не социальные силы, способные к его революционному преобразованию, а прежде всего абстрактный закон „жизни“.
Из универсального процесса биологической жизни, совершающегося повсеместно, непрерывно и необоримо, Золя черпает свой непоколебимый оптимизм. В „Плодовитости“ он обожествляет жизнь, из веры в нее стремится создать нечто вроде новой религии. О биологической жизни на страницах романа говорится благоговейно, восторженно и патетично. Религиозный оттенок этому обожанию придает не только употребляемая Золя фразеология. Сама фразеология эта возникает из его веры в абсолютное могущество жизни, из представления о ней как о некоей верховной силе мира, ведущей свою вечную тайную работу ради каких-то неведомых, непостижимых целей.
Уже в своих воззрениях на органическую природу Золя обнаруживает шатания между материализмом и идеализмом, выказывая склонность к отброшенным наукой еще в конце XVIII века виталистическим концепциям и, как следствие этого, к пантеизму.
Все живые существа, по концепции Золя, призваны принять участие в великом едином жизненном потоке. Их предназначение — передать дальше эстафету жизни, произведя на свет потомство. Человек не составляет в этом отношении исключения. Если он и отличается от других биологических видов, то лишь тем, что позволяет себе нарушать этот закон: „…в животном, в растительном мире жизнь борется со смертью, проявляя неистовую, неутомимую энергию, и только человек, только он один хочет смерти ради смерти“ (кн. 1, гл. V). Человека надо вернуть к состоянию, предписанному ему природой, вернуть его в общую цепь биологических существ, внушив ему необходимость исполнения общего для всех закона. Золя, таким образом, отказывается видеть своеобразие положения человека в органическом мире, определяемое его социальной природой. Он по-прежнему не свободен от теоретических взглядов, усвоенных им у позитивистов, которые подменяли общественные закономерности биологическими. При этом Золя не замечает того, что, выдвигая исполнение функции продолжения рода в качестве главного критерия ценности человека, он человека превращает в пассивное орудие физических начал его существа, низводит до роли звена в бесконечной биологической цепи, то есть фактически уравнивает со всем остальным органическим миром. Неиссякаемость жизни, которой должно служить каждое живое существо, тождественна размножению. Поэтому, наряду с самой жизнью, Золя обожествляет половую любовь. Религия половой любви выдвигалась и прежде, до Золя. Пропагандистом ее был, в частности, Людвиг Фейербах, философ-материалист, неспособный, однако, в силу метафизичности своего материализма и антропологического подхода к человеку, увидеть те материальные связи, которые объединяют людей в общество, и находивший им идеалистическую замену. Для Золя смысл половой любви заключается прежде всего в том, что она ведет к продолжению рода и благодаря этому оказывается великим двигателем мира. Все беды проистекают от отсутствия любви, любовь есть главное движущее начало общественного прогресса; торжество любви приведет людей к счастью — такова суть проповеди Золя.