Страница 153 из 161
Чем больше будет жизней, тем больше будет счастья. В этом и состоит вера в жизнь, в этом надежда на ее доброе и справедливое дело. Торжествующая плодовитость по-прежнему оставалась неоспоримой и неукротимой силой, самолично вершившей судьбы будущего. Она была великой преобразовательницей, неутомимой труженицей прогресса, матерью всех цивилизаций, беспрерывно восполняющей армию своих бесчисленных борцов, на протяжении столетий бросающей миллиарды голодных бедняков, бунтарей в бой за правду и справедливость. И каждый шаг человечества вперед на протяжении всей истории мог совершаться лишь благодаря численности. Завтрашний день, подобно вчерашнему, будет завоеван многолюдней толп, ищущих счастья. И грядут долгожданные блага нашего века, наконец-то будет достигнуто как экономическое, так и политическое равенство, ибо будут справедливо распределены богатства, установлен обязательный труд для всех, и он станет почетной необходимостью. И неправда, будто его станут навязывать людям как наказание за грехи, — наоборот, он будет честью, славой, драгоценнейшим из благ, радостью, здоровьем, силой — самой душой мира, который непрерывно трудится, созидая будущее. Ребенок появляется на свет как следствие труда, благодаря труду бытие человека складывается естественно, без нелепейших отклонений, сам ритм великого повседневного труда увлекает мир к предначертанной ему судьбой вечности. И нищета, мерзкие социальные преступления исчезнут, когда труд будет считаться славой, когда общее дело будет делаться всеми, ибо каждый охотно возьмет на себя свою часть законных прав и обязанностей. И пусть растут дети, пусть будут они орудием накопления богатства, роста людского капитала, свободного и счастливого существования, и пусть дети одних рождаются не для подневольного труда, не для кровопролитной бойни или проституции, не в угоду эгоизму детей других. И тогда победит жизнь, наступит эпоха почитания жизни и поклонения ей, эпоха религии жизни, растоптанной долгим, гнусным кошмаром католицизма, от которого народы уже дважды — в XV и в XVIII веках — пытались освободиться силой и который они наконец изгонят в будущем, когда предметом поклонения снова станет плодородная земля и плодовитая женщина, всемогущая высшая красота.
В этот сияющий предвечерний час Матье и Марианна были подлинными владыками земли благодаря своему многочисленному потомству. Героическое, достойное восхищения подвижничество вознесло их на этот пьедестал. Эти царственные старики приближались к концу жизни как герои, ибо много рожали, создали много живых существ и много вещей. Создали в битвах, в труде, в муках. Подчас они горько рыдали. Потом, на склоне лет, пришел покой, безоблачный покой, который приносит сознание, что доброе дело завершено, что близок вечный сон, а их дети, дети их детей, в свою очередь, продолжали борьбу, трудились и страдали — тоже жили. Было в их героическом величии и то желание, которым горели некогда оба, божественное желание созидателей и правителей мира, желание, вспыхивавшее в них всякий раз перед рождением нового ребенка, словно они были святилищем, где постоянно обитал бог; они любили друг друга так, будто в них горел тот неугасимый огонь, в коем пылает вселенная во имя непрерывного созидания. Лучезарная красота этих убеленных сединами стариков как бы отражала свет, по-прежнему сиявший в их глазах, свет могучей любви, погасить которую не могли даже годы. Конечно, как они сами когда-то говорили в шутку, они не знали меры в своем непредусмотрительном стремлении рожать детей, чем шокировали соседей, возмущали людей благоразумных. Но ведь в конце концов они же оказались правы! Их дети ничего не отнимали у других, каждый, появляясь на свет, уже имел свой кусок хлеба. К тому же как славно пожинать обильный урожай, когда житницы страны пусты! И пусть будет побольше таких неосмотрительных людей, дабы победить эгоистическое благоразумие других в дни опустошительного голода. Это хороший пример честно исполненного гражданского долга, утверждения расы, обновления родины в пору ужасающих потерь, великолепная мания количества, здоровое и радостное мотовство.
И вот жизнь потребовала от Матье и Марианны последнего проявления героизма. Через месяц, когда Доминик собрался возвращаться в Судан, однажды вечером Бенжамен поведал родителям о своем страстном желании, о том, что он слышит зов далеких и неведомых просторов, против которого он бессилен.
— Любимый отец, обожаемая мать, отпустите меня с Домиником… Я боролся с собой, мне страшно покинуть вас в ваши годы, но я слишком страдаю, душа моя неспокойна, она рвется к бесконечности, и если я не уеду, я умру от постыдной праздности.
Они слушали его, сердца их были полны печали. Эти речи ничуть их не удивили: давно, очень давно ожидали они развязки. И они трепетали, ибо чувствовали, что не смогут отказать, ибо сознавали себя виновными в том, что оставили этого последнего своего птенца в семейном гнезде, отпустив всех других. О, эта ненасытная жизнь, не позволившая им даже этой запоздалой скупости, потребовавшая от них и это бесценное, благоразумно спрятанное сокровище, с которым они в своем ревнивом эгоизме мечтали разлучиться лишь на смертном одре.
Воцарилось долгое молчание, и наконец Матье медленно проговорил:
— Дитя мое, я не смею тебя удерживать. Иди туда, куда зовет тебя жизнь… Если бы я знал, что умру нынче вечером, я бы попросил тебя подождать до завтра.
Марианна, в свою очередь, кротко сказала:
— Почему мы не умрем сейчас же?.. Мы избежали бы этого последнего страдания, и ты увез бы с собой лишь воспоминание о нас.
И снова в их памяти встало жанвильское кладбище — нива покоя, где уже спали дорогие существа, где скоро упокоятся и они сами. Мысль эта не печалила их, они надеялись уйти туда вместе, в один день, ибо не могли представить себе жизни друг без друга. И разве не продолжали они жить, вечно живые в своих детях, соединенные навеки, бессмертные в своих потомках?
— Любимый отец, обожаемая мать, — повторил Бенжамен, — не вы, а я умру завтра, если не уеду. Дожидаться вашего конца, боже мой! Разве это не означало бы желать его? Живите еще долго-долго, и я хочу жить так же, как вы.
Снова наступило молчание, затем Матье и Марианна сказали в один голос:
— Поезжай, дитя мое. Ты прав, нужно жить.
Но каким же горестным был день прощания! Как мучительно, как больно было оторвать от себя кусок своей собственной плоти, все, что оставалось у них от самих себя, и преподнести жизни сей высший дар! Снова как бы повторился отъезд Николя, расставание навеки со своим детищем, которого подхватил, унес вдаль ветер ради того, чтобы засеять и заселить далекие и неизведанные земли по ту сторону границ.
— Навсегда! — воскликнул со слезами на глазах Матье.
И Марианна с громким рыданием, вырвавшимся из самой глубины ее существа, повторила:
— Навсегда! Навсегда!
Теперь это уже не просто росла семья — это было обновление родины, новое заселение Франции во имя грядущих битв, но и расширение границ человечества, воскрешение пустынь, заселение всей земли. После родины — вся земля. После семьи — нация, а затем — человечество. И какой всеобъемлющий размах крыльев, как внезапно и широко распахнулись ворота, показав всю громадность мира! Свежесть океанов, запахи девственных континентов налетали мощным дуновением, как ветер с морских просторов. Сегодня на земном шаре на ничтожное количество возделываемых земель приходится полтора миллиарда душ — разве это не жалкий надел? А между тем земной шар, целиком отданный во власть плуга, мог бы легко прокормить в десять раз больше! Что за недомыслие — желать ограничить человечество его нынешней численностью, признавать лишь чередование народов на протяжении веков, умирание одних столиц, как например, Вавилон, Ниневия, Мемфис, и рождение им на смену, процветание новых владычиц мира, новых цивилизаций, не допуская при этом, что число душ когда-нибудь может увеличиться. Это — теория смерти, ибо ничто не остается постоянным и то, что не растет, сохнет и исчезает. Жизнь — это прибой, волны которого ежедневно продолжают дело созидания и творят долгожданное счастье, когда наступает его час. Приливы и отливы народов — всего лишь этапы в поступательном движении; великие эпохи света, на смену которым приходят эпохи кромешной тьмы, — тоже только этапы. И всякий раз делается шаг вперед, чуть больше покоряется земли, чуть больше жизни втягивается в орбиту общего дела. Закономерность, видимо, состоит в том, что плодовитость творит цивилизацию, а цивилизация ограничивает плодовитость. И равновесие наступит в тот день, когда сплошь заселенная, возделанная до последнего клочка земля будет выполнять свое назначение. Тогда-то и осуществится божественная мечта, благородная утопия станет реальностью: семья растворится в нации, нация — в человечестве, а единый народ, спаянный братством, преобразует вселенную в единый град — град мира, правды, справедливости. Так пусть же расцветает извечная плодовитость, пусть ветер уносит людское семя через все рубежи, пусть прорастет оно в бесплодных пустынях и приумножит род людской в грядущих веках, чтобы наступило светлое царство жизни, которая сделается наконец владычицей времени и пространства!