Страница 138 из 142
— Подойдите сюда, мой маленький Клеман, моя маленькая Люс, мои дорогие крошки! Если бы вы только знали, что я вновь нахожу, что я читаю в глубине ваших ясных глаз!.. Ты уже добрый и сильный мальчик, мой миленький Клеман! О! Я знаю это, мне рассказал дедушка Илер: он с таким удовольствием слушает, как ты целыми днями смеешься… А ты, милая Люс, еще совсем крошка, едва лепечешь, но я уже знаю, что ты славная маленькая женщина: ты никогда не плачешь, ты весело протягиваешь ручонки к доброму солнцу… Поцелуйте и вы меня, мои обожаемые детки, вы — лучшее из того, что я оставляю после себя, вы — вся моя сила, вся моя надежда!
Остальные дети тоже приблизились к Люку; ему хотелось обнять их всех, прижать каждого к своей груди. Им он вверял будущее, им завещал свое дело, им, чьи свежие силы должны были продолжать это дело и безгранично расширять его. Люк всегда надеялся на то, что грядущие поколения закончат начатую им борьбу за всеобщее счастье. И какие сокровища справедливости, истины и добра завещал он теперь своим дорогим внукам и правнукам, нежно окружавшим его в этот торжественный, невозмутимо ясный час! С какой страстью он, уходя, возлагал на них миссию — осуществить его мечту о все более свободном, все более счастливом человечестве!
— Ступайте, ступайте, милые дети! Будьте благоразумными, справедливыми и добрыми! Помните, что вы все поцеловали меня сегодня, и крепко любите меня, крепко любите друг друга! Когда-нибудь вы поймете свой долг, вы совершите то, что совершили мы, и ваши дети, в свою очередь, совершат то, что совершите вы: будут деятельно трудиться, жить полной жизнью, пламенно любить!.. А пока, милые дети, ступайте, ступайте играть, будьте здоровы и веселы!
Жозина, Сэрэтта и Сюзанна, видя, что Люк постепенно слабеет, хотели было отправить детей по домам: они боялись, как бы шум детских игр не утомил его. По Люк не согласился отпустить детей и выразил желание удержать их возле себя: ему хотелось тихо умереть под их веселый смех. Поэтому решили, что дети спустятся в сад и будут играть тут же, под окном. Таким образом Люк мог слышать и видеть их; он был доволен.
Солнце уже склонилось к закату — яркое летнее солнце, зажегшее город своим блеском. Комната вся золотилась, будто озаренная сияющей славой; Люк, сидя в кресле, молчал; взор его был устремлен на беспредельно раскинувшийся горизонт. Постепенно в комнате водворился глубокий покой. Жозина и Сэрэтта безмолвно облокотились справа и слева о кресло Люка; Сюзанна, сидя рядом с Люком, казалось, была погружена в ту же грезу, что и он. Наконец Люк медленно заговорил; голос его звучал все тише и тише.
— Да, вот он, наш город, возрожденный Боклер, пламенеет в чистом воздухе, и я знаю, что соседние города: Бриа, Маньоль, Формри, Сен-Крон — были вынуждены пойти за нами и также перестроили свою жизнь, зараженные нашим примером, подчинившись обаянию неотразимого счастья… Но там, за далекой чертой горизонта, по ту сторону Блезских гор, за смутными далями Руманьи, — что делается там в широком мире?.. Далеко ли продвинулись народы на своем долгом, тяжелом и кровавом пути к Городу счастья?
Он снова замолчал, обуреваемый мыслями. Он знал, что повсюду происходила та же эволюция, что и в Боклере, что эволюция эта ежечасно распространялась со все возрастающей быстротой. Движение, начавшееся в отдельных городах, охватило целые провинции, за ними все государство, затем оно перекинулось и на соседние страны; ни границы, ни горы, ни океаны не могли задержать его: освобождение распространялось от материка к материку, сметая правительства и религии, соединяя народы. Но только при этой перестройке жизни человечества события не везде развивались одинаково. Боклер начал с ассоциации между капиталом, трудом и знанием, избрав путь медленного движения к свободе; поэтому там эволюция совершалась относительно мирно; в других местах вспыхивали революции, текла кровь, свирепствовали взаимная резня и пожары. Каждое из двух соседних государств шло своей дорогой; народы избирали самые непохожие, самые противоположные пути к одной и той же цели — к Городу братства, к столице общечеловеческой федерации.
И Люк, как во сне, сказал слабеющим голосом:
— О, мне хотелось бы знать!.. Да! Прежде чем расстаться с моим делом, мне хотелось бы знать, много ли уже совершено на сегодняшний день, как идет великая работа… Я уснул бы спокойнее, я унес бы с собой еще больше уверенности и надежды.
Вновь наступило молчание. Жозина, Сэрэтта и Сюзанна, престарелые, но все еще прекрасные, необыкновенно добрые, по-прежнему грезили, как и Люк, устремив глаза вдаль.
Затем заговорила Жозина:
— Я многое узнала от одного путешественника… В какой-то большой республике захватили власть коллективисты. Долгие годы они вели ожесточенную политическую борьбу, стремясь овладеть парламентом и правительством. Достичь своей цели легальным путем им не удалось; и когда они почувствовали, что сила на их стороне, когда они получили уверенность в том, что народ их поддержит, они произвели государственный переворот. На следующий же день они полностью провели в жизнь свою программу — путем издания законов и декретов. Началась массовая экспроприация, богатства частных лиц стали достоянием всей нации, орудия труда были возвращены труженикам. Уже не было больше ни собственности, ни капиталистов, ни хозяев; полновластно царило одно только государство — единственный собственник, капиталист и хозяин, устроитель и распределитель социальной жизни… Но, понятно, такие резкие, коренные и всеобъемлющие изменения не могли совершиться без грозных потрясений. Классы не так-то легко позволяют отнять у себя достояние даже тогда, когда оно краденое; всюду разразились яростные восстания. Многие собственники легли костьми, защищая свои владения. Другие уничтожили все, что имели: затопили шахты, разрушили железные дороги, заводы и фабрики; многие капиталисты сожгли свои ценные бумаги и выбросили свое золото в море. Некоторые дома пришлось осаждать, целые города — брать приступом. Несколько лет свирепствовала ужаснейшая из всех войн — гражданская война; мостовые покраснели от крови, по рекам плыли трупы… А потом, когда полновластное государство попыталось установить новый социально-экономический строй, оно натолкнулось на различные трудности. Единицей стоимости стал рабочий час; на этой основе были введены боны, производились обмены. Сначала создали статистическую комиссию, которая наблюдала за производством и распределяла продукты и товары сообразно количеству труда, выполняемого каждым. Затем ощутили необходимость в других контрольных органах; постепенно возникла сложная система, препятствовавшая нормальной работе вновь созданного социального механизма: получилось что-то похожее на возвращение к подробно регламентированному порядку казармы; никогда еще люди не были стеснены столь жесткими и тесными рамками… И все-таки эволюция совершалась, все-таки то был шаг вперед к справедливости: труд вновь стал почетным, богатство с каждым днем распределялось все правильнее. А дальше все это неизбежно должно было привести к исчезновению наемного труда и капитала, к упразднению торговли и денег. И я слышала, что теперь в этом коллективистском государстве, потрясенном столькими катастрофами, обагренном реками крови, водворяется наконец мир, водворяется та братская солидарность, которую приносит с собой окончательная победа свободы и труда.
Жозина умолкла и вновь погрузилась в созерцание необъятного горизонта.
Люк тихо сказал:
— Да, это один из кровавых путей, один из тех путей, от которых я отказался. Но теперь я принимаю его! Ведь и он вел к тому же единству, к той же гармонии.
Тогда, глядя широко раскрытыми глазами в ту сторону, где за гигантскими отрогами Блезских гор простирался широкий неведомый мир, заговорила Сэрэтта:
— Я тоже узнала многое: люди, бывшие свидетелями ужасных событий, рассказали мне о них… Это произошло в обширной соседней империи; анархисты, действуя бомбами и картечью, взорвали здание старого социального строя. Народ так много выстрадал, что присоединился к восставшим, довершая освободительное дело разрушения, без остатка сметая с лица земли старый, прогнивший мир. Долгое время города пылали, как факелы, во мраке слышались вопли прежних палачей: их резали, они не хотели умирать. То был кровавый потоп, давно уже возвещенный апостолами анархии и, по их мнению, неизбежный и плодотворный… Затем наступила новая эра. Здесь вместо лозунга «Каждому по его труду!» господствовал лозунг «Каждому по его потребностям!». Человек имеет право на жизнь, на жилище, на одежду, на хлеб насущный. Поэтому поначалу сложили все богатства вместе и стали делить их между всеми гражданами; устанавливать ограничения начали только тогда, когда выяснилось, что иначе общественного достояния на всех не хватит. Зато, когда все человечество примется за работу, когда оно станет использовать планомерно и с помощью завоеваний науки все силы природы, оно будет располагать бесчисленным количеством благ, огромным богатством, которого окажется достаточно, чтобы удовлетворить все потребности многочисленных народов. Когда исчезнет прежнее общество, построенное на воровстве и паразитизме, исчезнут деньги — источник всех преступлений, исчезнут свирепые законы — орудия запрета и угнетения, источник бесчеловечности и несправедливости, то свободная коммуна принесет всем мир и счастье; при этом счастье каждого человека будет неотделимо от всеобщего счастья. Не будет больше никаких властей, ни правительства, ни законов. Анархисты решили действовать огнем и мечом, пошли на кровавую необходимость истребления лишь в силу уверенности, что есть только один способ уничтожить до конца отжившие устои монархии и религии и навеки раздавить всякую власть: безжалостно прижечь вековую рану. Чтобы не попасть в прежнее рабство, надо было порвать все связи с прошлым, отмеченным заблуждениями и деспотизмом. Всякая политика, считали анархисты, губительна и тлетворна, ибо она неизбежно сводится к компромиссам и торгу, жертвами которых всегда оказываются обездоленные… И на развалинах разрушенного, сметенного старого мира они попытались осуществить свою горделивую и чистую веру. То была широкая, возвышенная концепция: справедливое и безмятежно мирное человечество, свободный человек в свободном обществе, человек, освобожденный от всяких уз, безгранично наслаждающийся всеми своими чувствами и способностями, полностью использующий свое право на жизнь и на счастье благодаря тому, что он владеет вместе с другими всеми благами земли. Постепенно анархическое движение влилось в общий поток эволюции к обществу, основанному на принципах равенства: ведь движение это, по существу, было лишь отрицанием политической борьбы и отличалось от других социалистических сект лишь своей решимостью все уничтожить, чтобы затем заново все воссоздать. Анархисты принимали принцип ассоциации, принцип свободных групп, живущих обменом, находящихся в вечном движении, вечно распадающихся и вновь возникающих, подобно крови, обращающейся в теле. И обширная империя, где среди резни и пожаров восторжествовали анархисты, примкнула к другим освобожденным народам, вступила в мировую федерацию.