Страница 48 из 76
Зато для себя многое понял, во многом разобрался. Руки чесались взяться за работу, пока ясность образов не померкла. Пока я ещё представляю, как именно надо приступать к делу, с чего начинать, но изложить суть письменно не смогу — даже для того, чтоб самому себе облегчить задачу. Я увязал всё глубже и глубже в болоте чужих предположений и надежд, а заодно и собственных уловок. Ещё чуть-чуть, и начну путаться, кому что сказал, кому на что намекнул, и меня поймают на оговорке.
А это, думаю, верная смерть.
— Передай начальству, чтоб хотя бы поверхностно держали меня в курсе насчёт открывающегося зева, — в какой-то момент заявил я охраннику. — А то, в конце концов, соберутся везти меня туда, мир из жопы вынимать, так чтоб я на месте драгоценное время не тратил.
Естественно, истукан сделал вид, будто я общался с кем-то другим, со стенкой, например, или с бумагами. Но очевидно, что моя просьба доберётся до адресата. Посмотрим, к чему она приведёт. Рисуя на листках приблизительные схемы нового источника (и греша огромным числом условных обозначений всех мастей, который, будем надеяться, монильцы не сумеют понять, ведь у них совсем иной культурный багаж), я беспокойно ждал, когда же нервы у моих пленителей сдадут. Это их мир, их драгоценная родина. Им и надлежит за неё волноваться.
Один раз контакт с Сашей продлился дольше, чем обычно. Я как раз засыпал, лежал физиономией в стенку и потому спокойно ждал, чем всё закончится — вдруг мои ребята хотят мне что-нибудь сообщить, болван-охранник вряд ли заметит какую-либо странность. Меня удивило то, что на этот раз друг просто сидел и смотрел телевизор. Новости. Нахрен мне новости?.. Кстати, любопытно. С каких это пор наши телеканалы рассказывают о монильских проблемах? В Мониле, значит, проблемы. Беспорядки, оказывается. В крупных городах народ организовывается и протестует — интересно, против чего?
Саша слегка подался вперёд и сделал погромче. Он определённо догадывается, что я слушаю. Но уже мгновение спустя я забыл об этой мысли, потому что с экрана прозвучали рассуждения диктора о причинах монильских беспорядков. Прозвучало моё имя. Как любопытно! Белокурая, очень милая дикторша с восхитительным бюстом искренне уверяла, что граждане соседнего мира глубоко возмущены моим заключением под стражу и требуют немедленного моего освобождения.
Это почему ещё, а? Ну, то есть почему, милая куколка говорит об этом с экрана нашего русского телевизора — очень даже понятно. Я свой, я, как понимаю, уже довольно известная личность, моё участие в монильских событиях всегда будет преувеличено. С наших самодовольных дуболомов станется представить дело так, будто из-за моего исчезновения весь Мониль единым фронтом готов жизни свои положить на алтарь. Действительность, думаю, их мало волнует.
Однако, как понимаю, видеокадры — не спецэффект. Какие-то стычки обывателей и полиции действительно имеют место. Возможно, дело в том, что зев всё больше и больше даёт о себе знать, а меня в качестве средства от катастрофы — средства, к которому, наверное, уже успели привыкнуть — под рукой не имеется. Может быть, народ волнуется и обозначает своё волнение тем, что бегает по улицам куриальной столицы и демонстрирует малопристойные жесты стражам правопорядка. Я плохо знаю местные традиции взаимоотношений народа и власти. Другое дело — откуда этому самому народу знать, что я пропал? Кто им сообщил? Вряд ли сами куриалы честно признались: да, посадили в клетку куру, нёсшую ценные яйца, и это значительно затрудняет процесс яйценесения.
Кто им сообщил? Я вздрагивал всем телом, переживая увиденное, передумывая, перечувствуя впечатления, когда контакт с Сашей прервался. Правильно, был же разговор, которому я успел стать свидетелем. Рита предлагала какой-то пиар, Кирилл упоминал о протоколе рокового заседания, Лёня говорил о Кербале и его помощи…
Не может быть, чтоб мои парни и девчонки действительно сумели взмутить целый Мониль… Разве такое вообще возможно? Может быть, просто совпало. Да и какой мне смысл от этих малопристойных жестов в адрес стражей правопорядка, от швыряния камнями в окна дорогих особняков, от выкриков и лозунгов? Так меня скорее прибьют, чтоб лишить выступления граждан какого-либо смысла.
Или нет?
Трудно было сдержать оживление, сделать вид, будто я ровным счётом ничего не знаю. Один из чародеев Каддалема всё-таки принёс мне отчёт о состоянии дел в Корстае — а значит, дело серьёзно, и куриалы просто не знают, что делать. Без меня им не справиться, а у незаменимого человека всегда есть шанс поторговаться. Листая отчёт, я пытался представить себе, что происходит сейчас в главных городах Мониля. Жаль, что раньше мне не приходило в голову полюбопытствовать более детально историей соседнего мира, узнать, как там вообще принято подавлять восстания. Да и восстание ли это вообще! Может, так, ерундистика, общество решило слегка поразмяться, и выступления будут засчитаны, как стихийный внеочередной праздник?
По сводкам, зев в Корстае срочно требовал моего внимания. Если Курия ещё потянет с решением, может быть, опять придётся играть на удачу. Как в первый раз. А это может стать и моей последней игрой, не только ж Мониль рискует. О чём, полистав ещё раз подшивку, я сказал охраннику. Поинтересовался, сможет ли тот передать сказанное буквально, слово в слово, или мне нужно всё записать, но ответом снова была полная тишина.
Однако скоро на пороге появился Каддалем.
— Значит ли, что ты готов сотрудничать?
— Мне очень жалко людей, которых вы обрекаете на гибель своим идиотским поступком. Вывозите меня в Корстай, попробую погасить зев. А насчёт всего остального — стоит ли требовать у меня невозможного? Ну, в самом деле… Требовать-то можно, но толку…
— То есть вы отказываетесь нам помочь.
— То есть тех уступок, которые я уже сделал, недостаточно. Как я и предполагал, в общем. Весь этот свист на тему «доказать свои добрые намерения» — всего лишь свист.
— Вы ошибаетесь. Я ценю то, что вы пошли нам навстречу. И, разумеется, как только появится возможность доставить вас в Корстай, мы это сделаем. А вопрос о создании новых обелисков можно пока отложить.
— Ваши специалисты разобрали черновики?
— Они утверждают, что это невозможно. — Каддалем усмехнулся с иронией к самому себе. Это тоже было своеобразное мужество, но в этом случае оно меня совершенно не восхитило. Слишком глубоко залегла неприязнь к человеку, так нагло и ловко сумевшему меня поймать. — Как понимаю, вы и дальше будете утверждать, что не можете поделиться своими идеями с нашими специалистами.
— Почему же… Я поделился. Однако ваши специалисты, как вы сами утверждаете, отказались брать предложенное. Может быть, лет через десять я сумею объяснить им свою задумку лучше.
— Не совсем вашу, верно?
— Именно. Тем более. Попробуй изложи в понятной форме то, что ты сам с трудом понимаешь. Мне, как видите, удаётся плохо. Но стоит ли падать духом? Говорят, тюремное заключение учит наукам и способствует изощрению искусств. Вот и посмотрим.
— Думаю, это плохой повод для шуток, — помолчав, сказал Кадаллем.
— В моём положении — либо плакать, либо смеяться. Плакать как-то не по-мужски. — Следующая пауза тягостно затянулась. Но я примерно понимал, чем он так сильно озабочен. — А в чём проблема взять и доставить меня в Корстай, если вы считаете это нужным?
Собеседник не ответил. Молча постоял, глядя под ноги (колебался, что ли, давать в морду или погодить?), а потом развернулся и вышел. То ли ситуация действительно очень серьёзная, то ли он меня готов удавить прямо сейчас и только ждёт, когда я дам ему достаточно поводов. Что за распоряжения он получил от главы Курии относительно меня? Если бы знать…
Но почти сразу пришло понимание, что если имеются распоряжения с самого верха, то я обречён. Гильдию я сумел шугануть и временно осадить, но против всего Мониля я меньше, чем мошка, меньше, чем пылинка.
Тоска и страх топтали меня ещё то ли два, то ли три дня, пока в камеру не вошли несколько человек и холодно пригласили меня на выход. Каждый из них нёс в руках чёрную фигню, почему-то вызвавшую у меня ассоциацию с золотой статуэткой «Оскара». Наручники не надели, но стиснули со всех сторон, без малого не касаясь плечами. Тут же возникло ощущение, что сейчас из обычной камеры меня поволокут на пытки. Но, пройдя по множеству коридоров, мы всего лишь выбрались в узкий внутренний дворик особняка, который показался мне ослепительно светлым. Глаза сразу заслезились, виски словно иглами кололо.