Белые цветы

В ближайший выходной день Юматша постучался в дверь квартиры Саматова.

— О-о, вот нежданный гость! — встретил его возгласом Саматов, но на лице у него было недоумение. — Проходите, пожалуйста, садитесь, — продолжал он, стараясь не выдать тревогу.

Юматша снял пальто, шапку, сел, держа между ног увесистую палку.

Жилье Саматова было в таком беспорядке, какой могут терпеть только люди, ведущие легкомысленный образ жизни: на столе — неубранные объедки, немытые тарелки, окурки; на полу — мусор; на стульях разбросана одежда хозяина. Сам Салах в майке и трусах.

— Милости просим! — говорил он, словно боясь молчания. Достал откуда-то из-за дивана начатую бутылку коньяку, изрезал на ломтики половинку лимона. — Пожалуйста! — Он первый поднял рюмку. — За ваше здоровье!

Юматша не заставил упрашивать себя, выпил. Но когда Салах начал наливать по второй, отодвинул свою рюмку.

— Я пришел, Салах, для того, чтобы объясниться по-мужски, напрямик, — начал он, зажигая папироску. — Конечно, можно было явиться к вам на работу и объясниться официально. Но с глазу на глаз, по-моему, для вас же лучше.

Саматов опрокинул вторую рюмку.

— Пожалуйста, — буркнул он. — Теперь, как говорится, я в центре внимания. Обо мне болтает всякий, у кого язык зачешется.

— Только будем серьезны, — предупредил Юматша. — Я говорю не потому, что язык чешется, а потому, что совесть требует. Скажите, вы были знакомы с покойной Дильбар Салимовой?

— О-о! Сразу допрос…

— Вы навещали ее в больнице?

— Не помню.

— А ну-ка, напрягите память. От этого многое зависит в вашей судьбе. Припомните: что вы говорили Дильбар, какой совет давали?

— Вы что?! — закричал, вскочив, Салах. — Хотите мне отомстить за то, что жена ваша когда-то…

— Сядьте, — спокойно произнес Юматша. — Не смейте упоминать имя моей жены! К золоту грязь не пристает. Меня привела к вам не месть, а вот эта бумажка. Читайте! — Из своих рук он показал ему посмертную записку Дильбар-ханум. — Прочитали? Напомню: вы были у больной перед тем, как она вторично готовилась к операции. Вы — врач. Вы прекрасно знаете, что наносить больной психическую травму перед таким серьезным испытанием, как операция, — преступление. Тем более — вскоре после того, как она однажды уже ушла с операционного стола… Погодите, выслушайте до конца. Как же вы, будучи врачом, человеком самой гуманной профессии, могли так жестоко травмировать больную? — Юматша глядел на него в упор, стиснув зубы, с горькой ненавистью.

Небритое лицо Салаха начало покрываться капельками пота. Он тяжело дышал и не мог проронить ни слова.

— Как же вы опустились так низко, гражданин врач! Как позволила вам совесть опозорить свой диплом?!

Салах вдруг вскипел, забушевал:

— Сами зарезали больную и теперь хотите какими-то подложными бумажками очернить меня?! — истерически кричал он. — Нет, не удастся свалить свою вину на других!..

Юматша покачал головой.

— Я все же думал, что вы мужчина. А вы — грязная тряпка!

5

Саматов не преминул пожаловаться Янгуре, что попал в беду, — его хотят привлечь к суду чести, суд оттягивается только потому, что Салах прикидывается больным. «Помогите мне выбраться из трясины, — просил он. — Ведь вы многое сможете, если захотите».

Да, если бы Янгура пожелал, он сумел бы кое-что сделать. Но Салах теперь и гроша не стоит, — он просто не нужен Янгуре, как выжатый лимон. Когда возникала надобность, Янгура умело использовал эту, как он называл Салаха про себя, грязную тварь, для которой не существовало ни веры, ни принципа. Принципами Фазылджан Янгура и сам-то не очень дорожил. Но все же понимал силу общественного воздействия и потому был осторожен. Теперь, узнав, что Саматов безнадежно скомпрометировал себя и как врач, о чем уже идут разговоры в клинике, — решил не связываться с ним. Он просто выгнал его, как паршивую собаку, и сказал, чтобы ноги его больше не было в квартире Янгуры.

Но душевное равновесие Янгуры тоже было нарушено, одолевали всякие неприятные сомнения. За последнее время Фазылджан стал ощущать в душе беспричинный страх. Говорят, перед землетрясением, когда человек еще не подозревает о катастрофе, дикие звери да и некоторые домашние животные уже чуют, что где-то в подземной глубине творится неладное, и, охваченные черным страхом, разбегаются куда глаза глядят. Животный инстинкт подсказывал Янгуре, что над головой его собираются тучи. Подавленный зловещим предчувствием, он стал лихорадочно думать, как спастись от беды.

Вспоминались слова, брошенные в лицо ему Гульшагидой, когда она, возмущенная, покидала вечеринку. У него начинали гореть щеки. Теперь он уже не строил планов любыми средствами завладеть Гульшагидой. Он даже удивлялся, что в сердце у него могло родиться столь длительное и глубокое чувство к этой ограниченной моралистке и гордячке. Он уже признавал, что допустил огромную, непростительную глупость, позволив разрастись своему увлечению. Янгура привык отступать только в тех случаях, когда проискам его давали решительный отпор; того, кто проявлял слабость, он, не поморщившись, растаптывал. Гульшагида выступила против его «шутки» неожиданно энергично, и это озадачило Янгуру, вывело из равновесия.

И все же, когда Фазылджан рассуждал трезво, ему становилось очевидно: если откуда и угрожает ему настоящая опасность, так это со стороны таких людей, как Мансур, Юматша, Абузар Гиреевич, Гаделькарим.

Помнится, первым высказал сомнение в научном авторитете Янгуры именно хирург Гаделькарим Чалдаев. Но, пожалуй, Мансур еще более опасен. С каждым днем он в клинике неотвратимо отодвигает Фазылджана на задний план. Он ничего не делает специально для этого. Его способности говорят сами за себя. С некоторых пор уже не Янгура, а практически Мансур Тагиров — ведущий хирург клиники. Печально и то, что многие сотрудники, раньше смотревшие в рот Янгуре: «Что скажет Фазылджан Джангирович?» — теперь в затруднительных случаях все чаще обращаются к молодому Тагирову. Не так давно он думал, что клиника ни единого дня не может существовать без него. И вот — постепенно убеждается, что руководство уходит из его рук, заведенные им традиции отмирают, рождаются новые.

Да, Фазылджан Янгура близок к тому, чтобы из настоящего мастера хирургии превратиться в ординарного ремесленника, а в конечном счете — в пустышку. Излишне полагаясь на свой авторитет, он перестал следить за собой, небрежничал, терял высокий навык. Внешне его имя в определенных кругах все еще окружено ореолом славы и произносится с большим уважением. Но и червивое яблоко бывает с виду заманчиво красивым, а когда разрежут его, то выбрасывают. Надо принять какие-то меры. Иначе — гибель. Но какие меры?..

После долгих, тяжелых раздумий Янгура решил: нужно несколько обуздать свое честолюбие, показать скромность. А прежде всего — изменить свое отношение к Мансуру. Он уже успел понять, что Мансур не карьерист, не мелочен и не мстителен. Он прямодушен и принципиален. Такого человека можно поддерживать без всякого риска для себя. И Янгура на первой же планерке выступил с похвальной речью, превознося действительно смелую и удачную операцию Тагирова на сердце. Он сумел организовать специальную статью в печати. Раньше в подобных случаях имя профессора Янгуры фигурировало в начальном абзаце. На этот раз о Фазылджане Джаигировиче говорилось в самом конце. В прежних статьях, написанных о хирургии, непременно напоминалось: «…в клинике, где руководителем является Фазылджан Янгура» или «…ученик нашего прославленного хирурга Фазылджана Янгуры…». На этот раз подобные фразы отсутствовали.

Мало того — как-то на работе Фазылджан Джангирович остановил Мансура, затеял с ним теоретический разговор и к слову заявил:

— Если б ученики не обгоняли своих учителей, наука никогда бы не двигалась вперед. Это естественный закон развития, если угодно — диалектика развития. Руководитель, не видящий или не понимающий этого закона, либо слеп, либо невежествен. Не мы положили начало проблеме учеников и учителей, не нам ее и замалчивать. Это — вечный закон: наступает момент, когда старики отходят в сторонку, а молодые, выдвигаются на первый план. Последней своей операцией вы доказали, Мансур, что вернули себе право быть моим ассистентом…