Кривизна Земли

Вера не ввела в берега бурную душу Автандила.

– Суру тебе скажу, называется «Наср»: – «Когда подоспеет помощь Господня и наступит победа и когда увидишь ты, что люди станут толпами принимать Веру Бога, то воздай хвалу Господу твоему и проси у него прощения, ибо прощающий Он».

– Еще суру скажу. Называется «Кяфирун». «Скажи, Мухаммад: – О вы, неверные! Не поклоняюсь я тому, чему поклоняетесь вы, а вы не поклоняетесь тому, чему поклоняюсь я. Вам ваша вера, мне же моя».

Бискайский залив позади. Один из четырех постоянно сидит в центральном посту, положив автомат на колено. Переборки между отсеками открыты и другой наблюдает с кормы, стрелять могут спереди и сзади. Двое спят в носовом кубрике. Они выгнали моряков из носового отсека и там живут. Роковая ошибка, рожденная искренним презрением к побежденным. Борис приговорил их.

– Медленно везешь – сказал Керим. – Террористы о чем-то спорили в своем закутке. Они вчетвером, и четыре автомата в носовом отсеке. Он крикнул без голоса: давай! Павел с грохотом захлопнул люк жесткой переборки. В носовом отсеке глухо выстрелили. Они умрут там вскоре от голода, жажды, нехватки кислорода, в собственном кале и моче. В носовом отсеке стреляли.

В центральном посту раздался зуммер. Он полагал такой вариант, Автандил вспомнил о телефоне. Командир мог не подымать трубку; отключить. Что этому мешало – человеческая значимость и мощь террориста? Что он скажет в предсмертный час. Просить ни о чем не будет. Борис убежден, Керим – Автандил готов умереть. Снял тяжелую, удобную в руке телефонную трубку.

– Слушай, полковник, ультиматум. – В голосе ни злобы, ни отчаяния. – Передадим автоматы прикладом к вам, дулом к себе. Вам не опасно. Высади нас у побережья на надувной плот.

– Пощады просишь. Яков погиб.

– Зачем пощады. Мы патроны расковыряли, порох рассыпали. Подожжем матрацы, вата с порохом полыхнет. Я сгорю, ты утонешь. За деньги жизнь отдаешь… я бы много дал, не нужны они тебе.

Медлить – смерти подобно. Инстинкт жизни, дремлющий в геноме человека, молнией проснулся. Приказал открыть забортную воду в нос лодки. Решительно и очень опасно. Слышно, как ринулось в лодку море. Она медленно погружалась, склоняя форштевень. Скольжение в глубину усилилось. Пол в центральном посту устремился к потолку. Он смотрел на приборы, без того чувствуя длинный стальной силуэт в пространстве. Через томительное время лодка повисла в ста пятидесяти метрах от солнечного света. Можно осторожно всплывать, вытесняя воду сжатым воздухом. На сколько его хватит. В запертом носовом отсеке все мертвы.

Первый порыв был идти обратным курсом и высадиться на ночном берегу в России. Назывался глухой песчаный пляж у курортного поселка Отрадное. Многие подводники служили в Балтийской базе под Калининградом и знали эти места. Борис помнил сладкую тишину высоких дюн. Холодное море… Отличная легенда: офицеры запаса возвращаются с летних сборов. Далее калининградским самолетом на русский континент. Красиво. Натянуть нос эскадре НАТО.

– Мальчишество, сказал он себе. – Лодку ищут и самолеты в конце концов найдут. Срочно избавиться от нее. Командир не мог знать, что с выходом Латвии из игры поиски не столь интенсивны. Он предложил, приказывать он уже не мог, скрытно высадиться группами вблизи портовых городов и в разных странах. Легенда: иностранные торговые моряки добираются к месту работы. У всех международные паспорта моряков – последний привет Якова. В припортовой гостинице они не привлекут внимания. Далее поездом по Шенгену до крупного аэропорта. На лодке три надувных спасательных плота лежат оранжевыми кулями. Следовательно, по – шестеро на плоту и в последнем еще Борис. Он сказал их готовить: пресная вода, продукты, сигнальные ракеты. Аптечка. Вряд ли все понадобится, он выбрал места, где лодка могла бы лечь в дрейф в четверти мили от берега. Раздал почти миллион Яшиных долларов, отложив и вдове Вале. И Вите Иваненко, который, может быть, гуляет по Москве?

Первые шесть моряков высадились у португальского порта Виго, ушли без сожаления, уставшие и безнадежные. Спустились на резиновый надувной плот, исчезли в темноте. Глуше плеск весел. На еле видной кромке берега дважды вспыхнул фонарь – дошли. Увидимся ли? Под траверз испанского Бильбао шли под водой двое суток. Их осталось тринадцать на борту. Лодка плохо управлялась, в чужой и не подвластной людям стихии заметно ее несовершенство.

Ночь лунная и командир опасался близкого берега. Во всем походе он боялся всплыть под чужой радар. Откладывать нельзя. Прощался с ребятами, но наверх не поднялся, не мог. Лежал в соленой от пота койке. Силы оставили, в голове накатывала боль.

– Это наш Дюнкерк, – думал он, когда ушли очередные шестеро. (В начале войны немцы прижали англичан и французов к морю у Дюнкерка. Рыбачьи траулеры и моторки беспорядочно подходили через Ла-Манш. С пляжей солдаты по грудь в воде брели к ним. Офицеры распускали роты: – Действуйте на свой страх и да поможет вам Господь). Тяжесть ответственности стала физической болью и не покидала.

Семеро затопили подлодку на порядочной глубине в виду городских огней французского Бордо. Отплыли на плоту и услышали глубокий, мощный вздох, страшное а-а-ах, будто стон. Воздух рвался из погружавшегося корабля. Шли к берегу и уткнулись в чуть выступающий из воды каменный мол. Никак к нему не подгрести, отлив тянет плотик в океан. Берег недалеко, собака лает. Павел выждал, когда вода подняла плот, бросился в ночное море и поплыл. Вот он в сумерках на берегу, исчез на долгих десять минут. Значительно правее сигналит – чисто. Борис догадался, всего-то ограждение для купальщиков, мать-перемать.

Таня ездит на другой конец суматошной Москвы. С уходом Бориса и Якова «Бюро труда моряков» на Первомайской улице не закрылось. Она говорит кратко тридцати – сорокалетним, уже повидавшим конторы по найму крепким мужикам:

– Оставьте телефон, мы вам перезвоним. – Более ничего она не может. Поток иссякал, Таня не решалась закрыть бюро. Об угоне лодки прочла в газете и поняла: они. Пришла на Первомайскую, чтобы закрыть контору навсегда. Перед дверью на корточках спал человек. В несвежей одежде, кисти рук в посеревших бинтах. Валялась на земле на сигаретных окурках сумка с английской надписью «Мне повезет».

Витя Иваненко рассказывал о подлодке. Ждала: зачем и куда ее погнали. Этого он не знал. Знал о больнице, он был подпольный ожоговый пациент. Шел потом к российской границе и оказался ненадолго в рижской тюрьме. Опознал в незаметном зеке Толю Липкина. Тот каялся – выдал моряков полиции и, нетрудно понять, контрразведке. Плакал и бил себя в куриную грудь. В тюрьме Витя жалел собак. Они гремели цепями вдоль внутренней невысокой стены. Бросались на заключенных, тренированные: человек, пахнущий камерой, отнимет миску. Ее и сторожили. Говорили, тюремные псы на цепи больше двух лет не живут.

Таня почувствовала, муж ушел опасно и надолго. Он называл Тане гамбургскую фирму «Фриц и Джек».

Вите некуда идти в Москве и не с кем говорить о жене и дочери. Беззаботные, они прожили годы за его деловитой настойчивостью и сейчас, он уверен, ни на что не могут решиться. Жена растерянно собиралась учительницей в русскую школу, да вот беда, к тому надо знать латышский язык. Виктор преувеличивает возможности и интерес разведки «Сардзе» к делу, и потому лишь однажды позвонил из Москвы.

Витя стоял у ее двери жарким полуднем начала осени. Деревья за окном ожидали осенней грусти. Тихо на втором этаже, окна открыты в сад, словно и не в Москве. Говорили за столом, Вите легального въезда в Латвию нет. Найти в Риге надежного человека и вывезти семью до граничного русского города Себежа. – Лишние предосторожности, – подумала практичная Таня.

– Пожар, больница, тюрьма и суд его надломили. Деньги она даст. Витя глядел смущенно, неотрывно… безнадежно. Обсуждали, скоро ли ждать Бориса Николаевича, через две, три недели? Витя встал и подошел, неровно ступая. Поцеловал, откинув ее волосы, в нежную шею. Она не подозревала, поцелуй у корней волос так сладок. Уносимая осенью за окном и осенью своей жизни, Таня не отстранилась.