Гайдебуровский старик

Ну конечно! Как я сразу не догадался! Это же просто регулировщик! Впрочем, откуда мне было знать. Я не сталкивался за свою жизнь ни с милиционерами, ни с регулировщиками. И с какой стати я должен признаваться перед ГАИ? Я правила уличного движения не нарушал. И я вновь проворно спрятал свои карты в рукав. Успокаивая себя тем, что в любой момент могу позвонить в милицию.

– И куда они все едут? – во весь рот улыбнулся лопоухий регулировщик.

– На дачу, наверно, – уже более спокойно ответил я. И даже улыбнулся в ответ.

Я стал приходить в себя. И слово дача как-то возвратила меня на землю. Настолько все показалось бытовым, правильным, приземленным. Автомобилисты после работы спешат на дачу. А их жены, раздраженные и ворчливые, ругают «пробки» на дорогах, выглядывая из-за заполненных всякой провизией, пакетов. Да, еще наверняка где-то на заднем сидении примостилась болонка с красным бантом и мальчик, непременно с бутылкой лимонада в руках. От этой простой, мещанской, прямо как у Кустодиева, картинки у меня даже упала температура.

– В такой-то дождь! Делать им больше нечего. Смотрели бы телевизор!

– Да там смотреть нечего. Вот они и едут. Но все равно будут смотреть телевизор на даче.

– И это верно! А я вижу вам лучше, дорогой Аристарх Модестович! И слава Богу! Только кончится моя смена, я к вам забегу! Может, лекарство какое купить? Сейчас так много новейших продуктивных препаратов…

– Нет, нет, не стоит беспокоиться! – слишком поспешно ответил я, подталкивая его ненавязчиво к двери. Так и не решив, как мне его называть, на «ты» или на «вы». И стараясь избегать местоимений. – Безмерное спасибо за заботу. Но, ей-богу, у меня все есть.

– Надеюсь, не с прошлого века! – хохотнул регулировщик, довольный своей шуткой.

Я, совсем осмелев, даже похлопал его дружески по плечу.

– Шутник. Но мне действительно лучше. Вот выпью аспирин, старое проверенное средство. И сразу – в постель. Мне понадобится много часов хорошего сна.

Мы пожали друг другу руки, и парень выскочил за дверь, плотно ее закрыв. И поправил табличку с надписью «закрыто».

Все. Я облегченно вдохнул. И повернул ключ в замке. Я закрыт для всех. В том числе и для дождя, который вновь усилился. И для молнии, которой меня не обжечь. Мне стало легче. Похоже, действительно спала температура. Я огляделся.

Тело по-прежнему лежало на полу. Впрочем, о чем я? Мертвые не уходят. И просто так не исчезают. Я побродил по комнате, заглядывая в каждый угол. Кухня. Полыхающий камин, в который я сообразил бросить свою одежду. Маленькая комната с диваном. Да, скромно жил старичок. Хотя в самой лавке навязчиво пахло миллионами. И вечностью, которой он так бахвалился. Что же делать, что делать… Мне нужно избавиться от тела. Впрочем, сознательно я об этом не думал. Я просто надеялся на чудо. Если чудо не произойдет. Что ж…

Не успел я подумать, что же будет без чуда, как увидел в дальнем углу лавки пошарпанную, перекошенную дверь. Я осторожно ее приоткрыл. В ноздри ударил запах сырости и соленых огурцов. Похоже, подвал. Да, и длинная лестница. Глубокий, очень глубокий подвал. Вот все и решилось. У меня было такое ощущение, что мертвый старик сам побыстрее хочет туда, вниз, где пахнет кислой влажностью и вечной ночью. А, может, я просто себя успокаивал. Мертвые уже ничего не хотят. И им все равно где лежать.

Я потащил старика по лестнице. Как ни странно, мне не было тяжело. Наверное, страх придавал силы. Страх сильнее любой непосильной работы. И мне казалось, время пролетело легко и мгновенно. Наконец, я опустил тело на бетонный пол. И только тогда отдышался. И вытер рукавом мокрый от пота лоб. И только тогда понял, что в подвале кромешный мрак. Я не знаю, что мог здесь прятать старик. И вряд ли он мариновал огурцы, хотя по-прежнему в нос бил кислый запах. Мне стало жутко. И я бросился вверх по лестнице. Но ноги меня плохо слушались. И подниматься было ужасно тяжело, хотя я был без груза. И время тянулось так медленно, словно кто-то нарочно все время переводил стрелки назад. Вот и все. А был ли мальчик? Так, кажется, написал Горький. И почему он не написал: «А был ли старик?» Которого когда-то сыграл Гайдебуров. Злой, злой старик со змеиными, вкрадчивыми жестами. И хитрым взглядом исподлобья. Так было бы справедливее, и точнее, и милосерднее. Когда-то умер и до сих пор – слава Богу! О чем это я? Или это температура?

Наконец я выбрался на свет божий, и мне стало чуточку спокойнее. Хотя по-прежнему плохо соображал. Единственная мысль, занимавшая меня в эти мгновения – была мысль о собственном спасении. Меня даже не успели замучить угрызения совести. Поскольку об убийстве я не думал, как о реальном, свершившемся факте. Мне снова и снова казалось – это всего лишь спектакль, в котором я играю роль безумца. Не умеющего контролировать свои действия. И не имевшего даже мотивов для убийства. Я играл свою роль почти по-гайдебуровски. А, возможно, и лучше, и натуральнее. Хотя еще утром понятия не имел, кто такой Гайдебуров. Да что утром. Я узнал о его существовании только несколько часов назад, когда сыпал проливной дождь и бушевал ветер.

Я машинально поправил фетровую черную беретку. И зачем он ее дома носил? Разве дома носят головные уборы. Мне это в новинку. Но почему-то решил берет не снимать. Я взглянул на себя в зеркало. Седой парик, приклеенные усы и борода. Я увидел лицо антиквара. Даже морщины проглядывали на лице, видимо, от шока. Я был копией старика. И беретка старика мне удивительно подходила. Причины убийства, как мозаика, сложились в единый мотив. Очень простой мотив, наверняка тысячу раз прописанный в учебниках по криминалистике и книжках Достоевского. Корыстный мотив. И все же, еще по инерции благородного человека, я пытался себе доказать, что не смогу скрывать долго убийство. Просто не сумею. Потому что меня замучают угрызения совести, и по ночам мне будет являться седой антиквар. Без беретки. И диалоги с чужими людьми будут мне причинять боль. И слова, предназначенные антиквару, будут бить по моей голове посильнее, чем удары мяча в виде глобуса. Я даже не смогу просто пить чай.

Впрочем, я настолько устал, что уже ни о чем не мог думать. Глаза слипались, ноги подкашивались. И хотя, как заученный мотив, я продолжал бубнить: убил человека, я убил человека, меня не покидало странное чувство, почти убеждение, что я никого не убивал. Потому что просто не мог убить! Иначе это был бы не я. Это всего лишь какое-то недоразумение, фарс, игра. Во время которой я просто сильнее, чем нужно, метнул волейбольным мечом. И попал… В кого угодно, но не в человека. В манекен, куклу, в худшем случае – пародию на человека или персонажа из давно забытой истории. С этим убеждением я уснул, как убитый, хотя это сравнение было не к месту. Правда, погружаясь в глубокий сон, я успел подумать, что в отличие от убитого, мне придется проснуться. И я уже не знал, радоваться ли этому обстоятельству. А дождь и буря, похоже, утихли.

Проснулся я от громкого стука, словно стучали по моей голове. Это было бы справедливее. Но все было проще. Стучали в дверь. Схватившись за больную голову, я пошел открывать. За этот маленький путь от кожаного дивана до двери, который я проделал неровным от слабости шагом, я успел вспомнить, что было вчера. И успел этому не поверить. Но успел сообразить, что это свершившийся факт.

Я распахнул двери. Вместе с солнечным прохладным утром и осенним прохладным ветром в антикварную лавку ворвалась маленькая старушка. Довольно экстравагантного вида. В черном просторном пальто до пят, черных остроносых ботинках. Ее седые волосы, уложенные в прическу «каре», еле прикрывала косынка, завязанная на затылке. Гостья напоминала нечто среднее между старухой Шапокляк и бывшей нэпманши из богемы. В целом я оказался прав. Она была приблизительно и то, и другое.

Не дав мне раскрыть рот и едва взглянув в мою сторону, старушка живенько затараторила:

– Ох, Аристарх Модестович! Сколько я вас предупреждала! Сколько умоляла! Сколько беспрекословных доводов приводила! И все впустую! Все, все в пустую! Вам хоть кол на голове чеши! Осел вы, вот вы кто!