Страница 29 из 50
А потом…
Яр Молодич подхватил Тиллу и закружил её в первом турдионе. Затем яр Крисевич согнулся в поклоне, приглашая на танец меня. Я отрицательно покачала головой. Крисевича сменил яр Ставич, за ним яр Кротич, я отказала и им. Не в силах двинуться с места, я заворожённо смотрела, как миротворец Митч идёт ко мне через зал.
Яр Кротич встал у него на пути и бросил в лицо что-то резкое, оскорбительное.
У меня зашлось сердце. Кротич был бретёром, первым фехтовальщиком пограничья и первым силачом среди рыцарей.
Мне не удалось понять, что произошло. Яр Кротич, казалось, отлетел в сторону, а миротворец Митч шагнул ко мне и протянул руку. Меня качнуло, я едва устояла на ногах, а в следующий момент миротворец подхватил меня, и мы с ним понеслись, помчались по зале в такт музыке. Я не танцевала, я летела, не касаясь ногами пола, и его руки прожигали на мне платье, я чувствовала, что тону, захлёбываюсь в его глазах, властных, шальных, отчаянных.
Наутро в дверь отведённой нам с полковником спальни застучали — резко, отрывисто. Зевая, я сунул ноги в ботинки и поплёлся открывать.
На пороге стоял щекастый детина в пёстром камзоле и при клинке на боку.
— Его верность яр Кротич, — принялся гнусаво бубнить детина, — имеет честь сообщить, что человек, называющий себя миротворец Митч, смертельно его оскорбил. Его верность предлагает миротворцу Митчу публично принести извинения или драться с ним на поединке сегодня, в три пополудни, на любом оружии по выбору миротворца. Его верность также…
— Довольно, — прервал я детину. — Передай его верности, чтобы шёл в жопу.
Я захлопнул дверь у щекастого перед носом и вернулся в спальню. Полковник Тогугава сидел на постели, с неудовольствием созерцая мою заспанную рожу.
— Что там такое? — брезгливо осведомился полковник.
— Какой-то кретин вызывает меня на дуэль, сэр. Надо понимать, из-за девчонки.
— Ясно, — Токугава поморщился. — Я его где-то понимаю.
— Я тоже, — сказал я. — Девочка прехорошенькая, из-за такой можно задраться.
— Ладно, — полковник, кряхтя, поднялся. — Хочешь его прибить?
Я пожал плечами. Связываться было попросту лень, хотя престиж миротворцев, людей по местным понятиям брутальных, мстительных и беспощадных, требовал прибить. Этот имидж мы создали сами и усиленно его поддерживали все три года, что отирались на перешейке, пытаясь предотвратить истребление слабых и гордых сильными и расчётливыми. Перешеек, узкая полоска земли, зажатая с обеих сторон океанами, отделял Великую Империю от Южного Королевства. Которое, не вмешайся мы вовремя, давно бы уже перестало существовать, разделив судьбу десятка других до него. Имперцы пощады не знали, мужское население порабощённых княжеств и королевств подвергалось поголовному истреблению, женское — насилию, а земли отходили императору или жаловались окружающей его знати.
Я надел камуфляжку, кое-как причесался и, кляня отсутствие в спальне воды и прочих удобств, двинулся на выход. Одолел полдюжины тёмных грязноватых коридоров, пару-тройку щербатых каменных лестниц и, наконец, выбрался наружу из уродливой громоздкой постройки, по недоразумению называемой здесь дворцом.
Вчерашнюю девчонку я увидел, едва глаза привыкли к солнечному свету. Хорошая девочка, что тут говорить. Тоненькая, светловолосая, сероглазая, вздёрнутый носик, родинка-завлекашка на левой щеке, высокая грудь. И упругая, в чём я убедился вчера, прижимая её в танце.
Я улыбнулся ей, двинулся навстречу. Девчонка вмиг опустила глаза и залилась краской.
— Приветствую тебя, яра, — сказал я на местном наречии.
— У тебя красивый голос, — не поднимая глаз, тихо произнесла она. — И имя красивое.
Я непроизвольно хмыкнул. Митчем меня прозвали в десанте, в основном, из-за лени проговаривать целиком фамилию Митчелл. И голос ещё тот — хрипловатый басок с чудовищным акцентом. Очень красиво, как же. Девчонка явно мне льстит.
Влюбилась, что ли, вон как покраснела. Что ж, я не против. И интрижку с такой не отказался бы закрутить.
— У тебя тоже красивое, — сказал я и выругался про себя, потому что имя её забыл напрочь.
— Правда? — девчонка подняла глаза.
— Правда, — подтвердил я. — Красивое, как ты сама.
Девочка зарделась пуще прежнего, и я уже вознамерился отпустить набор дежурных комплиментов, но гнусавый голос за спиной проделать это не дал.
— Миротворец Митч, его верность яр Кротич…
Я обернулся и обнаружил давешнего щекастого детину с клинком на боку. Меня внезапно разобрала злость.
— Передай его верности, — сказал я, — что буду иметь честь набить ему морду сегодня… когда там он хотел? В три? Пускай в три. Никакого оружия, будем драться на кулаках, пока он не начнёт визжать. Так и передай.
Я вновь обернулся к девушке.
— Митч, — сказала она, испуганно глядя мне в глаза. — Яр Кротич первый кулачный боец пограничья, а может быть, и всего королевства. Пожалуйста, откажись от поединка. Прошу тебя.
Не знаю с чего, но мне стало вдруг приятно.
— Ты что же, беспокоишься за меня?
— Митч, он тебя изуродует.
Я рассмеялся и спросил, не ожидается ли вечером бал. Оказалось, что ожидается, и опять в нашу честь.
— Отлично, — сказал я. — С тебя три первых танца и поцелуй на балконе.
Девчонка очень мило смутилась, а я, довольный собой, отправился восвояси.
До обеда мы с полковником осматривали укрепления и вооружение местных вояк. Нашли и то, и другое никуда не годным, полковник, сердито бранясь, отправился связываться с базой, а я — на встречу с его верностью.
Он был усат, краснорож, на полголовы выше меня и раза в полтора шире в плечах. Мне пришлось основательно повозиться, прежде чем удалось его свалить ударом шуто. К чести его верности, яра забыл как его, визжать он не стал. Поднялся и с налитыми кровью глазами бросился опять.
Я провёл средней силы йодан чоку тсуки, и на этот раз ему хватило. Подождав, пока он очухается, я подошёл и протянул руку, чтобы помочь подняться. Вместо благодарности его верность плюнул мне в ладонь.
Я пожал плечами, вытер ладонь об штаны и, растолкав зрителей, пошёл прочь.
К вечеру удалось выяснить, что девчонку зовут Аста. Мы отплясывали с ней два часа кряду, так что под конец я порядком устал. Подходящих балконов во дворце не оказалось, поэтому условленный поцелуй мне достался в парковой беседке, спрятанной под кронами местной флоры. Целоваться она совсем не умела, но научилась на удивление быстро, и вскорости я не на шутку завёлся, а потом и потерял голову.
Через два дня он уехал. Поцеловал меня на прощание и сказал, что я классная девочка. И всё.
— Митч! — крикнула я ему в спину. — Ты…
Я недоговорила. Он, обернувшись, небрежно махнул рукой. Мне стало так плохо, как не было до сих пор никогда. Я поняла, что осталась одна. Без него. Без девственности. И без надежды.
Дни и ночи потянулись непрерывным, сплошным кошмаром. Я чуралась людей, всех, даже Тиллы, даже мамы с отцом.
Я не могла есть, не могла заснуть, меня кидало то в жар, то в холод, а от снадобий, которые заставил проглотить лекарь, стало ещё хуже.
Всё, что окружало меня, всё, что интересовало, стало вдруг неважным, незначительным. Даже Великая Империя, даже угроза надвигающейся на нас войны.
Вернувшись на базу, я вскорости о девчонке и думать забыл. Нет, эпизод с ней был, конечно, приятным, но таких эпизодов у десантника, командира вертолётной роты, неглупого и недурной внешности, пруд пруди.
А через пару недель стало и вовсе не до девочек, потому что ночью мы подверглись нападению. Атаковали по центру, конной лавой в четыре-пять тысяч клинков. Больших хлопот атака нам не доставила — лава захлебнулась в заградительных спиралях и отступила, отдельные всадники прорвались к ограждающему базу периметру, выпустили по десятку стрел и откатились вслед за остальными.