Страница 73 из 77
— Он потом у того иудея сына прямо на алтаре на барана подменил, — продолжал меж тем Рогволод.
— Да что это меняет?! — вспыхнул Брячислав.
— А я про что говорю? — пожал плечами младший брат. — Опричь того много иных случаев было… и не всегда он отказывался от жертв…
— А ещё они отца сломить хотят, — угрюмо сказал старший. — Пока мы у них в руках, отец не сможет попытаться бежать.
Братья мрачно посмотрели друг на друга.
Святослав теребил ус, смотрел куда-то в сторону. Подымал на Всеслава глаза и снова их отводил.
Маялся Святослав Ярославич.
— Не сумуй, Святославе, — усмехнулся полоцкий князь, глядя на него чуть исподлобья. — Ты не виноват.
— Все виноваты, — отрезал Святослав. — Все мы, Ярославичи — виноваты. Мы тебе крест целовали, что не тронем… ты даже с сыновьями приехал… ну разве можно быть таким доверчивым, Всеславе?!
Полоцкий князь вздохнул, покачал головой:
— Не в доверчивости дело, князь-брат, — братом ему Святослав не был, скорее дядей, но тут имелось в виду не родство даже, а равенство. Святослав не стал возражать. А Всеслав не стал пояснять. Черниговский князь насупился и отворотился.
— Разговаривать не хочешь, — пробурчал он себе. — Носа дерёшь передо мной…
— А чего бы и нет, — усмехнулся Всеслав почти весело. — Я клятв не нарушал…
Если бы не Всеславли оковы, можно было бы и перепутать, кто из них пленник — так уверенно держался полочанин и так стеснительно вздыхал черниговец. Мучила Святослава нечистая совесть, вот и комкал витязь большими и сильными руками застилающее лавку рядно.
— Я - тоже не нарушал! — вскипел Святослав. — Это Изяслав со Всеволодом задумали!
Всеслав кивнул.
— Так почему же ты?!
— Не в доверчивости дело, — повторил Всеслав сумрачно. — Вы, Ярославичи, не просто пообещали меня не тронуть… Вы крест целовали, вы перед богом своим клялись! Еред богом, не передо мной! Вы! Князья! Ты понимаешь, ЧТО это значит?!
Святослав ошалело мотнул головой.
— Князь — не просто человек… — Всеслав говорил каким-то скучающим голосом. — Князь отвечает перед богами за свой народ, предстоит перед ними…
— Бог один, — поправил черниговский витязь.
— Пусть перед богом, не суть важно, — отмахнулся полочанин. — И если князь, властелин поступит… как это вы говорите… греховно, нарушит закон божий, клятву ли… понимаешь?
— Кара постигнет народ? — помертвелым голосом спросил Святослав, начиная понимать.
— Вот именно, — Всеслав играл резной деревянной ложкой, крутил её в пальцах. — Понимаешь теперь, отчего я вам поверил? Не думал я, что вы, князья Ярославичи решитесь нарушить клятву перед лицом божьим.
— Всеволод сказал — клятва перед язычником недействительна, — пробормотал Святослав, словно это всё объясняло.
— Не мне ты клялся, Святославе. И Изяслав, и Всеволод — тоже. Не мне.
— Бог милостив, — мотнул головой Святослав.
— А не у вас ли сказано, что грехи отцов падут на их детей даже и до седьмого колена? — вкрадчиво спросил Всеслав.
Святослав отшатнулся — странно и даже страшно было слышать Священное писание из уст язычника. Колдуна! Оборотня!
— Не мы начали эту войну, — бросил он, ища хоть какое-то оправдание. — Ты не имел прав на великий стол!
— То верно, Святославе Ярославич, не вы, — кивнул Всеслав. — Я не собираюсь перед тобой оправдываться… хотя права эти придумали вы! Нас, изгоев, не спрашивая!
— Изгоев, то ты верно сказал!
— Мне права свои Судислав Ольгович передал, ещё живым будучи! — бросил Всеслав черниговскому князю страшные слова. — И по праву, если вы уж такие правдолюбцы да праволюбцы, на столе-то великом — ему бы сидеть! Ему! Не Изяславу!
Такие разговоры происходили меж черниговским и полоцким князьями уже не в первый раз — почти каждый день, пока лодьи тянулись от Орши к Киеву, переходил Святослав Ярославич на лодью великого князя и говорил, спорил, иной раз и до хрипоты с владычным пленником. Говорили почти всегда про одно и то же.
— И ещё таково скажу тебе, Святослав Ярославич, — глаза полоцкого оборотня светились в полумраке шатра странноватым, пугающим огнём. — Наши законы мертвы, пока их земля не одобрит. И живы, пока их земля не отринет. А если земля закон отринула, так он мёртв, ты его хоть на харатье напиши, хоть на камне высеки — народ его всё одно растопчет, с дороги сметёт, и по-своему поступит! И свои законы установит!
— Наш закон — от бога!
— От какого бога? — Всеслав усмехнулся. — А верует в него народ, в вашего бога-то? Да и вы сами?
Святослав отодвинулся и, отгоняя искус, размашисто перекрестился под кривую усмешку Всеслава.
— Вот Изяслав-князь… если бы верил, разве б он нарушил клятву, данную на кресте? Да и ты сам, Святославе… крестишься, в церковь ходишь, Христу поклоны кладёшь… а голову бреешь, чупрун оставляешь, как Святослав Игорич, наш общий пращур, по которому ты и назван! А ведаешь ли откуда тот обычай?! Испокон веку воины, те кто ратное служение своей земле сделал жизнью, жертвовали свои волосы Перуну! Жизнь свою ему отдавали взамен на удачу ратную! То пойми, Святославе!
— А сам-то ты чего тогда волосы Перуну не пожертвовал? — ехидно бросил Святослав, чтоб хоть как-то уязвить полоцкого оборотня.
— Я Велесу посвящён, мне его облик достоит, — Всеслав Брячиславич смолк, отворотясь, словно сказав — да о чём говорить-то с тобой?!
Но капля камень точит!
И не зря же почти каждый день приходил к нему Святослав.
— Сыны мои там как? — спросил Всеслав о другом.
— Здоровы, — отозвался Святослав. А что ещё скажешь? Сидят, мол, в шатре, в цепи закованы, как и ты же, Всеславе Брячиславич? Так про то Всеслав и сам знает.
— Витко!
Скрипят в руках дюжих гребцов крепкие сосновые вёсла, шелестит в парусе ветер, плещет волнами, бьёт в лодейные борта.
— Витко! — горячий шёпот Бермяты бьёт по ушам.
— Чего? — отозвался, наконец, гридень, оборачиваясь от щели меж досками.
— Попить дай.
Гридень, звеня цепями, переполз — иначе под низкой кормовой палубой не протиснешься — ближе к боярину, наклонил у него над губами небольшой долблёный жбан.
— Пей, боярин.
Когда под Оршей дрались у великокняжьего шатра, боярина Бермяту ещё в самом начале боя с маху ударили подтоком в затылок. Не был Бермята воином, не навык постоянно быть готовым к бою, не носил кольчуги с шеломом, как Витко альбо ещё кто из княжьей дружины. Был Бермята послом.
И до сих пор, седмицу уже спустя, не встал боярин на ноги, лежал под кормовой палубой вместе с закованным Витко, горел жаром и бредил порой, едва ворочая налитыми кровью белками глаз.
Боярин сделал несколько глотков, откинул голову назад.
— Благодарствуй, Витко…
— Не на чем, боярин, — усмехнулся гридень. — В одной лодье…
Он смолк, чувствуя, что говорит что-то не то…
— Истинно, в одной лодье плывём… — боярин бледно усмехнулся. — Как же так просчитались-то мы, Витко?
Просчитались!
Витко досадливо стукнул кулаком по колену и отворотился. Вестимо, просчитались! Нельзя было верить Ярославичам!
И ведь знали!
Был уже горький опыт — смерть Ростислава Владимирича. Нет! Не вняли! Рассудили, что грек пришлый Царьграду в руку сыграл! А только про то забыли, что там, в Царьграде на подлых делах — собаку съели! И каждым ходом своим побивают разом две-три тавлеи!
И понятно уж, таким ходом, как смерть сопредельного князя, одной цели всяко добиваться не станут. Не одному только Царьграду в руку играл Констант Склир, вестимо, и Киеву тоже.
Боярин снова улыбнулся — всё так же бледно. Кровь медленно возвращалась к щекам и губам.
— Ты тоже думаешь так же, как и я, Витко?
— То всё сейчас не важно, — махнул рукой гридень. — Тут другое… Далеко до Киева, как мнишь?
— Завтра к пабедью должны добраться, — почти неслышно ответил Бермята.
Витко кивнул, указывая на что-то за спиной боярина. Бермята поворотил голову — из борта лодьи торчал загнутый железный костыль.