Ржавые листья

— Ты поговори ещё у меня, — всё так же хмуро ответил Военег Горяич, садясь и вцепляясь пальцами в невесть отколь возникший перед ним жбан пива. Сделал большой глоток, вслушался в себя и припал к жбану надолго. Пил, проливая на грудь и на постель.

Потом, отдышавшись, воевода отставил жбан в сторону и процедил:

— Там, на вымолах, пришёл воевода Келагаст с варягами. Три сотни воев на шести шнекках, подчинены тебе лично.

— Отколь знаешь? — насторожился Рогович. — Я только час тому с Келагастом встретился.

— Слухом земля полнится… сынок, — не удержался Волчий Хвост, и, глядя прямо в полнящиеся недоумением голубые глаза новогородца, врезал. — Что, вовсе заподозрил воеводу в измене, а, гриде?

Гридень молчал. Помолчал и воевода, и вдруг, с внезапно прорвавшейся враждебностью в голосе, бросил:

— А может и правильно заподозрил… да. Да только не по пути мне с Курей… даже если он и благо для Руси деять будет. Насильно мил не будешь.

Договорив, Волчий Хвост несколько времени молчал и только тупо сосал из жбана густое чёрное пиво. Оторвался и вновь — сквозь зубы:

— Сегодня из утра возимся на тот берег. А потом ты с варягами и своими воями пойдёшь вверх по Днепру.

Гюрята на миг открыл рот, собираясь возразить, но наткнулся глазами на враждебно-холодный и совершенно трезвый взгляд Волчьего Хвоста и смолк.

Волчий Хвост сидел в седле, нахохлясь, как сыч, и угрюмо глядел, как ползёт к левому берегу паром. На правобережье с ним оставалась только его дружина — три десятка кметей, за последние двадцать лет прошедших с ним огонь и воду.

Пыльное облачко первым заметил сам же Волчий Хвост. Повинуясь едва заметному движению правой ноги воеводы, умный конь переступил чуть вправо, открывая воеводе простор для разгона. Дружина позади подобралась, незаметно для себя сбиваясь в плотный кулак, готовый и на клинки, и на стрелы, и на копейные рожны, но тут в клубах пыли проявились конские морды и головы людей, и Волчий Хвост признал дружину Отени Рудого.

Вышгородский воевода почто-то ехал не из города, а со стороны поля, с заката. Конь под ним шатался, и глаза его были красны. И ничуть не лучше выглядел и сам наместник, и его кмети.

Волчий Хвост понял всё сам, без единого слова — вчера, после попойки, нечистая совесть погнала Отеню за город, где он, пьяный, не поспав ни мига, гонял по полям и лугам, топча травы. Волчий Хвост смолчал, но новогородец, похоже, молчать был не в силах.

— Идёшь? — спросил он, глядя в сторону.

— Угу, — буркнул Военег Горяич, меньше всего расположенный к разговору.

— А всё ж таки тебе легче, чем мне, — сказал вдруг Отеня, всё ещё не подымая глаз. — Ты знаешь, что делать. Или хоть притворяешься, что знаешь.

Волчий Хвост молчал. А Отеня, до побеления костяшек сжимая в руке плеть, продолжал:

— А я вот, Военеже, и доселе не уверен, что мы правы. Верно древние говорили, что во многой мудрости много и печали…

Он вдруг оборвал сам себя, судорожно взмахнув плетью:

— Будь что будет. Раз бурдюк развязали, вино надо пить.

Военег Горяич вновь смолчал, хотя когда-то именно он сказал Отене эти слова. Не встретив отклика, Отеня опять помолчал несколько мгновений, потом, вытянув руку, указал рукоятью плети на что-то вдали. Несколько толстых кривых чёрточек на рябящей водной глади.

— Гюрята?

Волчий Хвост всё так же молча кивнул. Рогович вместях с варягами Келагаста ушёл спозаранку на девяти кораблях, вновь безоговорочно поверив Военегу.

Паром уже опростался и медленно наплывал на правобережье, с натугой преодолевая течение могучей реки.

Отеня вдруг с прорвавшимися в голосе слезами, сказал:

— Об одном прошу — ежели что, пощади… о дружбе не забывай… ни в коем разе не след.

Волчий Хвост опять кивнул, всё так же молча, поняв Отеню с полуслова.

— Ну… ин ладно. Удачи тебе, — выдавил Отеня через силу и, повернув коня, медленно поехал к городским воротам. Ехал тяжело, не оборачиваясь.

К полудню того же дня рать Волчьего Хвоста миновала Остёр — небольшой острог киян на их меже с северянами. Десна накатывалась с восхода, а Волчий Хвост от Остёра повернул своих воев, забирая на полночь.

Ближе к закату того же дня выпущенные вперёд дозоры — до радимской межи оставался всего день пути и идти в любом случае следовало с опаской — вернулись с вестью о встречной рати.

— Чья? — отрывисто и недоверчиво спросил Волчий Хвост. Что-то чересчур много в последнее время развелось ратей на Руси. Не к добру это.

— Неведомо, воевода. Стягов не разглядели.

— Большая рать?

— Сотни две будет, — ответил дозорный степенно, словно речь шла не о войске, а о калите с серебром.

— Пф! — презрительно фыркнул воевода. — Тож мне, рать!

Его собственное войско было ныне вшестеро больше.

Сближались медленно, не доверяя друг другу. Уж больно беспокойно и опасно стало на Руси в последнее время — каждый встречный мог оказаться не врагом, так татём. Наконец, два войска остоялись в двух перестрелах друг от друга, и, завидев над встречной ратью стяг любечского головы Зарубы, Волчий Хвост вздохнул с облегчением и выслал навстречь любечанам махальных — звать на разговор.

Любечане шли со стороны Чернигова. Почто? — внезапная мысль обожгла, как удар кнута. И тут же Волчий Хвост понял, почто. Не Зарубиной ли помощью Слуд удержал город?

Съезжались воеводы всё же медленно и недоверчиво. Волчий Хвост поехал один, даже без верного Самовита. Каким-то невероятным чутьём он услышал, как вскинулись и чуть заскрипели в первых рядах приближающегося войска луки.

Заруба выехал навстречь с тремя окольчуженными кметями. Неужто боится? Даже одного — боится?

Заруба знал Военега Горяича в лицо и, признав, перепал и заполошно заметался — знал, видно, уже про «измену» и «воровство» Волчьего Хвоста.

— Охолонь! — хмуро рыкнул воевода. — И кметей своих не вздумай полошить. Ведаю я, что ты про меня слышал — перелёт, мол и взметень. Так?

Любечский голова недоумённо замер.

— А-а… — протянул он нерешительно.

— Не было ничего, — спокойно выговорил Военег Горяич. — Ни заговора, ни мятежа. Было дело тайное, самого великого князя слово и дело.

— Ну-ну, — недоверчиво сказал воевода, приходя в себя. — Басни сказывать мы все горазды…

— А ты сюда глянь, — перебил его Военег Горяич. Он полез пальцами в калиту и вытянул деревянную плашку, присланную от Владимира с вестоношей. Княжье знамено тускло блеснуло серебром. — Признал?

Заруба настороженно глянул и переменился в лице, весь покрылся бледностью. Одним движением он утишил готовых ринуться в драку кметей, подъехал ближе.

— Отколь идёшь и куда?

— Из Чернигова в Любеч.

— А что в Чернигове?

— Замятня была, помогали усмирить, — Заруба осёкся.

Волчий Хвост покивал, задумчиво оглядывая готовый к драке строй любечской городовой рати.

— Сколь с тобой воев? — спросил сухо.

— Две сотни.

— Вот что, Заруба, — сказал, ещё подумав, Военег Горяич. — Пойдём со мной радимичей воевать.

— С тысячью рати? — недоверчиво спросил Заруба, тож оглядывая сотни Волчьего Хвоста.

— Угу, — кивнул тот в ответ. — Только не с тысячью, а с двумя.

Любечский голова помолчал, кусая губы.

— Сколь у меня времени на размышление?

— Нисколь, — отрубил Военег Горяич. — Это приказ.

— Н-но…

— Волей великого князя! — рыкнул Волчий Хвост, стремительно свирепея. — Знамено видел?! Или тебе самого Владимира Святославича доставить?! Не подчинишься, телепень, — ныне же тебя звания твоего лишу!

Лишить градского голову звания мог только великий князь, но про это ни тот, ни другой как-то не вспомнили.

Межа владений северян, полян и радимичей проходит по невеликой речке Песчане — полперестрела в ширину, сажень в глубину, впадающей в Днепр пятью верстами выше Любеча.

На твоих редких перекатах радимские, северские и полянские ребята вместе ловили в детстве раков, купались в речных разливах и загорали, а с ними и грядущий воевода Ольстин Сокол.