Страница 5 из 82
Зазвенели сабли, полетели стрелы.
От стрелы Военег всё ж увернулся, а уж как меч оказался в руке — он не помнил. По всему берегу уже кипела кровавая пластовня, и Рарог засвистел, вспарывая туман в кольцах и восьмёрках.
Уж в чём-чём, а в мечевом бое с Волчьим Хвостом мало кто мог сравниться и в старшей дружине; он, пожалуй, и самого великого князя мог бы кое-чему поучить, даром, что сам из простых воев вышел, а Святослав сызмальства при дружине да с мечом об руку, да на три года старше. Двое печенегов тут же отлетели назад, зажимая длинные рубленые раны, один — на плече, другой — на груди. Воевода усмехнулся и, подняв меч на уровень лица, замшевой перстатицей вытер струящуюся по клинку Серебряного кровь. И, подняв меч обеими руками, паки напал.
Остров, меж тем, уже весь увяз в бою — то тут, то там слышались крики и звон оружия. И русичи, и печенеги били на звук, не видя врага и попадая порой в своего. И вдруг над берегом пронёсся знакомый голос.
— Канг-эр-р! — чья-то медная глотка хрипло проревела боевой клич печенегов.
Куря! Сам хан здесь! Добро же, собака! Волчий Хвост бросился в сторону — знал, что, заслышав Курю, князь Святослав не удержится и захочет сам столкнуться с ханом. А воевода должен быть рядом с великим князем.
В тумане всё обманчиво. Вот и сей час — казалось, что Куря кричал где-то поодаль, а оказалось — совсем рядом, в двух шагах. Из тумана вынырнул Орлиный камень — самое высокое на Хортице место. А под тем камнем, сказывали бахари, бездонный омут, а в нём — терем Морского Царя.
Здесь, возле княжьей лодьи, к берегу приткнулось враз пять челнов и на полусотню княжьей ближней дружины наседало около сотни печенегов, да ещё с сотню скакало к месту боя. Бой шёл уже на мысу около самой скалы.
Князя уже окружали со всех сторон, сабли и мечи сверкали у самого лица, но снова и снова свистел, выписывая длинные кривые его меч. Ходили слухи, что меч князя заговорён ведунами. Слухи слухами, но печенеги отлетали от князя, словно горошины от стенки.
Один из степняков замахнулся на князя со спины невиданным оружием — длинным, мало не в полсажени, мечевым клинком на укороченном копейном древке. И дураку ясно, что от такого удара живым вряд ли кто останется. Не тратя времени на окрики — да и видно было, что князь оглянуться и не поспеет, — Волчий Хвост бросился вперёд, выдав свой любимый боевой клич — дикий и кровожадный волчий вой. Меч воеводы, Серебряный, засвистел, разбрасывая степняков, и первой кувыркнулась голова того, с невиданным копьём-мечом. Следом в толпу печенегов вломились и его дружинные кмети. Военег, даже не оглядываясь, знал, что их осталось не более десятка.
Заслышав вой и, видно, заметив на его шеломе вместо еловца серый хвост матёрого волка, печенеги отхлынули в стороны.
— Ашин Военег!
Боялись они его не менее, чем самого Святослава. Его, воеводу Волчьего Хвоста с ними к тому времени уже лет десять как мир не брал.
Отхлынули, да только вдругорядь ринулись. Как вода от удара камнем вначале в стороны раздаётся, потом обратно, и захлестнёт с верхом. Так и с воями Волчьего Хвоста — печенеги вмиг толпой затопили подножие Орлиного камня. Ещё бы, двойной соблазн, сразу две головы лютых врагов — кагана Святосляба да Ашина Военега. Да только дорого ему те головы дадутся.
Что было потом — Военег не помнил. Мелькали чьи-то перекошенные хари, усы и бороды, хрипел неподалёку голос рыжебородого хана, сдавленно матерились вои, ржали кони.
А потом около скалы их осталось всего двое — Военег Волчий Хвост да князь Святослав Игорич, а их мечи ткали в воздухе смертельную паутину. И всякий, кто вне паутины — тот жив, а кто коснётся, или ворвётся внутрь — тот навь.
А потом опять раздался крик Кури, и степняки вдругорядь отхлынули назад, и воздух тут же наполнился воем стрел. Тяжёлая стрела ударила Волчьего Хвоста в правое плечо, и рука мгновенно ослабла, а другая стрела врезалась в шелом, и в ушах зазвенело.
Единство мечевой паутины нарушилось. Князя и воеводу разбросали в разные стороны. Оттеснённый к самой воде Волчий Хвост, отмахивался левой рукой и видел, как князь выкручивал мечом восьмёрки, отходя к камню.
И видел, как бесится от злости и бессилия рыжий Куря, не умея, не будучи в силах взять в полон уже почти в руках находящегося ворога….
И видел, как печенеги раздались вдруг перед князем в стороны, и как хан, широко размахнувшись, метнул тяжёлое копьё, и князь опоздал его отбить…
И видел, как широкий — в полторы ладони! — плоский рожон копья вошёл Святославу под рёбра, прорвав колонтарь, словно полотняную рубаху — вздыбилось по краям раны ломаное железо…
Скулы свело…
И видел, как пошатнулся князь, и из уголка обиженно искривлённого рта, напитывая краснотой усы, протянулась пузырящаяся струйка крови — видно, удар ханского копья просадил Святославу лёгкие…
И видел, как ринулись печенеги, — каждый спешил первым схватить желанный сайгат, — и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной…
И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, — да не достанется ворогу…
И тут, словно нарочно, разорвался туман, золотом грянуло сквозь облака, брызнув по окоёму, солнце, осветило остров. Ринулись с полуночного конца острова к гибнущему князю уцелевшие гриди и вои — десятка два.
В глазах Волчьего Хвоста всё поплыло и последнее, что он успел заметить — верстах в двух ниже по течению ходко бегущие к острову русские лодьи.
Волчий Хвост зарычал от дикой досады и бессильного бешенства и… проснулся вдругорядь уже по-настоящему. Стремительно (и к сорока годам ещё не растерял былой сноровки, надеялся и к шестидесяти не растерять, коль приведёт Перун дожить до шестидесяти) сел на широком деревянном ложе и утёр холодный пот, ручьём катящийся по бритой голове.
Жена даже не пошевелилась, и воевода с лёгкой неприязнью покосился в её сторону — за десять лет она успела привыкнуть к тому, что муж порой так вот вскакивает среди ночи, а потом больше не может уснуть. Откинув покрывало, Военег Горяич встал и, натянув верхние порты, уселся в стоящее около стола кресло, откинулся к спинке и прикрыл глаза.
На заднем дворе заливисто пропел петух — должно, уже третий, слуг хоть и не слышно в доме, а тиун слышно, уже шевелится. В висках стучало — отходило напряжение, испытанное во сне — не слабее настоящего боевого напряжения. Двенадцать лет со дня гибели князя Святослава, господина и друга, боевого товарища, двенадцать лет ему снился всё один и тот же сон — последний бой Князя-Барса на острове Хортица. Много с тех пор прошло, довелось и воеводе после того повоевать и с печенегами, и с ляхами, и с булгарами, а только наваждение не оставляло — каждую весну в одну и ту же ночь вновь и вновь погибал перед глазами Волчьего Хвоста молодой князь.
Вздохнув, Военег встал и, дойдя до стенного поставца, вытащил узкогорлый расписной греческий кувшин. Упал обратно в кресло, вытащил зубами просмолённую пробку, не глядя, ухватил со стола забытый там с вечера серебряный кубок, наполнил его всклень и выхлебал в несколько глотков, не чувствуя вкуса кипрского нектара…
Их тогда всё же спасли. Лодьи ниже по течению — это были немногочисленные пешцы Рубача, что стояли ниже по течению. Видно, зачуяв что-то неладное, опытный вояка Рубач повёл своих к Хортице. Печенегов сметали с острова стрелами, и Куря побежал. Да только вот спасти… да что там спасти — отыскать-то князя Святослава не удалось. Нашли только оружие князя, брошенное печенегами в бегстве. Не было и знаменитого меча Святослава, Рарога. Уже потом до них дошли слухи, что Куря сделал из княжьего черепа пиршественную чашу. О мече же и слухов не было.
Князь Ярополк дважды потом посылал в степь летучие загоны за головой Кури, или уж хоть за чашей, да только оба загона потеряли свои головы, не сумев добраться до ханской.
А потом началась усобица, и Ярополк сам остался без головы, через край понадеясь на воеводу Блуда. За что и поплатился, пережив отца всего на восемь лет.