Страница 21 из 85
— Боже милостивый, я никогда больше не увижу Девона...
Иван вздрогнул, побледнел и упал на колени возле поверженного, не обращая внимания на свою страшную рану. Схватив своего врага за плечи, он свирепо тряс его, крича на том же языке:
— Что ты сказал?! Что ты сказал?!
Стекленеющие глаза взглянули на Ивана, и, сорвав шлем с головы умирающего, он вскрикнул, словно Осман-паша пронзил его кинжалом.
— Боже милостивый! Роджер! Черный Роджер Беллами! Не узнаешь меня? Это же я, Джон Хоуксби, старина Джон Хоуксби, который дрался с тобой в Девоне, когда мы были молодыми! О, Господи, прости, что мы так встретились, здесь, на чужой земле! Как ты оказался в этих краях?
— Это долгий и скучный рассказ, а времени уже нет, — прошептал вероотступник и, увидев, что великан начал рвать на полосы свою одежду, чтобы остановить кровь, продолжил: — Нет, Джон, не надо, со мной все кончено. Подожди. Я был с Дрейком, когда он надумал взять Лиссабон и потерял там много хороших кораблей и стоящих парней. Я был одним из тех, кого захватили в плен, потом отправили гребцами на галеру. Что-то надломилось во мне на этой каторжной работе под плетьми. Я забыл Англию. И Бога тоже.
Варвары захватили корабль, и Капудан-паша обещал сохранить нам жизнь, если мы примем мусульманство. Галера заставляет забыть многое, даже то, что ты христианин. Сначала я хотел насолить Испании. Потом, поднимаясь по ступенькам власти, я все больше и больше забывал, чья во мне кровь, и потому сметал в море и христиан, и мусульман, и папистов. И вот конец. Вместо славы я глотаю собственную кровь. А как ты стал казаком, Джон?
— Вино и женщины, парень, — ответил Иван Саблинка, а на самом деле Джон Хоуксби из Девоншира. — После нескольких кровавых драк я не мог больше оставаться в Девоне. Я скитался по Востоку до тех пор, пока напрочь не позабыл Англию. Опускаясь все ниже и ниже, я стал еще большим вероотступником, чем ты, Роджер. А помнишь, как в старые добрые времена мы обстреляли испанцев на Майне?
— Еще бы! — Глаза умирающего оживились, он приподнялся, и кровь потекла у него изо рта. — Господи, поплавать бы еще с Дрейком или Гринвиллом! Посмеяться и пошутить с ними, как мы смеялись и шутили, когда разделывали в лоскуты Армаду Филиппа. Да будет ветер нам в паруса! Это флагман Седония!.. Англичане, я не спущу флаг, пока под моими ногами качается палуба! Бортовой залп! Не сдавать позиций... Пики, абордажные сабли...
Бредовый лепет умирающего затих. Иван стоял возле мертвого тела до тех пор, пока звяканье стали не привело его в чувство. Он инстинктивно схватился за саблю, но рядом стоял Тогрух.
— Я видел, как ты погнался за этим псом. Казаки отправились в туннель, но только девятерым удалось скрыться — ущелье полно турок. Нам придется идти через скалы до ущелья, где мы оставили лошадей. Что с тобой?
Иван накрыл тело корсара плащом.
— Я завалю его камнями, чтобы не расклевали стервятники, — глухо проговорил он.
— А голова? Его голову нужно предъявить в Сечь! — запротестовал Тогрух.
— Он мертв, так?
— Да.
— И ты засвидетельствуешь на Круге, что я убил его. Так?
— Конечно, но...
— Вот и оставим его здесь, — пробормотал Иван, нагибаясь за первым надгробным камнем.
Двое против Тира
Средь буйства красок, царящего на улицах Тира, фигура иностранца казалась странной и неуместной. Конечно, в одной из богатейших в мире столиц, куда приходили большие богатые парусные суда из многих морей и стран, толпилось немало иноземцев, но этот не походил ни на одного из них. Среди местных купцов, торговцев и их рабов и слуг в Тире можно было встретить темнокожих египтян — искусных воров из далеких от Ливана земель, тощих выходцев из диких племен с юга, бедуинов из великой пустыни и блестящих принцев из Дамаска, окруженных чванливой свитой.
Все эти различные народы сближало очевидное родство — на них лежал отпечаток востока. А чужеземец, важно вышагивающий по улице под взглядами жителей Тира, выглядел совершенно чуждым восточному окружению.
— Это грек, — прошептал облаченный в темно-красное одеяние придворный, обращаясь к стоящему рядом с ним. Тот был, судя по одежде и широко расставленным ногам, капитаном морского судна. Моряк покачал головой:
— Он и похож на грека, и не похож, он из какого-то родственного им, но дикого народа — варвар с севера.
Внешность чужестранца в самом деле напоминала черты, все еще встречающиеся среди греков, — забранные в хвост светлые волосы, голубые глаза, белая кожа выглядели контрастно на фоне темных лиц местных жителей. Но крепкое, могучее тело, в движениях которого мерещилось что-то от волчьей повадки, вряд ли могло принадлежать греку. Иноземец был из родственного древним грекам народа, который в настоящее время оказался намного ближе к не испорченным цивилизацией северным племенам, — человек, чья жизнь прошла не в мраморных городах и плодородных долинах, а в постоянной борьбе с дикой и жестокой к человеку природой. Это читалось по его сильному угрюмому лицу, сухощавому сложению, мощным рукам, широким плечам и узким бедрам. На нем был шлем без украшений, кольчуга с латами, а на широком с золотой пряжкой поясе висел длинный меч и галльский кинжал с обоюдоострым лезвием четырнадцати дюймов длиной и шириной с ладонь — страшное оружие. Один край кинжала был слегка выпуклый, другой соответственно вогнутый.
Чужеземец разглядывал город и его обитателей с не меньшим любопытством, чем смотрели на него сами жители Тира. Глаза его были по-детски удивленно распахнуты, однако от этого он не переставал казаться менее грозным. Изумление перед странным городом не могло сделать варвара безобидным и безопасным для окружающих.
Все здесь, действительно, казалось варвару странным. Никогда еще он не видел такой роскоши и такого богатства, столь беззаботно раскиданных на каждом шагу. Мощеные улицы были ему в диковинку, он восхищенно смотрел на здания из камня, кедра и мрамора, украшенные золотом, серебром, слоновой костью и драгоценными камнями. Его поразил блеск процессии какого-то здешнего или иностранного принца: знатная особа сидела развалясь на шелковых подушках в инкрустированных драгоценными камнями носилках под шелковым балдахином; носилки несли рабы, одетые в шелковые набедренные повязки, и рядом шли рабы с опахалами из павлиньих перьев с украшенными драгоценными камнями ручками. Процессию сопровождали солдаты в позолоченных шлемах и бронзовых кольчугах — сирийцы, жители Тира, аммониты, египтяне, богатые купцы с острова Киттим. Варвар не мог оторвать глаз от одежд знаменитого тирского пурпурного цвета — краски, благодаря которой была основана Финикийская империя и в поисках элементов которой месопотамская цивилизация развернулась во все стороны света. Благодаря своим одеяниям толпы богачей и купцов превратились из прозаичных торговцев, склонных посудачить о соседях, в знать, старающуюся снискать славы богов. Их одежды колебались и сверкали на солнце, красные, как вино, темно-пурпурные, как сирийская ночь, багровые, как кровь убитого короля.
В этой мерцающей радуге цветов, сквозь разноцветный лабиринт, шел светловолосый варвар с холодными, но наполненными изумлением глазами, по всей видимости не сознающий, что он объект пристального внимания окружающих мужчин, а также смуглых женщин, которые проходили рядом, обутые в сандалии, или проплывали мимо в носилках под балдахинами, бросая на чужестранца дерзкие взгляды.
Внезапно в конце улицы показалась стонущая и ревущая процессия, заглушившая шум торговли и разговоров. Сотни женщин бежали полуголые, с распущенными по плечам черными волосами, колотя себя в грудь и вырывая себе волосы с криками нестерпимого горя. Позади них шли мужчины с носилками, на которых лежала укрытая цветами неподвижная фигура. Купцы и содержатели лавочек замерли, чтобы посмотреть и послушать.
Постепенно варвар разобрал фразу, которую непрестанно выкрикивали женщины: «Таммуз умер!»