Страница 9 из 98
— Ну что же, Парта Мак Отна,— сказал наместник нарочито небрежно,— теперь ты, вернувшись к себе на родину, сможешь рассказать соплеменникам о римском правосудии.
— Я смогу рассказать,— ответил тот голосом, в котором не было и тени эмоции. На его неподвижном смуглом лице не отражалось ничего от той бури, которая бушевала в его сердце.
— В Риме царит справедливость,— сказал Сулла.— Паке Романа! Заслуги перед Римом вознаграждаются, преступления караются! — он смеялся в душе над собственным лицемерием.— Сам видишь, посол из страны пиктов, как быстро Рим карает преступников.
— Вижу,— ответил пикт, и в голосе его прозвучала угроза — признак с трудом скрываемого гнева.— Я вижу, что с подданными неподвластного Риму короля обращаются, как с римскими рабами.
— Его судил беспристрастный суд,— парировал Сулла.
— Да! Суд, в котором обвинителем был римлянин, свидетелями — римляне, судьей тоже был римлянин. Да, он не сдержался и швырнул наземь римского купца, который обманул его и ограбил, оскорбив вдобавок. Ах, он еще его и ударил! А разве его король — жалкий пес, который не смог бы разобраться в проступке своего человека? Что, он слишком слаб или слишком глуп и не смог бы судить об этом справедливо?
— Ну и ладно! Вот ты и расскажешь Брину Мак Морну о том, что тут произошло,— сказал цинично Сулла.— Рим, мой друг, не ищет у варваров справедливости. Дикари, попадая в Империю, должны вести себя тихо, а не хотят — пусть получают по заслугам.
Пикт стиснул зубы со скрежетом, сказавшим наместнику, что больше он от посла не услышит ни слова. Римлянин кивнул палачам. Один из солдат приставил гвоздь к широкому запястью несчастного и сильно ударил молотом. Железное острие углубилось в тело, заскрежетав на кости. Человек на кресте сжал зубы, но не издал ни единого звука. Он инстинктивно рванулся, словно волк, попавший в западню. На висках его вздулись жилы, на низком лбу выступил пот, на теле напряглись мышцы. Молоты неумолимо стучали, забивая гвозди в щиколотки и запястья. Кровь струей текла по рукам, разбрызгивалась по кресту. Явственно слышен был треск ломающихся костей. Человек на кресте молчал. Только почерневшие его губы натянулись, обнажая десны, да голова моталась из стороны в сторону.
Парта Мак Отна не двигался с места. На его застывшем лице пылали глаза, мышцы, сдерживаемые страшным усилием воли, окаменели. У его ног сидел на корточках слуга с деформированным телом. Отвернувшись от ужасного зрелища, он стальной хваткой вцепился в ноги своего господина и беспрестанно бормотал что-то себе под нос, как бы молясь.
Наконец солдаты перерезали веревки, чтобы тело казненного повисло на гвоздях. Черные блестящие глаза несчастного неотрывно смотрели в лицо того, кого называли Парта Мак Отна, в них мерцала отчаянная тень надежды. Солдаты подняли крест, вставили его конец в заранее выкопанную яму, поставили крест вертикально и утоптали землю у его основания. Пикт повис на гвоздях, вбитых в его тело, но молчал по-прежнему. Он также вглядывался в лицо посла, но надежда исчезла из его глаз.
— Еще поживет,— безмятежно сказал Сулла.— Эти пикты живучи как кошки. Я поставлю, пожалуй, здесь десяток стражников. Пусть охраняют день и ночь, пока не сдохнет. Эй, Валерий, ну-ка подай ему чашу вина, пусть выпьет за здоровье нашего уважаемого соседа, короля Брина Мак Морна.
Молодой офицер, улыбаясь, налил полную чашу вина и, поднявшись на цыпочки, поднес ее к запекшимся губам висевшего на кресте человека. В бездонных глазах пикта взметнулось пламя страшной ненависти.
Он отклонил назад голову, чтобы даже кончиками губ не дотрагиваться до чаши, и плюнул прямо в глаза молодому римлянину. Тот выругался, отшвырнул чашу в сторону, вырвал из ножен меч и, прежде чем кто-либо успел его удержать, вонзил клинок в тело пикта.
Сулла сорвался с места с возгласом ярости. Человек, которого называли Парта Мак Отна, вздрогнул и молча прикусил губу. Валерий, слегка ошеломленный происшедшим, с унылой миной вытирал свой меч. Молодой офицер действовал инстинктивно, отвечая на оскорбление, нанесенное гражданину Рима,— иначе поступить в возникшей ситуации он не мог.
— Сдай оружие, юноша! — крикнул Сулла.— Центурион Публий, арестуй его. Пусть посидит пару дней в тюремной камере на хлебе и воде — научится сдерживать патрицианскую гордость, когда вершится воля Империи. Ты что, глупец, не понимаешь, что преподнес этой собаке желанный подарок? Кто же, повиснув на кресте, не предпочтет столь страшной участи смерть от удара меча? Взять его! А ты, центурион, проследи, чтобы стража стояла до тех пор, пока вороны не расклюют труп до голых костей. Парта Мак Отна, я отправляюсь на пир в дом Деметрия. Не желаешь ли пойти со мной?
2
Посол, не сводивший глаз с безжизненного тела, свисавшего с креста, покачал головой. Сулла встал и, иронически улыбаясь, направился в город. За ним следовал секретарь, несший позолоченное кресло, шествие замыкали равнодушные ко всему происходившему солдаты. Среди солдат с опущенной головой шел Валерий.
Парта Мак Отна забросил на плечо полу плаща, еще раз взглянул на мрачный крест и висящий на нем труп, темным пятном выделявшиеся на фоне пурпурного неба, на котором начали собираться ночные тучи, и медленно удалился. За ним молча ковылял его слуга.
В одной из резиденций Эббракума человек, которого называли Парта Мак Отна, метался, словно тигр, по комнате. Его обутые в сандалии ноги бесшумно скользили по мраморным плитам.
— Гром,— повернулся он к слуге.— Я прекрасно понимаю, почему ты цеплялся за мои ноги, о чем молил Лунную Госпожу. Ты боялся, что я потеряю голову и кинусь на помощь этому несчастному. О боги, я знаю, именно этого ждала эта римская собака. Его закованные в железо цепные псы внимательно за мной наблюдали, а его лай выносить было труднее, чем обычно. О боги, черные и белые, боги тьмы и света! — Он в приступе ярости выбросил кулак вверх.— И я должен был стоять и смотреть, как моего человека убивали на кресте — без следствия и суда— ведь не назовешь же судом этот позорный фарс! О черные боги мрака, даже вас я вызвал бы, чтобы уничтожить этих мясников. Клянусь Безымянными, за это преступление поплатятся многие, Рим вскрикнет, как женщина, наступившая на змею.
— Он знал тебя, господин,— сказал Гром.
Посол опустил голову и закрыл лицо руками.
— Его глаза будут преследовать меня даже на ложе смерти. Да, он знал меня и до самого конца надеялся, что я ему помогу. О боги и демоны, до каких пор Рим будет безнаказанно убивать моих людей у меня на глазах? Пес я, а не король!
— Во имя всех богов, не кричи так громко! — воскликнул испуганно Гром.— Если римляне хоть на секунду заподозрят, что ты — Брин Мак Морн, висеть тебе на кресте рядом с тем несчастным.
— Они и так вскоре обо всем узнают,— сказал мрачно король.— Сколько же можно носить личину посла, шпионя за врагами? Эти римляне хотели посмеяться надо мной, лицемерно скрывая презрение и пренебрежение под маской любезности. Да, Рим любезен с послами варваров. Он дает нам прекрасные дома под жилье, рабов, женщин, не скупится на вино и золото, но в душе смеется над нами. Их предупредительность сродни оскорблению, а иногда — как сейчас, например,— их презрение проявляется в полной мере. Я видел все это. Я невозмутимо глотал их оскорбления, но это… клянусь всеми демонами преисподней, это уже сверх пределов людского терпения. Мои люди смотрят на меня. Я не могу обманывать их ожидания: любой из них, самый жалкий и ничтожный, вправе рассчитывать на мою помощь и защиту. Ибо к кому еще они могут прийти со своими бедами и горестями? Нет, клянусь богами, на издевательства этих римских собак я отвечу черной стрелой и острой сталью.
— А вождь в пурпурном плаще? — Гром говорил о наместнике, и в его гортанном голосе бурлила жажда крови.— Он умрет? — Блеснуло обнаженное лезвие меча.
Брин посмотрел на него хмуро.
— Легче сказать, чем сделать. Да, умрет,— но как до него добраться? Его германская гвардия днем стоит у него за спиной, а ночью — у окон и дверей. Среди римлян у него столько же врагов, сколько и среди варваров. Любой бритт с радостью смахнул бы ему голову с плеч.