Золото и мишура

— Я ведь говорил тебе, что цена слов — цена дерьма, — сказал Слейд. — Есть и более верные пути к победе на выборах, нежели заигрывать, словно шлюха, с избирателями.

С этими словами он повернулся и ушел в «Бонанзу», в то время как собравшаяся на площади толпа принялась скандировать:

— Кин-сол-винг! Кин-сол-винг! Кин-сол-винг!

— Я так горжусь тобой, — прошептала Эмма, лежа в объятиях мужа. — И я так виновата перед тобой, что должна извиниться…

Скотт медленно провел рукой по ее груди.

— Ничего ты не должна мне, — сказал он, целуя ее.

— Начнем с того, что я обязана тебе жизнью. Ты ведь и вправду так разозлил меня, что мне захотелось бороться за жизнь. И кроме того, я обязана тебе Арчером одним и Арчером другим. А теперь вот еще обязана появлением в моей жизни Стар. Какую же необычную семью мы с тобой создаем!

— Более чем необычную. У нас будет огромная семья. Это будет королевская семья Калифорнии.

Повернув голову, она поцеловала его в плечо.

— Дэвид тут говорил, будто Гас Пауэлл устроил сегодня вечером встречу с избирателями, и она с треском провалилась. Так что, может, мы и впрямь будем королевской семьей. Губернатор Скотт Кинсолвинг… Звучит очень неплохо.

— А известно ли тебе, что твои глаза — самые прекрасные, какие только существуют на планете Земля?

В ответ Эмма улыбнулась и поцеловала его.

— А ты будешь самым красивым губернатором в истории Калифорнии.

— Ну, если принять во внимание, что тут не было еще вообще никаких губернаторов, то я принимаю твой комплимент, сколь бы ехидным он ни казался.

— Скотт, знаешь, я должна сделать ужасное признание.

— А именно?

— Думаю, что все это время, уже давным-давно я была в тебя влюблена и сама не сознавала этого.

— Хочешь сказать, что все наши с тобой неприятные стычки были из числа «милые бранятся…»?

Она вновь поцеловала его.

— Да. Разве это не замечательно? И я теперь верю, что и ты тоже любишь меня. Правда, верю. Просто мне понадобилось очень много времени, чтобы… чтобы понять тебя. Ведь ты вовсе не эталон идеального мужа, если на то пошло.

— И что же во мне не так?

— Ну, ты немного неискренний. Мне бы очень не хотелось оказаться в числе твоих врагов, потому что у тебя длинная память и ты любишь давать сдачи.

— Мм… Что ж, похоже на правду.

— Кроме того, ты амбициозен и немного свихнулся на власти.

— Ужасно хочу иметь власть. Помнишь, я говорил о королевской семье?

— Но я могу гарантировать лишь одно.

— Что же?

— Ты прекратишь употреблять свои мерзкие словечки.

— По крайней мере, в твоем присутствии.

— Но знаешь, если быть откровенной, ты все-таки замечательный.

— Вот это мне и вправду приятно слышать.

Он нагнулся и жадно поцеловал Эмму. Когда она почувствовала, что его сильное горячее тело накрыло ее, словно некое волшебное одеяло, то застонала от удовольствия.

— О, как я люблю тебя, — прошептала она. — Ты сделал меня самой счастливой женщиной в мире.

И когда они начали заниматься любовью, Эмма поразилась тому, что влюбилась в собственного мужа. В отличие от краткой, восторженной любви с Арчером, это была более глубокая и богатая любовь, основанная на характере, дружбе и восхищении, а вовсе не на коротких и ярких вспышках физического наслаждения.

«Неисповедимы пути человеческого сердца, — подумала Эмма, — Особенно моего сердца…»

Холодные ветры, дующие с Аляски, сжали своими ледяными пальцами примостившийся возле самого залива город; они просачивались в щели неплотно пригнанных окон, охлаждая жилища и заставляя жителей Сан-Франциско дрожать под одеялами. Двое мужчин, поднимавшихся по Ринкон-Хилл в три часа утра, не дрожали от холода, потому что давно уже привыкли к нему. Звали их Баркер и Фарнсворт, семнадцать лет назад в Англии их признали виновными в поджогах и убийствах всего по двадцати трем пунктам обвинения. Они были тогда перевезены в Австралию и десять лет провели на крошечном островке Норфолк, расположенном в Тихом океане в шестистах милях к востоку от побережья Австралии. Существование на острове было настолько невыносимым, что некоторые заключенные умоляли о смерти, лишь бы не попасть на Норфолк. Как Баркер, так и Фарнсворт неоднократно подвергались порке кнутом; Баркер как-то заработал в один день две сотни ударов. Однако порка была всего лишь одним из многих ужасов острова Норфолк. Баркер подвергся как-то даже так называемой «порке в трубе» — это когда деревянную затычку с крохотным отверстием, просверленным насквозь, вставляют в рот заключенному, чтобы ему почти невозможно было дышать. Еще ему делали «орлиную растяжку» — нечто вроде распятия, после чего Баркер несколько дней оставался парализованным. Фарнсворту доводилось провести несколько дней в «мокрой камере»: в специальную камеру наливали воды и запирали там заключенного, который, находясь по пояс в воде, неминуемо тонул, если только засыпал и падал на пол. Гнусная, садистская сторона британской пенитенциарной системы достигла своего дьявольского расцвета именно на Норфолке, откуда ни одному заключенному не удавалось убежать.

Отбыв в конце концов положенный срок, эти двое были отправлены на Ван-Дименову Землю (в Тасмании), где они находились на положении условно освобожденных. Но как только Баркер и Фарнсворт оказались за тюремными стенами, они быстренько устроили побег и, подобно многим другим парням из Австралии, двинулись на золотые земли Калифорнии. Превращенные с помощью британской исправительной системы в жестоких скотов, они по прибытии в Сан-Франциско примкнули к одиннадцати тысячам таких же крутых парней из Австралии. Их тут прозвали «сиднейскими утками», а эти два слова вселяли ужас в сердца даже самых храбрых из калифорнийцев.

Когда Баркер и Фарнсворт достигли холма, они увидели на вершине дом Скотта Кинсолвинга. В окнах света не было, хотя сам особняк был хорошо виден, возвышаясь над склоном.

Фарнсворт тащил с собой галлоновую емкость лампового масла.

— Думаю, приятель, что эта работенка не окажется для нас очень уж пыльной.

— Ага, только вот этот проклятый ветер, — как бы нам заодно и весь город не спалить.

— Не впервой ему гореть. Слейд говорит, что пожар только повышает цену на землю.

Баркер прищелкнул языком, и под ревом северного ветра они начали подниматься на холм.

* * *

Кан До вместе с женой и детьми проживал в четырехкомнатном коттедже, который Скотт построил рядом со своим особняком. В тот момент, когда Кан До встал, чтобы помочиться в ночную посудину, через окно спальни он вдруг заметил какое-то мерцание.

— Пожар… — прошептал он, а затем, отпрыгнув от горшка, что было силы закричал: — Пожар!!!

Выбежав из дома в чем был, Кан До кинулся к пожарному колоколу, который предусмотрительно был повешен Скоттом. В практически деревянном городе пожар представлял собой настоящее бедствие. Одной из главных причин того, почему великий пожар на Рождество 1849 года принес такой огромный ущерб, было почти полное отсутствие помп: только две помпы с ручным приводом, годные для тушения, имелись тогда в наличии. Чтобы исправить положение дел, после того пожара были сформированы пожарные команды добровольцев, причем у каждой такой команды был в пользовании колесно-приводной мотор для подачи воды. Пожарные волонтеры исповедовали корпоративный дух, не чужды они были и дружеского соперничества, и потому прилагали немало усилий, чтобы первыми добраться до места пожара, первыми его затушить. Где бы ни начался пожар, всех волонтеров сзывали удары Большого городского колокола, причем, особым образом ударяя в колокол, давали знать о местонахождении огня.

Штормовой ветер раздул пламя, но Кан До уже подобрался к колоколу, намереваясь привести в действие всю противопожарную систему города. Огонь уже охватил почти всю веранду и подбирался теперь к итальянской башенке. Кан До сильно дернул за веревку колокола, но к ужасу китайца, веревка лопнула и легко упала на землю. Кто-то позаботился перерезать ее, оставив всего лишь несколько нитей, с тем, чтобы при первом прикосновении веревка оборвалась. Сам колокол был укреплен на высоте приблизительно десяти футов — слишком высоко, чтобы можно было до него добраться без лестницы.