Страница 4 из 204
— Слыхали? Ну, раз дело дошло до могил на Копс-Хилле, значит, этот несчастный дурень заупрямился! — сказал калека, которому пришелся по душе молодой офицер; он, казалось, готов был проводить его сам, если бы не больные ноги. — Господину офицеру следует вернуть назад своих гренадеров, чтобы они научили тебя уму-разуму, Джэб.
— Не браните этого несчастного, — сказал офицер. — Думаю, что память в конце концов придет мне все-таки на выручку, а если нет, так я могу спросить дорогу у любого прохожего.
— Конечно, если бы Бостон был прежним, вы могли бы задать такой вопрос любому встречному на любом перекрестке, — сказал калека. — Но теперь, после «кровавой резни»[2], редко можно встретить прохожего на наших улицах в этот час. К тому же сегодня субботний вечер, когда такие вот, как вы видели, бездельники любят устраивать попойки. Эта солдатня особенно неистовствует с тех пор, как у них ничего не вышло с пушкой в Салеме. Впрочем, не мне вам рассказывать о том, как ведут себя солдаты, когда распояшутся.
— Мне пришлось бы признать, что я плохо знаю своих товарищей по оружию, сударь, если бы их сегодняшний поступок мог служить образчиком их обычного поведения, — возразил офицер. — Идемте, Меритон. Я не думаю, чтобы нам предстояли большие трудности.
Угодливый слуга поднял поставленный на землю саквояж и уже готов был тронуться в путь вместе со своим хозяином, но тут дурачок подобрался бочком к офицеру, робко заглянул ему в лицо и вдруг, собравшись с духом, словно взгляд офицера придал ему храбрости, выпалил:
— Джэб покажет господину офицеру дом госпожи Лечмир, пусть только господин офицер прикажет своим гренадерам не трогать Джэба, если они его встретят на том краю города.
— Вот оно что! — рассмеялся молодой человек. — Ты, значит, хитер, хотя и дурачок. Ладно, я принимаю твое условие. Но берегись, если ты затащишь меня любоваться могилами при лунном свете! Тогда не миновать тебе рук не только гренадеров, но и артиллеристов, и легкой пехоты, и всех остальных.
С этой добродушной угрозой молодой офицер последовал за своим юрким проводником, предварительно дружески распрощавшись с любезным калекой, а тот все продолжал давать наставления дурачку, наказывая ему не сбиваться с прямой дороги, и кричал им вслед, пока его голос не замер вдали. Провожатый с такой стремительностью двигался вперед по узким, кривым улочкам, что молодой офицер едва успевал поглядеть вокруг. Впрочем, даже мимолетного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что они находятся в одном из самых грязных и нищих кварталов города, и, сколько ни старался молодой человек, он не мог вспомнить, видел ли он эти улицы прежде. Меритон то и дело громко кряхтел и вздыхал, следуя за своим господином, и тот, наконец, усомнившись в их своенравном проводнике, воскликнул:
— Неужели ты не можешь показать своему соотечественнику, который семнадцать лет не был на родине, чего-нибудь получше этих грязных закоулков? Прошу тебя, веди нас по более благоустроенным улицам, если таковые имеются в Бостоне.
Джэб остановился как вкопанный и с выражением неприкрытого изумления заглянул в лицо своему спутнику, а потом, ни слова не говоря, свернул в сторону и, попетляв еще несколько минут, скользнул в такой узкий переулок, что, став посредине мостовой, там можно было коснуться противоположных зданий руками. Увидав этот темный и кривой проход, офицер на мгновение заколебался, но, заметив, что его проводник уже скрылся за поворотом, прибавил шагу и догнал его. Вскоре они вынырнули из темноты на простор более широкой улицы.
— Вот, — торжествующе изрек Джэб, когда мрачный переулок остался позади, — разве король живет на такой узкой и кривой улице, как эта?
— Его величество предоставляет эту привилегию тебе, — ответил офицер.
— Госпожа Лечмир очень важная дама, — продолжал дурачок, следуя, как видно, прихотливому течению своих мыслей и выражая их вслух. — Она ни за что на свете не станет жить в этом переулке, хотя, как говорит старая Нэб, он такой же узкий, как дорога в царствие небесное. Верно, поэтому они и назвали его Методистским.
— Я слышал, что дорогу, о которой ты говоришь, называют узкой, но ведь ее называют также и прямой, — сказал офицер, которого позабавило замечание дурачка. — Однако вперед, время не ждет, а мы медлим.
Джэб быстро зашагал дальше и снова свернул в другой узкий и кривой переулок, который, однако, уже более заслуживал названия улицы, и скользнул в тень нависавших над тротуаром верхних этажей деревянных домов. Наконец после нескольких капризных изгибов эта улица вывела их на треугольную площадь, и Джэб, сойдя с узкого тротуара, направился прямо к центру площади. Здесь он снова остановился и, повернувшись лицом к зданию, составлявшему одну из сторон треугольника, проговорил серьезно, с неподдельным восхищением:
— Вот! Вот она, наша Северная церковь! Видели ли вы где-нибудь еще такую молельню? Скажите, король молится богу тоже в таком красивом храме?
Офицер не позволил себе посмеяться над восторженностью бедного дурачка, ибо в этом обветшалом, но своеобразном деревянном сооружении он узнал бесхитростную постройку первых пуританских зодчих, чьи простые и грубоватые архитектурные вкусы были усвоены их потомками, пытавшимися внести в этот стиль некоторое разнообразие, но без особой пользы. В эти мысли вплетались, оживая, воспоминания, и он невольно улыбнулся, припомнив то время, когда ему случалось взирать на подобные сооружения с чувством, весьма близким тому глубокому восторгу, который отражался на лице дурачка. Джэб, внимательно наблюдавший за выражением его лица и по-своему его истолковавший, протянул руку и указал на дома, стоявшие на другой стороне площади и отличавшиеся некоторыми архитектурными претензиями.
— А вон там… Вон, поглядите на те дворцы! Скряга Томми жил в том, что с колоннами — на них еще вверху цветы. И короны — видите, короны! Говорят, скряга Томми большой охотник до корон и до крон. Даже губернаторский дворец был недостаточно хорош для него, вот он и жил здесь… А теперь говорят, он днюет и ночует у короля в кошельке!
— А кто он такой, этот «скряга Томми», и по какому праву мог бы он поселиться в губернаторском дворце, даже если бы он того пожелал?
— А по какому праву каждый губернатор живет в этом дворце? Потому что это дворец короля, хотя платит за него народ из своего кармана!
— Прошу прощения, сударь, — прозвучал за спиной офицера голос Меритона, — следует ли это понимать так, что американцы всех своих губернаторов именуют «скряга Томми»?
Услыхав этот праздный вопрос, офицер обернулся и в ту же минуту с удивлением обнаружил, что старик незнакомец, его спутник по плаванию, следовал, по-видимому, за ними всю дорогу, ибо он стоял неподалеку, опираясь на посох, и, подняв вверх худое, изборожденное морщинами лицо, залитое лунным светом, внимательно разглядывал бывшую резиденцию Хэтчинсона[3]. Пораженный этим неожиданным открытием, офицер пропустил мимо ушей вопрос камердинера, и Джэб ответил за него:
— А то как же! Ведь каждого следует называть его настоящим именем, — заявил он. — Прапорщик Пек так и зовется — прапорщик Пек, и попробуйте назвать дьякона Уинслоу как-нибудь иначе, а не дьяконом Уинслоу — увидите, как он на вас взглянет! А я Джэб Прей, потому что так меня прозвали, и почему бы это губернатору не называться скрягой Томми, если он и есть скряга Томми?
— Придержи свой язык, ведь ты говоришь о представителе нашего монарха! — сказал офицер, поднимая трость, словно собираясь проучить дурака. — Или ты забыл, что я тоже солдат?
Дурачок испуганно отпрянул и, покосившись исподлобья на офицера, отвечал:
— Вы же назвали себя бостонцем!
Офицер хотел было что-то шутливо возразить, но в эту минуту старик незнакомец быстро шагнул к дурачку и стал рядом с ним с видом столь серьезным и торжественным, что это совершенно изменило ход мыслей офицера.
— Для этого юноши священны узы крови и голос отчизны, — пробормотал незнакомец, — и это достойно уважения!