Страница 4 из 7
Именно когда Александр Иванович стал военным министром, судьба, видимо, как раз и свела его с Сашкою Политковским., – так Чернышёв несколько фамильярно, но ласково, по-свойски, именовал обычно нашего героя, забубённую и на всё готовую чернильную душу.
И совсем скоро Политковский стал для Чернышёва таким же нужным и незаменимым, каким тот стал для императора.
Александр Гаврилович как раз в 1832-м году перевёлся из Главного штаба военных поселений в комитет о раненых, перевёлся начальником первого отделения канцелярии комитета. Тут Чернышёв и обратил на Политковского своё зоркое министерское внимание. Он только вступил тогда в управление военным министерством и ему чрезвычайно нужны были свои верные и ушлые канцеляристы.
Чернышёв получил домашнее образование, и оно было в его случае довольно-таки лёгким, поверхностным, неосновательным. Военным же наукам сроду не учился. А Политковский закончил, как-никак, Московский университетский благородный пансион, а главное, наловчился необычайно хитро составлять всякие официальные отношения по министерству, готовить красивые, даже изысканные по-своему, поздравительные адреса, делать доходчивые, внятные статистические выкладки. В общем, вскоре Александр Гаврилович сделался совершенно необходим министру.
Вскоре он стал директором канцелярии о раненых. Дослужился сначала до статского, а потом даже и до тайного советника. Но самое главное, что Чернышёв во всю свою бытность министром стоял за Политковского горой и никому не давал его тронуть.
А засылавшиеся время от времени в комитет военные аудиторы, страшась министерского гнева, давали о деятельности канцелярии самые что ни есть восторженные отчёты. О настоящем ревизовании и думать тогда никто не помышлял, ведь Чернышёв являлся для военного министерства тем, кем Николай Павлович был для российской империи, то бишь абсолютным монархом…
Так, под охраною Чернышёва, Политковский и процветал целые два десятка лет, и никто его не смел тронуть. Однако государь Николай Павлович не пожелал потом ничего этого вспоминать, ибо Чернышёв был его личный друг, ибо Чернышёв во многих отношениях усмирил мятежников, когда состоялось восхождение Николая Павловича на престол, ибо Чернышёв был предан государю безмерно.
На самое упоминание имени Чернышёва в связи с делом Политковского было наложено наистрожайшее табу.
Ведь ежели бы пришлось в ходе следствия хотя бы просто назвать, кто именно на протяжении целых двадцати лет выдвигал и пропихивал негодяя Политковского, то пришлось бы отдавать светлейшего князя Александра Ивановича Чернышёва под суд, и никак не менее.
Вот его в 1853-м году и обошёл совершенно стороной грозный и неудержимый императорский гнев. И весь удар за гнусные деяния Политковского пал лишь на одних членов комитета о раненых.
А ведь если бы они в своё время посмели только заикнуться хотя бы, или просто засомневаться в достоинствах или в честности директора канцелярии комитета о раненых, то их ждали бы сильнейшие неприятности и разнос, полученный от самого министра.
И вот члены комитета благоразумно помалкивали, за что впоследствии и пострадали, а председатель комитета даже смертельно пострадал. Да, смертельно пострадал в самом прямом смысле слова.
Однако всё это произошло именно потом, когда Чернышёв уже не был военным министром.
Глава четвертая. В которой светлейший князь Чернышёв бесповоротно исчезает
Светлейшему князю Чернышёву, впрочем, всё-таки тоже достался удар, но то был удар совсем иного свойства, ибо он был апоплексический.
Богатырь, красавец, виртуознейший танцор, гроза замужних дам, самоуверенный говорун, вдруг начал передвигаться с трудом, с усилием закидывая недвижную ногу, и голос его стал каким-то отвратительно-булькающим.
Да и голова Чернышёва уже была совсем не та в смысле внутреннего её наполнения, было уже в ней весьма много тумана, и соображать светлейший стал, ясное дело, крайне туго.
В общем, попросился Александр Иванович в отставку с поста военного министра (произошло это почти что на исходе 1852-го года). Военное министерство – это ведь, строго говоря, целое государство в государстве, туда относятся и резервные части, и военные поселения, и кадетские корпуса и аудиторское училище, да и военная академия, и ещё много чего. Чтобы всем этим управлять, нужна ясная голова и всеобъемлющий ум, и просто физическая подвижность, а всего этого Чернышёв уже лишился.
А вот с поста председателя государственного совета светлейший не ушёл, ведь это была скорее почётная должность, так, для красоты и величия, а с величием своим эта живая развалина расставаться никоим образом не собиралась.
Интересно, что Чернышёв умер от второго удара, когда через пять лет новый император Александр Николаевич возвёл Михайлу Семёновича Воронцова в звание генерал-фельдмаршала. Александр Иванович необычайно сильно разволновался по этому поводу. Тут его и хватил второй и окончательный удар. Так что, даже став живой развалиной, Чернышёв продолжал думать о своей карьере и мечтал о новых восхождениях.
Но вот что сейчас крайне важно для нас: удар, случившийся со светлейшим князем Чернышёвым в конце 1852-го года, означал для нашего Политковского полную и непоправимую катастрофу, кошмарную катастрофу.
Сей апоплексический удар был не чем иным, как прямой дорожкой к концу Политковского, и, позорному концу.
Александр Гаврилович, можно сказать, тут же превратился в дом, открывшийся вдруг всем ветрам, или – можно сказать и так – превратился в сироту, коего каждый может обидеть.
Отныне и самая жизнь Политковского была под угрозой, и весьма осязаемой.
Пять лет Чернышёв управлял военным министерством, потом ещё двадцать лет был военным министром. И 25 лет государственные контролёры даже сунуться не могли в министерство, у коего был свой и бесконтрольный властитель, который обходился силами своих же военных аудиторов.
И вот произошла смена власти. Приход государственных контролёров был теперь уже совершенно неизбежен.
В права военного министра вступал князь Василий Алексеевич Долгоруков, в прошлом – флигель-адъютант Николая Павловича, а в будущем – шеф корпуса жандармов. Но кем бы по своему положению и по связям ни был военный министр, масштабная финансовая проверка была абсолютно неизбежна.
Надо было принимать дела по военному министерству, по всем его отделам и комитетам; военное министерство ведь было как государство в государстве.
Тайный советник Политковский вполне должен был осознавать – не мог не сознавать, – что это его смертный приговор, но сдаваться он всё ж таки не собирался, хоть и понимал, что райской жизни его пришёл конец.
Он-то был боевой петух, но сие уже не имело ровно никакого значения.
Судьба Александра Гавриловича отныне была предрешена полностию, хотя в Санкт-Петербурге поначалу никто ещё об этом не догадывался. Нужно было совершенно особое, истинно фантасмагорическое воображение, дабы представить себе всю грандиозность аферы Политковского, продержавшейся почти что двадцать лет.
Естественно, петербуржцы поначалу не ведали и представить не могли, к чему именно дело идёт, не постигая, как же могло твориться в столице российской империи столь долго такое грандиозное воровство. Но это поначалу. Скоро страшная истина выплыла наружу.
Интересно, как это всё ж таки император Николай Павлович удержался и не прибил любимчика своего Чернышёва, главного и неизменного покровителя Политковского?!
Государь ведь прекрасно бы осведомлён, что Чернышёв давно проталкивал Александра Гавриловича наверх.
Да, военный министр и бывший императорский шпион, похвалявшийся, как он выведывал тайны Наполеона для Александра, оказался истинным ротозеем, честно говоря, даже самонадеянным болваном, другого слова просто и не подберёшь тут.
Это ведь его в первую очередь дурил и подводил под монастырь Александр Гаврилович! Его, своего первейшего благодетеля! Многократно дурил, чуть ли не каждодневно! На протяжении двух десятилетий!