Страница 17 из 27
Но Николай и Александра ничего этого не видели. Этой весной они взяли детей и все свое многочисленное семейство в плавание по Волге с посещением прибрежных городов, монастырей и древних крепостей. Ольга Александровна вспоминала, как она с палубы парохода «видела толпы крестьян, которые заходили глубоко в воду», чтобы хоть краешком глаза посмотреть на ее брата {48}. Первого июня они приплыли в город Кострому; здесь в 1613 году прибывшие из Москвы представители Земского собора объявили шестнадцатилетнему боярину Михаилу Романову, который в то время прятался за стенами расположенного в Костроме Ипатьевского монастыря, что он избран царем. В отличие от гнетущей атмосферы, царившей на праздновании в Санкт-Петербурге, здесь Романовы получили действительно сердечный прием: тысячи зрителей, которых сдерживали шеренги солдат в хорошо подогнанных мундирах, выкрикивали приветствия царской семье, что проезжала мимо них в открытых экипажах по улицам, украшенным флагами и арками в гирляндах цветов, а также наполненных звоном колоколов и мелодиями песен патриотического содержания, исполняемых хорами крестьян {49}.
Все, что ведущая замкнутую жизнь семья Романовых могла увидеть своими широко раскрытыми от волнения глазами, служило свидетельством их популярности, свидетельством верности народа своему монарху, а также говорило о несменяемости режима правления. Мерцающие кадры кинохроники, сувенирные гравюры и эстампы, вирированные в коричневые тона фотографии и большие тиражи открыток – они сохранили все это, запечатлев Анастасию, одетую, практически на всем протяжении празднества, в белые платья и в шляпы с перьями, в момент, когда горел желтый сигнал на светофоре времени, в период, который, хотелось тогда в это верить, несет в себе и надежду на лучшее, и веру в незыблемость существующего порядка. Такой видела ее Россия – великая княжна Анастасия, возведенная в идеал и скрытая завесой хорошо придуманных легенд; в глазах общественного мнения она представала восхитительной юной девушкой, образцом добродетели, православной княжной, которая обитает в возвышенных сферах среди дворцов, драгоценностей, среди слуг и балов. Трехсотлетний юбилей наделил императорское семейство аурой очарования, сделал ее сказочной семьей из сказочного мира. Однако под этой обманчиво привлекательной поверхностью, ниже пределов этого безмятежно гордого пространства, клокотал вулкан, огненная лава его восстания и революции плескалась и вскипала с такой безудержной и всевозрастающей энергией, какой в 1913 году никто не мог предвидеть.
3 В пропасть
В восемь часов вечера 1 августа 1914 года Анастасия вместе со своей матерью и сестрами сидела в столовой Нижнего дворца в Петергофе. Лето началось вполне хорошо, у них был длительный, дольше, чем планировали, отдых в Крыму, они совершили морской круиз, чтобы нанести визит королю и королеве Румынии, но затем наступило 28 июня, и в Сараеве были убиты эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник престола Австро-Венгрии, и его супруга. Дипломатическая напряженность усилилась, поскольку возросло значение военных союзов, родившихся в правительственных канцеляриях Европы, началась мобилизация армий, и послы предъявили ультиматумы.
В тот августовский вечер мир балансировал на краю пропасти, и Александра вместе с дочерьми замерла в напряженном и нервном ожидании; Николай II уединился в своем кабинете, читая последние официальные донесения и размышляя над телеграммами. Минута шла за минутой, но обычно пунктуальный император все не появлялся в столовой, и волнение императрицы становилось все больше и больше. Никто не знал, что происходит, однако каждый боялся самого худшего. Их опасения подтвердились, когда в столовую вошел Николай, тихим голосом он сказал, что Германия только что объявила войну России. Услышав эту новость, Анастасия, так же как и ее мать, залилась слезами {1}.
На следующий день яхта доставила императорскую семью в Санкт-Петербург; в Петергофе остался только цесаревич: он повредил ногу при падении, и ему было трудно ходить. Августовское солнце сияло над столицей империи, заливая барокко ее дворцов золотистым светом этого последнего дня мирной жизни; с бастионов Петропавловской крепости прогремели пушки, раздался звон колоколов, а яхта в это время на малом ходу шла вверх по течению сверкающей Невы, оставляя за собой белую пену кильватерной струи. Гранитные набережные до последнего дюйма были заполнены наэлектризованной, возбужденной и полной энтузиазма толпой, которая выкрикивала приветствия царской семье на всем ее пути к Зимнему дворцу. В Зимнем дворце ярко-алый ковер привел от солнечного света в тень, от жары летнего дня в прохладные и высокие залы этого здания как непроницаемо спокойного Николая, так и напряженно-спокойную Александру, а также четырех великих княжон в сопровождении вереницы тетушек, дядюшек, двоюродных братьев и сестер. Почти все они, подобно Анастасии, родились от браков между русскими мужчинами и немецкими женщинами, и теперь им предстояло представлять одну страну, одну правящую династию в ее противостоянии другой.
Огромный зал был до предела заполнен представителями знати, чиновниками и придворными; сквозь окна, открытые для того, чтобы в помещение мог попасть столь нужный свежий воздух, доносился постоянный рев многотысячной толпы у дворца, которая продолжала петь, кричать «ура!» и приветствовать то, что, по мнению русских, должно будет стать уверенной и быстрой победой. «Руки в длинных белых перчатках нервно мяли платки, – это бросилось в глаза великой княгине Марии Павловне, когда она вошла в зал, – и глаза под большими шляпами у многих были красными от слез. Переступая с ноги на ногу, мужчины хмурились в серьезном раздумье, они поправляли свои сабли и проводили пальцами по блестящим орденам, приколотым у них на груди» {2}. Священники возносили молитвы, дым ладана плыл по залу, а Николай II, стоя перед пятью тысячами собравшихся, официально объявил войну Германии.
В те первые дни оптимизм превалировал в настроениях общества, люди говорили о том, что гигантская русская армия запросто разобьет солдат кайзера, говорили о быстрой победе, благодаря которой будет восстановлен престиж короны Николая II и почести прольются на все его царствование. Идея патриотического энтузиазма овладела каждым, даже сама императрица и две ее старшие дочери решили внести свой вклад на алтарь победы, они проходили подготовку по курсу медицинских сестер Красного Креста и ежедневно работали в госпитале, основанном ими в Царском Селе {3}. Но шумная и энергичная Анастасия оказалась не у дел: в свои тринадцать лет она была еще слишком мала, чтобы выполнять такую работу. Вместо этого Анастасия со своей сестрой Марией выступила в качестве организатора своего собственного госпиталя для офицеров, раненных на войне. В ансамбле строений, будто созданных для театральных постановок, с зубчатыми стенами и островерхими башнями – носившем название «Феодоровский городок» и находившемся на другом берегу озера прямо напротив Александровского дворца – их организация устроила госпиталь № 17 {4}. Несколько палат, в которых были установлены простые металлические кровати, выкрашенные в белую краску, могли принять два десятка офицеров; здесь также имелась небольшая библиотека с книгами и журналами и общая гостиная, где были шашки и шахматы и даже бильярдный стол, чтобы скрасить досуг выздоравливающим офицерам, что проходили здесь лечение {5}.
Этот госпиталь и его пациенты позволили Анастасии понять, что она тоже может сделать что-то полезное, что она тоже может играть, пусть и небольшую, но роль в войне, которую ведет ее горячо любимый папа. Должно быть особо привлекательной стороной этого дела было также и то, что оно позволяло на какое-то время уйти от утомительного однообразия ее жизни. В сопровождении Марии она несколько раз в неделю посещала раненых, чтобы посидеть у их постели, написать за них письма и поиграть с ними в какие-нибудь игры, позволяющие быстрее скоротать томительные часы излечения {6}. Анастасии было интересно знать, что собой представляли эти люди, как они жили до войны, какие у них семьи, как они воевали и какие получили ранения. Пациенты госпиталя, в свою очередь, были очарованы этими девушками из самого высшего общества, дочерьми их любимого и богоспасаемого императора, которые уделяли им столько внимания. Не исключено, что раненые могли видеть этих девочек в кадрах кинохроники или на открытках, то есть в самом воплощении мифа об идеализируемой в национальном сознании семье. Однако зачастую действительность оказывалась поразительно, до удивления иной. Карманы Анастасии были набиты сладостями – маленькими круглыми конфетами, которые имели вкус «крем-брюле»; она щедро раздавала конфеты пациентам госпиталя, но также и сама, как вспоминает один из них, «ела их, не переставая». Анастасия также не обходила вниманием и любые другие сладости, которые могли встретиться ей: навещая одного из своих пациентов, она увидела, что кто-то принес ему коробку вишен в сахаре, и достаточно скоро и с разрешения владельца конфет, она «с величайшим удовольствием» стала запихивать их себе в рот, хотя и бросала при этом быстрые взгляды по палате, опасаясь, что кто-нибудь застанет ее за таким малопочтенным делом {7}. И при всем при этом Анастасия с очаровательным кокетством и невинными глазами вздыхала и говорила что-то о том, какую борьбу ей приходится вести, чтобы сохранить свою талию.